Александр Морозов - Программист
Я смотрел на его бритый, упрямый (обветренный какими ветрами?) затылок. Это был мужчина, пренебрегавший кашне или поднятым воротником, и его затылок уже давно презрительно не реагировал на метеорологические условия планеты Земля.
До встречи с ним я мог наблюдать только разные участки спектра научности. От Комолова и до Лаврентьева (они же — взаимодополнительны, как точно определила Лида). Но сейчас передо мной был совершенно новый для меня (а если два-три десятка лет в истории — мгновенье, то новый и для всего человечества) материал: сплав науки и политики. При первой этой встрече я мог воспринимать его (пытаться понять для себя) только внешне. Только через его скульптурность.
…Новые времена — новые песни? Нет, нет, командор, ничего не случилось. Ничего не случилось, что обесценило бы ваш нечувствительный к ветру затылок. Вашу нечувствительность ко всяким «массированный давлениям». Мужество и терпение все еще не анахронизм, командор!
И никакие полу— и четвертьинтеллектуальные торопыги не отменят настоящей мужской работы. Подтяните резервы, командор. Если вы хотите реального продвижения, а не парадных маневров вдоль фронта,
Когда мне отметили пропуск и я вышел на улицу, я смог наконец последовательно разобраться, как же теперь обстоит дело. И решил, что дело обстоит вовсе неплохо.
Нас брали в лабораторию математического обеспечения какого-то всесоюзного объединения с жутким громыхающим названием. Самостоятельное подразделение (отдел иди даже сектор) вот так, с ходу, организовать было сложно. Но мне обещали полную самостоятельность от будущего начальника лаборатории, и если через квартал-другой мы сможем представить что-нибудь реальное, твердо обещали выделить нас во что-то уже и официально самостоятельное. Тем более когда я сообщил, что в составе команды имеется «свой» кандидат наук — Давид Иоселиани.
Когда все уже было решено и на руках у меня оказались необходимые телефоны и адреса, командор перешел на «вы» и, провожая меня до дверей, напутствовал неожиданным холодно-официальным тоном:
— Геннадий Александрович, поспешайте, не торопясь. Ясно?
А уже весна, весна вовсю. И всюду. И оказывается, что уже и летом даже вот-вот обернется.
А завтра приезжает Лида.
Не ко мне, правда. Просто возвращается в Москву. В большой город.
22. Лида
(Из писем к Исидоре Викторовне.)
…Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю. Знаю только одно: с ним — это и есть то, из-за чего все и затеялось: рыцарские турниры, галантные менестрели, куртуазная поэзия и вертеровские психозы. Теперь знаю, что все это не литература. Не идеология. Что э т о не придумали, чтобы только был материал, который надо пройти в школе.
Не выдумали. Не насплетничали. И все неврозы, все смешные, никчемно-трагические выламывания всех синих чулок мира — от лишенности, от безошибочного, звериного понимания, что не удалось пробиться к этому.
Сначала думала: просто счастье. Как древние представляли атом: просто а-том, не-делимое, последнее. Вот так и он был для меня прост. Он и был счастьем.
Потом говорила себе: случайность. Нервная натура. С кем не бывает? И еще всякое. С собой говорить легко: возражать некому. Как вначале, внутри решаюсь, так к тому разговору и выводится. Разговор с собой. Это легко. И понятно. Не хотелось уходить от простой модели.
И… дальше. И… разглядела: потребитель. Нельзя было не разглядеть, сам подвел к картинке, сам же и указал на нее. И держал, не позволял отойти, пока не разглядела, не прочла.
Не хищник, нет. Не акула, кидающаяся на жертву. Кит, который просто всасывает в себя воду, ну а заодно и планктон. Вполне даже автоматически. Для него нет разницы: дышать, любить, работать, расшибаться. Он должен все это поглощать в больших количествах. Вполне автоматически. Он не накопитель, нет — сколько потребляет, столько и отдает, — но как же это все стремительно, сверхнапряженно, вечно на какой-то острейшей, невероятной грани!
Я не проходила эквилибристику. Мне этого много. У меня этого никогда не было и не будет. Благодаря ему я просто теперь знаю, что все это вообще существует, случается время от времени, скажем так. И какую цену я еще способна за это заплатить, а какая уже недоступна. Границы свои представляю теперь яснее.
Вот так, милая Исидора Викторовна! Много это или мало, такое вот приобретение, как лучшее знание своих границ, такой вот подарок от любимого (от некогда любимого) мужчины, такая вот компенсация, об этом судите сами. Я же лицо слишком заинтересованное, и вообще… я не знаю, я не знаю, я не знаю…
…Бороться за женщину. Искать истину в вине. Добиться чего-то в жизни. Занять правильную позицию. Каких только странных занятий не напридумывали вокруг.
Он не боролся за меня. Истину искал от случая к случаю, и, конечно же, не в вине, а совсем в других источниках. И даже «добиться чего-то в жизни» — это определение к нему, по-моему, как-то не очень идет. Тут важно, конечно, как это понимать.
Сам он любил об этом порассуждать, покраснобайствовать. Вам эта его, по-моему, немного детская черта должна быть хорошо известна. Ведь вы знаете его куда дольше моего. И трактовал он это самое «добиться чего-то…», мягко говоря, не очень дружелюбно.
При этом вроде бы с одинаковой, легкой недружелюбностью подшучивал и над мещанством, и над слишком уж активным антимещанством… Просто не любил, когда люди чересчур серьезно и методично, чересчур истово провозглашают себя этакими записными непоседами и романтиками. Однажды наговорил примерно следующий текст: «Неизведанные острова, туманные скверы, безденежье — все это, конечно, прекрасно. А впрочем, может быть, и просто сносно. Но опять-таки и опять: а почему что-то должно быть более чем сносным?»
…Исидора Викторовна, в один из наших последних разговоров перед моим отъездом из Москвы Вы предлагали мне еще раз подумать. Говорили, насколько я сейчас могу это припомнить, что мне попался тяжелый человек, и даже обещали сами поговорить с ним, объяснить ему что-то.
Здесь, в этой нудной, дальней командировке, целебной для меня именно своей нудностью, иногда, особенно по утрам, когда я только вхожу в тускло освещенные помещения местного архива (оказавшегося, кстати, весьма небольшим и не слишком интересным), мне очень хочется иногда немедленно позвонить или протелеграфировать Вам, что действительно надо немедленно объяснить ему Ваше «что-то». Но это так, моментами.
Большую же часть времени я с абсолютной отчетливостью вижу, что дело вовсе не в недостатке объяснений или в их избытке. Что речь тут должна идти не о понимании, а о решимости измениться. А вызвать в другом эту решимость — дело ответственное. В отношении же человека, которого я здесь подразумеваю, все это вместе взятое и невозможно, и, как я понимаю, даже неоправданно…
…Игру любят все трое. Понимают в ней толк и, самое главное, имеют вкус к игровому элементу, умеют его обнаружить в самых неожиданных ситуациях. Не знаю, рассказывал ли Вам племянник что-нибудь о времяпрепровождении в своем мужском «кумпанстве». Кажется, если я правильно Вас понимала, Коля несколько отдалился в последние годы от Вашего дома.
В прошедшую зиму я несколько раз заходила с Геной к Комолову. Конечно, и «гигант программирования! (впрочем, он и в прямом, физическом, плане — гигант) Витя Лаврентьев не заставлял ждать своего появления. Один из них объявлял вопрос или задание, и все трое отдельно писали ответы, которые оглашались сразу же или, по мере их накопления, к концу вечера. Были, конечно, и всевозможные каламбуры, акростихи, буриме, но рифмованного я ничего не запомнила. А из «прозы» могу привести несколько примеров на память.
Вопрос: Может ли быть эксперимент неудачным?
К. Любой эксперимент неудачен, так как сам факт его постановки свидетельствует об отсутствии теории.
Г.А. Может. Если его ставит неудачный экспериментатор.
В.Л. Надо поставить эксперимент и проверить.
Задание: Дать в одном предложении определение идеальной ЭВМ будущего.
К. Это машина, которая может в одном предложении дать определение идеальной ЭВМ будущего.
Г.А. Машина, которая сама будет заказывать себе машинное время.
В.Л. Машина, на которой начинающий программист сможет работать не хуже, чем работаю сейчас я на современных «гробах».
Иногда они просили, чтобы задание им ставила я. Помню, на одну такую просьбу, переданную мне от имени всех троих по телефону, я продиктовала следующее: «Прогрессивно ли всевозрастающее разделение труда?» Ответы, продиктованные мне через четверть часа, были такими:
К. Оно уже привело к положению, когда вполне компетентно о разделении труда может говорить только узкий специалист по разделению труда.
Г.А. Прогрессивно. Если бы не специалисты по телефонной связи, я не смог бы услышать твой голос.