Галина Тер-Микаэлян - Грани миров
– Наверное, так со всеми бывает, – тихо проговорила Злата Евгеньевна.
Вздохнув, Людмила, провела по лбу рукой, посмотрела на своих слушателей и покачала головой:
– Сколько же я вам сегодня о себе рассказала – никому ведь прежде такого не говорила! Такое, наверное, можно только родным рассказывать, а родственников кроме вас у меня и не было никогда. Ну, вы выслушали – и обо мне, и о родне моей. Теперь сами судите, нужна ли вам такая сестрица.
– В одном, я понял, ты права, – задумчиво произнес Петр Эрнестович, – я ничего не смог бы изменить в твоей судьбе – ты слишком сильный и цельный человек, а такие всегда идут своей дорогой и остаются такими, как есть. Но я счастлив, что нам случилось встретиться, сестренка.
– И я, – Злата Евгеньевна вновь ласково дотронулась до руки Людмилы. – Но то, что ты рассказывала о своих появляющихся телепатических способностях, очень интересно, и ты не одна такая. Сейчас начинают всерьез заниматься изучением этого вопроса – что, если и ты…
– Нет-нет, – Людмила торопливо качнула головой, – это не для меня. Читала я о всяких таких чудесах, где читают с завязанными глазами и вещи двигают, но половина из них, думаю, выдумки. Кому и вправду дано, тот не станет перед всем миром выпячиваться, потому что… Трудно объяснить, просто… наверное, не хочется, чтобы чужие люди этого касались – страшно. Да и ничего это не даст – с минуту, разве что, газетчики позабавятся. Что бабушке моей это дало? Ничего! Богатства не заработала, счастье свое не сберегла, от болезни себя не сохранила – чуть больше пятидесяти ей было, когда она от рака умерла. И тяжело ей было среди людей с таким даром жить – кому приятно с тобой дело иметь, если ты всю его душу нараспашку видишь. Мне вот кажется, что и Чехов тоже такой человек был – больно хорошо душу людскую понимал. Ему тоже боязно, наверное, было себя объявить, но у него был талант книги писать, а я… я в свою работу душу вкладываю.
– Но это очень интересно для науки, разве ты не понимаешь? – возразил Петр Эрнестович. – Тем более, что в твоем роду эта особенность передается через поколение. Хотя, если честно, у Сережи я ничего подобного не припомню. А ты, Златушка, можешь что-нибудь такое вспомнить?
– Нет, чем-чем, а чтением мыслей у нас Сережа никогда не славился, – улыбнулась та, – иначе у него не было бы столько проблем на личном фронте. Но, возможно, это передается только по женской линии.
– За Сережу не волнуйтесь, он свою судьбу нашел, – сказала Людмила. – С этой девочкой Наташей. Расписались они?
– Две недели назад, – улыбнулась Злата Евгеньевна. – Наташа рассказывала о вашей встрече, ты ей очень понравилась.
– Да, у нас с ними встреча странная, в общем-то, вышла. Мне до этого знакомая из Ленинграда звонила – сын у нее с девушкой сошелся, но потом там проблемы вышли и… короче, ребенка они не хотели. Поэтому я сначала подумала, что это они. Но как Сережа сказал, так у меня сразу все в душе перевернулось, и словно они оба мне изнутри видны стали. Я на них смотрю, и странно мне – чужие, вроде, а словно что-то их соединяет. Спрашиваю, невеста? Знаю, что нет, не невеста, но она ему даже возразить не дает – так вся к нему и тянется. И он тоже, хоть сам этого не сознает. Суженые, как в деревне говорят.
Злата Евгеньевна быстро взглянула на мужа, и тот, пожав плечами, вздохнул:
– Поживем – увидим. Слишком уж разница в возрасте у них большая – в будущем это может сказаться. Ну, ты ведь врач и понимаешь, о чем я говорю.
Людмила кивнула:
– Может. Только сейчас это его судьба. Потом, может, будет и другая, но вы тут ничего изменить не сможете, у него своя жизнь, а у вас своя.
– Да, конечно, – сказала Злата Евгеньевна с такой горечью, что муж с тревогой взглянул на нее и дотронулся рукой до колена:
– Златушка, нам, наверное, уже пора домой.
Людмила пристально смотрела на свою новую родственницу.
– Вам непроходимость ставили? – неожиданно спросила она.
Петр Эрнестович откинулся назад и на минуту прикрыл глаза, но жена его, ничуть не удивившись, просто и печально кивнула:
– Да. Где только не лечилась, но потом окончательно сказали – надежды нет. Да я и сама поняла, что не поправлюсь – как похолодает, так постоянно боли начинаются.
– Я недавно читала, заграницей сейчас новые методики разрабатываются – зачатие in vitro. Пока только на стадии эксперимента, правда, – задумчиво произнесла Людмила.
