Мэри Расселл - Дети Бога
— Вот чудо, о котором ты должен молиться, — запомнил, Нико? — сказал Франц, положив вилку на стол. — Молись, чтобы мы вернулись на Землю живыми и чтобы к тому моменту там уже могли меня вылечить — чтобы я мог есть и все же оставаться нормальным. Понял, Нико?
Нико кивнул:
— Молиться, чтоб мы вернулись живыми, а ты стал нормальным.
— Хорошо, Нико. Это хорошо. Ценю, — сказал Франц, а Нико вернулся к Верди, возобновив арию герцога Мантуи с того места, где прервал ее несколько минут назад.
Какое-то время Франц сидел, молча размышляя. Именно тогда он понял, что вправду ценит молитвы Нико. «В конце концов, — подумал он, — агностик знает наверняка одно: ни в чем нельзя быть уверенным».
21
Долина Н'Джарр, Северный Ракхат
2078–2085, земное время
На исходе жизни Дэниел Железный Конь будет созерцать тройные тени на стенах своего каменного дома в долине Н'Джарр и думать о прошлом. Он сохранял ясность ума до самой кончины, но постоянно возвращался мыслями к ужасным месяцам, проведенным на «Джордано Бруно». Все годы, пролетевшие на Ракхате, ему будет казаться, что он пребывал тогда в некоем безмолвном чистилище, страстно желая, чтобы наказание прекратилось.
Его епитимья началась в тот момент, когда он согласился на похищение Эмилио, и такую же Дэниел возложил на Винченцо Джулиани: жить с тем, что тот сотворил. Собственный его приговор был менее суров. У Дэниела имелась надежда прожить достаточно долго, чтобы узнать ответ на вопрос, с которым Джулиани сойдет в могилу: «Что, если я абсолютно неправ?»
Этот вопрос Дэнни задавал себе снова и снова, пока тянулись недели в Неаполе — в присутствии человека, которому они собирались навредить непоправимо и, возможно, без серьезной на то причины. Его терзали сомнения во время полета на «Бруно» — в обществе людей, которые с трудом его выносили. Он принял их осуждение. Гордость была его грехом, червем в сердцевине, — безотказный стимул, питаемый врожденным и, по всей видимости, ложным ощущением, что он предназначен Господом для чего-то исключительного.
Семья его отца вышла из нищеты и унижений резервации, и хотя Дэниел Железный Конь публично отрекся от стереотипов и романтики дакотского наследия, втайне он этим гордился. С детства Дэнни знал, что он потомок людей, скакавших вместе с Неистовым Конем и Маленьким Великаном из общины оглала, с Черным Щитом и Хромым Оленем из миниконжу, с Пятнистым Орлом и Красным Медведем из сан-арков, с Черным Мокасином и Льдом из шайеннов, с Сидящим Быком из ханкпапов — героями, которые возглавляли лучшую легкую кавалерию в истории, защищая свои семьи и свою землю, которые сражались, чтобы сохранить стиль жизни, где превыше всего ценились отвага, сила духа, благородство и трансцендентное духовное зрение.
И почти столь же сильна была традиция: длительное общение его семьи с Черными Мантиями, чья вера подпирала те же самые ценности. Его прапрапрапрапрабабушка была среди первых дакотов, обращенных в христианство Пьер-Жаном де Сметой, иезуитом легендарного обаяния и обходительности, чье бесстрашие обеспечило ему небывалое доверие среди племен американского Запада. Дакоты верили, что если не все люди, то все народы стремятся к божественному; призыв христианского Бога к всеобщему миру возглашался также и Женщиной Белого Теленка. Кровавые жертвоприношения Вакану Танке — Великой Тайне — тоже были им знакомы. Даже распятие оказалось созвучным; тело Иисуса — с распростертыми руками, пронзенное и свисающее с креста — очень походило на пронзенные и подвешенные тела Солнечных Танцоров, прорицателей, знавших, каково это: предлагать Богу собственные плоть и кровь ради своего народа — с благодарностью, в мольбе и в радости, внушающей страх. На мессах, проводимых их друзьями-иезуитами, многие дакоты поклонялись божественной, непостижимой силе, которая приглядывала за всем и прислушивалась к молитвам тех, кто приносил жертвы — уже не собственные плоть и кровь, поскольку Иисус это изменил, но хлеб и вино, освященные в память об окончательной жертве.
Конечно, это было ученичеством: смешанный характер его становления, девиз его обучения, талант, энергия и понимание, которые Дэниел Железный Конь принес в зрелость. Все это готовило его к моменту, когда он впервые открыл доклады ракхатской миссии и прочел о том, что увидела и узнала команда «Стеллы Марис». Дэнни пришел к убеждению — становившемуся все сильнее и тверже, — что ему предначертано лететь на Ракхат, ибо из всех, кого могли туда послать, лишь Дэниел Железный Конь действительно сможет постигнуть хрупкую красоту культуры джана'ата.
Он боялся за них.
Эти жители равнин тоже полностью зависели от единственного вида животных, на которых они охотились, а чужаки тоже считали джана'ата опасным народом, обожающим воевать. Дэнни знал, что, хотя это и правда, но лишь ее малая, искаженная часть. Он надеялся, что если полетит на Ракхат, то сможет уменьшить горестные потери, некогда выпавшие на долю дакотов, помогая джана'ата найти новый стиль жизни — такой, который позволит сохранить высокие добродетели воинов, охотников, иезуитов: отвагу, стойкость, благородство и проницательность.
Иной раз на «Бруно», поздними ночами, скорее ощущая, нежели слыша рокот двигателей корабля, Дэнни вспоминал мысль, пришедшую ему на ум, когда он читал ракхатские доклады: «Я пойду на все, лишь бы полететь туда». Он считал это лишь оборотом речи, но Бог привел его к сделке Фауста.
— Мы, вы и я, ближе к старым принципам, — сказал Геласиус III Дэниелу Железному Коню во время частной аудиенции. — Мы понимаем, что жертва необходима, дабы сделать нашу веру в Бога реальной и предложить Ему всю нашу веру — целиком; что, если мы будем поступать согласно Его воле, все будет хорошо. Сейчас от вас и меня требуется принести жертву, которая испытает нашу веру почти так же, как была испытана вера Авраама. Это трудней, нежели предложить собственные тела. Вы и я должны принести в жертву Сандоса, связанного, словно Исаак, сын Авраама. Мы должны совершить то, что кажется жестоким и немыслимым, и доказать, что доверяем Божьему замыслу и действуем в качестве Его орудий. Мы служим Отцу, который не уклонился от жертвы Авраама, который потребовал и допустил распятие собственного Сына! И который иной раз требует, чтобы мы, служа Его воле, тоже жертвовали тем, что считаем самым дорогим. Я в это верю. Верите ли вы?
Что заставило Дэнни кивнуть, молча согласившись на поступок, который он находил гнусным? Было ли это и вправду тщеславием? Дэнни пытал себя со свирепой дотошностью, и ответом стало «нет» — независимо от того, что думали другие. Было ли это могуществом Ватикана, моральным весом двух тысячелетий авторитета? Да, в какой-то мере. Силой самого папы? Состраданием и красотой этих сияющих, проницательных глаз?
Да. Да, все это тоже сыграло роль.
Были у его святейшества и отца Генерала иные причины, чтобы опять отправить Сандоса на Ракхат? Несомненно. Это решение наверняка будет иметь политические, дипломатические и практические последствия, к которым они стремились. Перевешивают ли эти мотивы поразительную уверенность его святейшества и почти отчаянную надежду отца Генерала, что Сандосу самим Богом предначертано вернуться к месту его духовного и телесного изнасилования?
Дэниел Железный Конь так не считал.
Он больше не знал, что думать и во что верить. Но был уверен в одном: невозможно было глядеть в глаза Геласиуса III, слушать его слова, а после с презрением усмехнуться: «Эгоистичная туфта». Ибо иезуиты учат находить Бога во всем, и Дэнни не мог уйти от моральной и этической проблемы, перед которой его поставили: если веришь в верховную власть Бога и в Его милосердие, тогда то, что случилось с Сандосом, должно являться частью некоего большего плана; а если это так, ты можешь помочь этой единственной душе и послужить Господу, отправившись вместе с Сандосом на Ракхат.
И поэтому, предав свою этику и пожертвовав честностью, Дэниел Железный Конь мог лишь наблюдать за тем, чему помог исполниться: жить с тем, что он сотворил, и пытаться отыскать в этом Бога — надеяться, что цель когда-нибудь оправдает средства.
На «Бруно» время казалось тюремным сроком, но все изменится, когда Дэниел Железный Конь будет стареть на планете Ракхат.
«Вначале, — учит Библия, — было слово», и Дэнни придет к выводу, что два великих дара, пожалованных его Богом человечьему роду, — это время, разделяющее опыт, и язык, связывающий прошлое с будущим. С течением лет все священники, оставшиеся на Ракхате, начнут выгадывать время, пытаясь постичь события, случившиеся между первой и второй миссиями иезуитов. Для Дэниела Железного Коня это будет не просто исследованием, но непрестанной молитвой.
И в этой задаче его компаньоном станет госпожа Суукмел Чирот у Ваадаи. К моменту, когда Дэнни ее встретил, она была уже не женой, а вдовой маланджерского посла в Инброкаре — женщиной, лишенной статуса, но не уважения, и давно вступившей в средний возраст. Дэнни был очарован ею с самого начала, но Суукмел была осторожна и не спешила доверять человеку, известному ей как Дэнни Хи'р-норсе.
