Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле
– Ливьен из семьи Сигенон, – повелительным жестом подняла руку Луазания. – Ты – отступница. Ты нарушила все писаные и неписаные законы нашего народа и заочно приговорена к смерти, также, впрочем, как и дикари, сопровождающие тебя и твои, противные самой природе бабочек, дети и внуки. Но прежде Совет желает выслушать…
Однако договорить она не успела. Со стороны противоположного входа в ячейку раздались выстрелы. Лаузания и стражницы рефлекторно обернулись туда, и в тот же миг Лабастьер, крикнув Ливьен и Рамбаю – «Ложитесь!» – открыл огонь.
Ливьен упала на пол, закрыв голову ладонями. Сверху сыпалось флуоновое крошево и обломки хитинопласта. Невообразимый гром длился лишь несколько секунд, затем наступила неестественная тишина.
Ливьен подняла голову. Рамбай лежал рядом с ней. Его глаза были открыты, но взгляд был безжизнен. Ливьен с ужасом подумала, что он мертв. Но он шевельнулся, а затем, отряхиваясь, сел. Однако выражение его лица так и осталось пустым и потерянным.
Стражницы и Лаузания остались неподвижно лежать в лужах крови.
Из противоположного входа в ячейку влетел еще один Лабастьер и два дикаря-урании.
Нам не будет прощения, Ливьен, – поднимаясь на ноги, обреченно сказал Рамбай.
Лицо Лабастьера, напротив, хоть и выглядело усталым, в то же время светилось торжеством:
– Все ключевые позиции города захвачены, – заявил он. – Сегодняшний день – точка отсчета наступления эры справедливости в жизни маака.
…Последующие картины слились в сознании Наан в одно кровавое месиво. Тем паче, что запись теперь принадлежала не Ливьен, а неизвестным мнемодонорам. Тот, кто монтировал этот информационный носитель (а судя по тому, что сказал Лайвар, это был именно он) позаботился о том, чтобы ни одна отвратительная и жестокая сцена не осталась вне внимания пользователя.
Наан видела, как публичной казни через повешение с предварительным обрезанием крыльев были подвергнуты те Посвященные, которые уцелели во время штурма, но не пожелали признать власть Лабастьера.
Наан содрогнулась, наблюдая, как сотню обнаженных самок до полусмерти секла другая сотня – «добровольных палачей» – за то, что первые не признавали равенства своих мужей в правах с собою. (Среди маака нашлось немало и таких, кто, страшась кары или надеясь возвыситься, принялись ревностно служить новоявленному императору. Их руками и проводились многочисленные казни и наказания, оформленные, как массовые зрелища.)
Затем секли самцов, не желавших становиться «свободными».
…Но самой ужасной была последняя сцена.
Сперва Наан показалось, что вереница маака выносит из инкубатора обыкновенных куколок. Но что-то в этой картине было не так… Десятки матово блестящих тел, одно за другим, тащили на специальных ковриках, держа за лямки по краям… Каждую куколку несли по четыре бабочки… И тут до Наан дошло, что именно показалось ей неправильным. Эти куколки были огромны, чудовищно огромны, в полтора-два раза больше нормальных.
Наан ни разу не видела «думателей» маака воочию, лишь слышала о них от репетитора, но теперь догадалась: это именно они. На занятиях по истории маака репетитор объяснял Невестам, что хотя думатели и превосходили обычных бабочек в интеллекте во много раз, сам институт их – явление уродливое и преступное. Но сейчас Наан чувствовала, что омерзение в ее душе сменяется жалостью.
Гигантский размер думателей только подчеркивал их беззащитность. Когда-то их, не спрашивая на то их согласия, лишили нормальной жизни, возможности двигаться, любить, продолжать свой род… Сердце Наан болезненно сжалось.
Бабочки выносили думателей на внешнюю поверхность жилой сферы, а затем взмывали с ними в воздух… А потом… Пурпурное закатное солнце освещало огромный ров, вырытый в земле за городом, а в нем – сотни слабо шевелящихся лоснящихся тел.
Добровольные экзекуторы принялись методично забрасывать яму землей.
…Наан сорвала с головы обруч мнемодатчика. Тошнотворная картина исчезла. Но бабочка еще долго не могла справиться с собой и остановить рыдания.
И все это свершалось с именем Лабастьера на устах?! Во имя его «высшей справедливости»?!
Наан окончательно утвердилась в мнении, что ее побег из цитадели – пусть гибельный, но единственно верный шаг. А ведь находясь там, она порой и ловила себя на мысли, что, возможно, согласится когда-нибудь разделить с императором брачное ложе… Наан вытерла слезы и сделала глубокий вздох. Она должна быть сильной.
С легким чмокающим звуком носитель вышел из гнезда мнемопроектора. Значит, она недосмотрела лишь чуть-чуть.
Она брезгливо, двумя пальцами, взяла цилиндрик и поставила его на пол рядом с аппаратом. Подняла второй… Но тут же вернула его на прежнее место. Нет, сейчас она не в силах выдержать очередной подобный сеанс. Чуть позже. Ей нужно немного отдохнуть.
Одевшись и перебравшись на сеть под потолком, она уснула почти мгновенно. Но за миг до того, в полузабытии, она со смесью удивления и тревоги поняла, что хочет хотя бы одним глазком еще раз увидеть Лабастьера Первого, заглянуть в бездонные колодцы его печальных, ласковых и страшных глаз цвета пасмурного неба…
…Запись второго носителя была целиком посвящена махаонам. События, свидетельницей которых становилась Наан теперь, происходили значительно позднее, через добрый десяток лет после того, как Лабастьером была захвачена власть в городе маака.
И вновь Наан не могла сказать, чьими глазами она сейчас смотрит. Скорее всего, носитель был смонтирован из отрывков воспоминаний нескольких мнемодоноров.
К махаонскому сетчатому куполу приближалось целое полчище одинаковых воинов. Полет их был странен неестественной слаженностью, но Наан это уже не удивляло, ведь все это полчище было Лабастьером.
Наан почувствовала, как часто забилось ее сердце. Но от бессмысленных неясных переживаний ее тут же отвлекла грозная картина сражения.
Махаоны оказались более подготовленными к встрече неприятеля, нежели маака. Навстречу незваным гостям (или незваному гостю?) из отверстий купола вылетела не менее внушительная и не менее живописная армия контратакующих.
Махаоны летели, сгруппировшись в маленькие стайки по семь-десять бабочек. Наан знала, что каждое из этих миниатюрных подразделений – семейство из клана воинов, возглавляемое их матерью. А еще через миг Наан увидела такое, что не сразу поверила своим глазам: прямо по сетке, огибая канаты, к которым прикреплялись поддерживающие ее воздушные шары, стараясь не отстать от летящих, мчалось не менее сотни огромных оседланных бойцами ящериц.
И именно наездники первыми начали бой. То один, то другой варан останавливался как вкопанный, и наездник выставлял в сторону приближающихся маака толстый орудийный ствол ракетного гранатомета. Оглушительный хлопок выстрела сопровождался неимоверной силы отдачей, от которой ящерица, не удержавшись на лапах, падала, распластавшись, на сеть, а порой и проваливалась вниз. Наан передернуло, когда она вспомнила, на какой высоте над городом натянут купол. Сами воины-махаоны не рисковали ничем, и через пару мгновений они выбирались на сеть через то отверстие, в которое только что провалились. Но для оседланных животных эта высота была, конечно же, гибельной.
Однако игра стоила свеч. Снаряд, достигнув армии маака, взрывался тысячами осколков, и безжизненные тела нападающих посыпались вниз.
Но несмотря ни на что, Лабастьер не менял тактику и с непоколебимым хладнокровием не перестраивал свои ряды. Его армада неотвратимо приближалась к куполу.
Наан смотрела во все (чужие) глаза. Насколько она знала, в междоусобицах маака и махаонов последние или побеждали, или, как минимум, успешно противостояли неприятелю благодаря исконным фанатизму и упорству, несмотря на изобретательность первых в технических уловках. Но в этом бою все было наоборот. Лабастьер как будто бы и не замечал своих потерь.
И вот, оказавшись прямо над куполом, его армия рассыпалась в разные стороны. Воины, разлетаясь от центра, зависали таким образом, что распределились в одной плоскости несколькими концентрическими кругами все большего и большего диаметра. Армия махаонов оказалась как раз под этой плоскостью.
И когда перестроение завершилось, каждый из Лабастьеров вытянул руку, и на ладони ближайшего из них Наан увидела маленький тускло мерцающий сиреневым шарик. Лабастьер сжал его в кулаке, а затем, раскрыв ладонь, одновременно с остальными уронил эту горошину вниз.
Наан увидела, что воздух между ней и приближающимся войском махаонов слегка помутнел и задрожал легкой рябью, так, словно наполнился знойным маревом. Легкая пелена окутала собою все махаонское полчище. А затем произошло невообразимое. Прозрачный «мешок» с невиданной скоростью и силой начал сжиматься к центру, сминая и волоча по воздуху обезумевших махаонов.