– Я тоже знаю, но пока это начнет практиковаться, пока до нас дойдет – мне уже почти сорок семь.
– Ну, это еще не поздно, я и у пятидесятилетних роды раза три принимала. Они кесарево делать боялись, так их главврач ко мне направлял – нормально родили и даже без разрывов обошлось.
– Нет, я уже перестала надеяться. У меня в последнее время уже и возрастные неполадки по женской части начались – головокружение, и прочее. Так что приходится смириться с неизбежным. Что ж, я хоть осталась жива, жизнь прожила, а другим девочкам-санитаркам из нашего полка и этого не довелось.
– Но почему вы ребеночка на воспитание не взяли, раз уж так?
– Я очень долго надеялась, хотела своего, – Злата Евгеньевна беспомощно взглянула на мужа.
Петр Эрнестович выпрямился, открыл глаза и с нарочитой веселостью воскликнул:
– У нас Сережка один десяти детишек стоил – столько энергии на его воспитание ушло. Сейчас уже у него самого детишки пойдут, так что у нас в доме будет весело. Антошку своего привози, они со Златушкой общий язык, кажется, нашли.
Голос его неожиданно дрогнул, и он замолчал. Людмила смотрела то на него, то на Злату Евгеньевну, но лицо ее оставалось все таким же безмятежным.
– Почему-то мне кажется, что в вашей жизни все должно измениться, – странным голосом сказала она и прижала руку к груди. – Не знаю, что, но чувствую. Хорошо, я вижу, вы больше не хотите об этом говорить – не будем. Я единственно, что еще хотела только сказать – вы с женскими неполадками, как вы говорите, на самотек не пускайте, потому что мало ли что.
– Я ежегодно прохожу профосмотр, пока все было в порядке, – Злата Евгеньевна сделала глубокий вдох и заставила себя улыбнуться: – А Антошка у тебя действительно очаровательный, ты не возражаешь, если мы как-нибудь еще раз зайдем к вам повидаться?
– Я гостям всегда рада, – вежливо ответила Людмила, но по ее непроницаемо спокойному лицу трудно было понять, насколько искренне она это говорит и что думает. – Но у врача все равно осмотритесь, потому что от профосмотра до профосмотра год проходит, а лицо у вас немного припухшее и бледноваты вы. У меня просто глаз наметанный, я потому говорю.
Петр Эрнестович внезапно забеспокоился:
– Златушка, возможно тебе действительно стоит заняться своим здоровьем, раз Людмила говорит. А если, например, мы по дороге домой заедем в Москву, то ты, Люда, могла бы осмотреть Злату?
– Петя, ну, что ты, право, – начала было Злата Евгеньевна, но Людмила спокойно сказала:
– Я и сейчас могу осмотреть. Доктор здешняя, сама со мной два раза консультировалась, и не будет возражать, если я смотровым кабинетом воспользуюсь. А вы, – она посмотрела на Петра Эрнестовича, – чтобы вам тут не скучать, можете на веранду сходить – посмотрите, как Антошка занимается.
Антошка раскрашивал картинку, сосредоточенно наклонив голову вбок и от усердия высунув кончик языка. Другие дети тоже старательно водили карандашом по бумаге, из родителей на веранде была только мать Лены, которая сидела рядом с дочкой и постоянно ее наставляла:
– Смотри, ты заезжаешь карандашом за контур рисунка, аккуратней!
При этом ее взгляд постоянно скользил в сторону сидевших рядом детей – не нарисовал ли кто-нибудь лучше ее дочки. Она сразу же заметила и узнала вставшего в дверях веранды мужчину – это был тот самый известный, как ей сказали, ученый, который вчера привез в санаторий сбежавшего Антошу и оказался его дядей. Ой, да подумаешь – профессор! У нее самой двоюродный брат в институте работает. И мама Лены, поджав губы, отвернулась. Воспитательница же с приветливым лицом поспешила к гостю:
– Пришли посмотреть на племянника, товарищ профессор? Да вы присаживайтесь на скамейку, что вы стоите!
Петр Эрнестович, покосившись на тянувшуюся вдоль стены скамью, которая по высоте была рассчитана на ребенка лет пяти, вежливо отказался.
– Спасибо, я постою, – и чтобы воспитательница не обиделась из-за его отказа, похвалил: – Смотрю, у вас дети с большим удовольствием рисуют.
Она расцвела:
– Дети вообще любят рисовать, но мы работаем строго по науке, в нашем санатории все воспитатели имеют высшее педагогическое образование. Сегодня у нас идет процесс познания философских категорий диалектики через цветовое восприятие мира.
– Понятий…чего? – оторопев, переспросил Петр Эрнестович. – Категорий диалектики? В этом возрасте?
Воспитательница со скромной гордостью пояснила:
