Джей Эм - Там, где начинается вселенная
У горизонта виднелось зарево. Ингрид показалось, что она смотрит одновременно на два восхода: один из них правее, другой – левее. И только один – настоящий. Откуда-то доносился шум, приглушённый расстоянием. Она поняла вдруг, что начала слышать эти звуки давно, ещё по дороге к дому. Но они были настолько трудными для восприятия, что сознание ясно различило их лишь теперь.
– Что это? – Ингрид подразумевала ни то свет, ни то звук.
– Кварталы неспящих. Тут уже недалеко.
Ну конечно! Как она сама не догадалась? Где, как не над кварталами неспящих, увидишь такое – неправильный «второй» восход, похожий на галлюцинацию, как вся тамошняя жизнь. Незатихающая и незасыпающая.
В Джаракасе тоже были свои кварталы неспящих. Но Ингрид, как большинство горожан, имела смутное представление о том, что именно там творится. Жители мультиполисов и куда более привлекательные территории, соседние с их собственными районами, знали не очень хорошо, что уж говорить о кварталах неспящих. Вряд ли у кого-то в здравом уме появится желание туда соваться.
Была только стойкая ассоциация с опасностью и безумием. Да ещё всплывали в памяти многочисленные слухи.
Говорят, неспящие устраивают огромные танцполы под открытым небом. И в любое время суток и года они полны движущейся толпой. Тамошнюю музыку невозможно слушать в нормальном состоянии, но для неспящих она – в самый раз. Без ширева или колёс никто из них не обходится, кроме, разве что, грудных младенцев.
Живут обитатели кварталов недолго, лет до тридцати, до сорока – максимум. Передозировка, случайная пуля в чужой разборке или неслучайная в своей – всё это у них дела привычные.
Во времена Ватанабэ гетто, куда свозили всех противников его диктатуры, больше напоминали тюремные лагеря. Но с приходом к власти Нильсена преступников стали помещать в обычные тюрьмы, а контроль за гетто ослабили. Единственное, о чём заботились – оцепление по периметру, чтобы жители гетто не бежали в города. А со временем и это оцепление сделалось не таким-то плотным. Неспящие редко стремились покидать свои районы, потому что в других им не выжить.
Заставлять бывших заключённых выполнять какой-то труд, зачастую бесполезный, и нужный только чтобы чем-то занять, перестали. И прекратили регулярно снабжать пищей, предоставив находить пропитание среди бытовых отбросов, которые принялись вывозить в гетто из мультиполисов.
После этого среди полузаключённых-полубродяг началась деградация. Они скрылись от действительности в алкогольно-наркотическом мире, окончательно опустились и впали в массовое буйное безумие. Одним словом, превратились в неспящих.
Наличие у неспящих денег, которое предполагает торговля наркотиками и оружием, обычно объясняли опрометчивостью Ватанабэ. Он не подумал о том, что в старых городах остались развалины банков, предприятий и просто богатых домов, и не позаботился забрать всё ценное, прежде чем устраивать гетто. Долгие десятилетия заключённые, находившие эти богатства, прятали их, и никто из «внешнего мира» о них не вспоминал. А когда им позволили жить своей жизнью – начали использовать ценности по назначению.
– Как ты думаешь, почему неспящих терпят? – спросила Ингрид. – Я имею в виду, почему их терпит власть, которая, вроде, так печётся о порядке…
– Неспящих много. Рождается не меньше, чем умирает. Их много и им нечего терять – с такими опасно связываться. Конечно, у технократов есть оружие. Но устраивать бойню почти что в мультиполисе… Да и вообще их существование выгодно.
– Кому?
Корина не ответила. Эта мабианская привычка Ингрид была уже знакома.
– А тотал заходит в кварталы неспящих?
– Зачем? – пожала плечами Корина. – Если бы патрули ловили настоящих преступников, там можно было бы хватать всех и каждого. Но их интересуют другие.
– Знаю… Те, у кого более свободные взгляды, чем позволено. Да, таких надо искать не среди неспящих.
– Ну не скажи. Некоторые, у кого больше оснований опасаться тотала, чем у меня или у тебя, иногда пытаются скрыться в их кварталах. Бывает, даже возвращаются живыми.
– Господи! Что это за власть, по сравнению с которой неспящие – и то лучше…
Корина, прищурившись от сильного ветра, глядела вниз.
– Мир рушится к чертям. Остаётся только наблюдать. По возможности спокойно и со стороны. С высоты…
Ингрид молчала. Она не знала – возразить или согласиться. Теперь она уже ни в чём не была уверена.
Вдруг совсем близко, не дальше чем через улицу от них, послышался громкий визг тормозов. Заметались лучи прожекторов, кромсая темноту. Многократно усиленный микрофоном голос проорал: «Не двигаться! Проверка!» Секунду спустя мелькнула молниеподобная вспышка сканера-индентификатора. «Вы задержаны! На землю!» – тот же голос.
– Загребли кого-то, – подытожила Корина. Волноваться из-за этого и предлагать сменить укрытие она явно не собиралась.
Ингрид вскоре ушла с балкона. Просто не могла больше там стоять. Пусть о ней думают что угодно…
Корина осталась.
Бродить одной по пустому дому не хотелось. Ингрид вернулась на «террасу». Чтобы не мешать Брэтали и Миору, расположилась подальше от них. Но, похоже, зря она постаралась проявить такую деликатность. Эти двое вообще её не заметили, не понизили голосов, когда она вошла.
Если бы не присутствие Миора, Ингрид испытала бы чувство дежавю. Всё было в точности как вчера, даже расступившиеся тучи. Только эта «терраса» выходила на восток, и сейчас был не закат, а рассвет…
– Ну хотя бы после этого ты пошлёшь «Мегалит» на фиг? – спросил Миор.
– Да, сначала я хотел… но, думаю, может, остаться? Если я буду ближе к ним, то смогу… может быть… сделать что-то, понимаешь?
– Избавь меня! Сделать что? Диверсию на производстве грибковых бомб? Или сходишь к Ситгоффу, объяснишь, как это нехорошо – продавать людей?
– Но молча смотреть на такое…
– Очнись, Брэтали. Это хуже, чем пир во время чумы. Даже если бы ты мог огненными буквами писать на стенах – они бы просто не заметили. Или им было бы без разницы. Продолжали бы жрать, пока лезет.
– Нет, я думал… и решил… главное – здесь нельзя осторожничать. Если трястись за свою шкуру – ничего не добьёшься, да. Но мне наплевать! Я не боюсь. Думаю, я смог бы… даже один…
– Ну что? Что бы ты смог? – Миор придвинулся совсем близко к Брэтали. Его низкий хрипловатый голос звучал предательски-вкрадчиво – так говорят, заранее зная, что собеседнику нечем крыть. – Поведай мне, Норд Энкели…
– Не называй меня этим прозвищем! – воскликнул Сальваторе с неожиданным негодованием. – Мне уже давно не шестнадцать…
– Что-то непохоже. Ты всё ещё веришь в чудесные исцеления, как в детстве. – Теперь Миор говорил уже резче. – И ради этого тебе до смерти охота принести себя в жертву. На крест отправиться возмечтал. Знаешь, тебе пойдёт. Прямо вижу: волосы спадают на лицо, исполненное благородной аскетической муки… Драное тряпьё вокруг бёдер. И гвозди в ладонях. Ничего не напоминает?
– Миор…
– Мечтаешь вдохновить самоотречением толпы последователей, да? И эти толпы доведут до конца начатое тобой. Но откуда им взяться, последователям? Думаешь, такие, как мы?.. Да почём тебе знать, может, я первый в твой крест гвоздь-то и вобью!
Брэтали вздрогнул. Или это только показалось?
– Потому что для меня, – продолжал Миор, – ты будешь предателем. Захотел гнуть спину на технократов – ладно, ради бога. Твоя спина. Но жертвовать собой – это уже слишком. Разрушать самого себя ещё хуже, чем разрушать что-то другое. От этого просто тошнит, знаешь. Это не для нас. Уж если хочешь, чтобы кому-то жилось лучше, пусть этот кто-то будешь ты. А ты творишь с собой чёрт знает что. Я как тебя увидел сегодня, сразу понял: пожар в твоей голове… Иначе ведь ты бы к нам и не пришёл. Но ты маби, и сможешь справиться со всеми этими глупостями.
Сальваторе молчал, опустив голову. Миор за подбородок повернул его лицо к себе.
– Тали, детка… – кажется, за циничностью его интонации скрывалась настоящая нежность. – Забудь ты всё это. Пусть технократы катятся куда подальше. Возвращайся к нам. К своим. Помнишь, как раньше было?..
Никогда прежде Ингрид не видела Сальваторе таким. Из него как будто разом ушла вся жизненная энергия, та самая крепкая мабианская «непрошибаемость», спокойная надёжность, которую Ингрид, несмотря на некоторые его выходки, привыкла считать его главным качеством. Даже внешне Брэтали сейчас почему-то казался намного моложе своих лет. Не существовало и обычной преграды из холодной отчуждённости. Он был открыт… По крайней мере, тому человеку, который рядом с ним.
Брэтали смотрел в лицо Миора глазами, полными безвольной тоски по тому, что ушло безвозвратно. Тоски человека, потерявшегося среди множества вопросов, на которые нет ответа.
Но вот он нахмурился, вернулась его сумрачная сосредоточенность… А вместе с ней – и внутренняя сила. Снова прежний Сальваторе.
