Вадим Сухачевский - Ковчег. Исчезновения — 1.
— Что ж, как угодно, — произнес тенор холодно. — Если передумаете — знайте, мое предложение остается в силе. Однако пока что не хотелось бы, — можете отнести это к причудам уже моего характера, — не хотелось бы оставаться у вас в должниках. Могу ли я сейчас все-таки что-то для вас сделать?
— Можете. Правда, не для меня, а для моих друзей, но это, в сущности, одно и то же.
— Кто они?
— Галерников, вы его знаете, и с ним — эта женщина, — она кивнула на Ирину.
— И что нужно сделать для них?
— Им надо подарить свободу.
Тенор едва заметно улыбнулся одними уголками губ:
— Всего-навсего? Но как же я могу подарить то, чем ни в малой мере не обладаю сам?
— Вы ею не обладаете, потому что никогда не желали ее, а они только ее одну и жаждут, и, видит Бог, они, как никто, ее заслужили.
— Но, видите ли, Кшистова, свобода — это, по-моему, прежде всего состояние души, о каком ее дарении может идти речь?
— Вы правы, — согласилась Нина, — я сказала глупость, по-настоящему свободный человек, разумеется, даже в клетке остается свободным, но все-таки, мне кажется, клетка — не лучшее пристанище для свободы, она заслуживает лучшего обрамления. Думаю, вполне в ваших силах предоставить им что-нибудь другое.
— Да, пожалуй, — кивнул ее собеседник. — Тем более, что Галерникову я тоже в некоторой степени обязан. И какое же обрамление, по-вашему, наилучшим образом подойдет к их свободе?
Нина переглянулась с Ирой и Галерниковым. В глазах у них была надежда.
— Думаю, — сказала она, — вполне подошел бы уединенный домик где-нибудь далеко в горах.
— И это все?
— Ну еще кое-какие мелочи: чтобы они смогли добраться туда и чтобы здесь о них навсегда забыли.
— Что ж, все это, действительно, выполнимо, — согласился тот. — Небольшое шале где-нибудь в Гималаях, новые документы, две визы и два билета до Непала, — этого им будет довольно?
— О Господи! — воскликнула Ирина.
— Ну и еще для полноты счастья — лично от меня тысяч сто на текущий счет, — великодушно добавил тенор. Этот вопрос закрыт?
— Полностью, — ответила Нина.
— В таком случае мы, пожалуй, пойдем отсюда. Сейчас навалится куча дел, — тоже не без вашей, кстати, помощи, — надо как-то разгребать. Следует поторапливаться.
— Да, да, — вставила Нина, — это сейчас и в наших интересах — чтобы вы поторапливались.
Ее собеседник с подозрением спросил:
— Что-то задумали еще?
Нина мельком взглянула на свой поясок.
— Нет, это сугубо личное, — произнесла она.
— Ладно, не стану допытываться. Как нам выйти отсюда к машинам?
Она кивнула в сторону Галерникова и Ирины:
— Они вас выведут. Кстати, надеюсь, вы потом сдержите слово в отношении них?
Тот снова улыбнулся:
— Ах, девушка, не доверяйте словам политиков, мой вам совет… Но в данном случае можете не сомневаться — я сделаю все, как мы договорились. Первая причина состоит в том, что это действительно очень просто, но главная причина в другом: мне не хотелось бы с вами ссориться. Право, с моей стороны было бы весьма опрометчиво допустить, чтобы в числе моих недругов оказался такой человек, как вы… А теперь мы пойдем.
— Да, да, поскорее! — нетерпеливо сказала она.
Он обернулся к Ирине и Галерникову:
— Ну так ведите же!
Ирина, однако, прежде подошла к Нине и обняла ее:
— Спасибо, милая… Больше не знаю, что тебе сказать. Что вообще надо говорить, когда тебе дарят жизнь?.. — Потом обняла и Еремеева: — Дима, прости. Ты очень, очень дорогой для меня человек!.. Прости, забудь…
Со всех сторон уже сыпались голоса освобожденных:
— Сколько можно?
— Долго это будет тянуться?
— В самом деле, поскорее бы!
— Пойдемте, — бросила им Ирина и, взяв за руку Галерникова, направилась к выходу.
Остальные, на ходу перебраниваясь: "Не толкайтесь, ради Бога!" — "Но вы только что были позади меня?" — "А вам надо — первее всех?" — "Это вам, по-моему, надо…" — двинулись следом. Перед тем, как Ирина скрылась, Еремеев успел произнести:
— Прощай… И прости тоже…
Он не знал, за какую свою вину просит прощения, но от этого последнего "прости" ему стало гораздо легче на душе. А оно было именно последним. Часы показывали, что для жизни им с Ниной оставлено подземными монархами меньше пяти минут, и за это время освобожденные вельможи никак не успеют дорваться до своих машин, где у них спецсвязь, а свинорылый король уже наверняка держит свой жирный палец на убийственной красной кнопочке.
Когда, однако, последний все же исчез, Нина сказала с некоторым облегчением:
— Слава Богу! Теперь, кажется, самое время позаботиться и о себе. — С этими словами она села на имевшийся тут диван, достала тот мобильник с единственной кнопкой и нажала ее.
— Смотрю, не торопишься ты, дитя, — тотчас прохрюкал знакомый голос. — И весьма напрасно, между прочим, не торопишься, минуточки — они знаешь, как быстренько бегут, а у тебя их всего четыре осталось про запас. Его императорское величество уже полминутки назад чуть не сделал анабузык, а я ему: "Чего так спешить? Точность — вежливость королей и императоров. Вот через пять минуточек анабузык — это будет вполне вежливо"… Отчего же ты, дитя, до сих пор так ничем и не порадовала нас?
— Вашим величествам придется немного подождать, — спокойно ответила Нина. Кое из-за каких заминок то, чего вы ждете, произойдет не позднее, чем через двадцать минут, так что потерпите еще чуть-чуть.
— "Немного", "чуть-чуть", — буркнул король. — Так мы, дитя, не договаривались. Вот император мне говорит: анабузык, и все тут!
Нина сказала хладнокровно:
— Ну и на здоровье анабузыкайте — тогда не получите волшебного слова, чтобы монетки текли.
На миг воцарилось молчание, наконец король, вздохнув, проговорил:
— Да, ты умеешь уговаривать, дитя. Что ж, даем еще ровно двадцать минут, но это наш последний карабасон. И не приведи Мардук, если ты и на этот раз заставишь нас в тебе разочароваться! — и в трубке загудели сигналы отбоя.
— Думаешь, двадцати минут хватит? — спросил Еремеев.
Она пожала плечами:
— Не знаю. Но я чувствовала, что большего нельзя просить у этих скотов, не согласились бы ни за что… В принципе, может и хватить… Думаю, мои шансы — где-то процентов тридцать.
— Наши шансы, — поправил ее Еремеев. — Ты же знаешь, я тебя не оставлю.
Она вздохнула:
— Да, знаю, Димочка. И поэтому даже не уговариваю тебя уйти. Но очень жалею, что втянула тебя во все это. Вообще все-таки зря я, наверно, очутилась на твоем пути.
— А я, — сказал Еремеев, — сейчас больше всего жалею, что ты мне раньше не повстречалась… Ну то есть — что толком не заметил тебя, когда увидел в первый раз.
— Ты говоришь это, — грустно ответила Нина, — потому что… Ну, в общем… — Она кивнула на свой поясок.
— Нет, дело не в этом! — попытался вклинится он. — Я — честное слово…
— Не надо… — перебила она его. — Может, я уже и не узнаю никогда, говоришь ты правду или просто утешаешь… Но сейчас, пока мы оба не знаем, чем все это закончится, я хочу… Димочка, я хочу, чтобы ты стал моим, а я — твоей. Хотя бы на эти минуты!.. Только, пожалуйста, ничего не говори… Иди сюда Димочка…
Он подошел, присел рядом с ней, обнял, прижался губами к ее губам…
— Выключи фонарь, — сказала она.
Что было дальше?.. Провал, исчезновение, вневременье… Хрупкое тело, горячие губы, слабый вскрик… Растворение друг в друге, смертельный поясок между двумя нагими телами… Она была прекрасна!.. Господи, ей же только шестнадцать!.. Не имело значения. Близость тел и близость смерти одинаково их уравнивала. И — этот полет в невесомости. Откуда такая невесомость? От счастья? Все от той же близости смерти? От ощущения, что это — навсегда. На всю оставшуюся у них в запасе жизнь! Сколько ее им отмерено? Сколько осталось?.. До смерти… До жизни… Какая разница! Только бы еще, еще миг в запасе, один миг!..
Господи, зачем, зачем звонит этот телефон? Какое дело всему остальному миру до них двоих?..
— Неужели прошло всего двадцать минут?! — произнесла она.
Пискнула нажатая кнопка, и из трубки послышалось:
— Да, умненькая, ты все-таки умеешь держать слово — поползли акции вниз!
— Во сколько раз упала цена? — спросила Нина.
— Пока раз в десять… Ой, уже, сморю, в пятнадцать!
— Дождитесь, когда упадут в тридцать пять раз, как договаривались, и сразу скупите все оптом. Сразу! Иначе много потеряете.
— Понял, дитя. Все сделаем по-твоему — тебе можно верить.
— Тогда, — сказала она, — отключайте-ка вашу анабузыкалку.
После паузы из трубки донеслось:
— Гм, а вот с этим ты торопишься, милая. Монеточки-то наши пока что не капают. Ты случаем не забыла это самое волшебное слово?
Нина твердо ответила:
