Кристина Тарасова - Карамель
— И если вы живете…
Вода наполняет легкие как сосуд, но чья-то дрогнувшая рука не останавливается, и жидкость льется через край, ощипывает меня и давит.
— … дышите нашим воздухом…
Барахтаюсь и пытаюсь всплыть, вскидываю руками кверху, но не могу более двигаться.
— … едите нашу пищу…
Я хочу закричать.
— … смотрите на наше небо…
Кричу!
— … знайте! без нас не было бы и вас.
Дыхание перехватывает: ощущаю, как ледяная жидкость растекается внутри меня, обволакивает органы и удушливо стискивает их в своих объятиях.
— Вы наши подчиненные, а мы Боги!
Все тело обливается жаром. Я чувствую, что вот-вот — и вспыхну; загорюсь, как спичка, которую в следующий миг потушат и избавятся от нее.
— Восхваляйте же своих Создателей!
Я резко открываю глаза.
Помню, что тонула; вода была ледяной, но все тело жгло — у меня не получается это объяснить.
Эпилог
Раздается женский крик, когда ничейный темный силуэт проносится мимо. Он — крик — повторяет о том, что все свершенное рано или поздно ударит со спины последствиями. Также он — крик — молит о возвращении сына, и он — крик — осуждает за недавние действия его — темный силуэт.
— Вколите ей снотворного, — еле слышно мямлит мужчина в халате, проходя мимо палаты, откуда доносится женский голос. — Три капсулы.
В окошко на двери смотрит медсестра.
— Три? — переспрашивает она. — А если… не проснется?
Интонация ее содрогается и падает под ноги, бьется о грязный кафельный пол и эхом звенит по коридору.
— Что значит «если»? — смеется врач и шагает дальше.
Крик следует за ним. Вой проносится по палате — по каждой палате, заглядывает к пациентам — к каждому пациенту, но стены больницы сдерживают его: не выпускают за свои пределы.
Крик уверяет о том, что она согласна закрыть глаза на все с ней сотворенное, если ей немедля вернут ребенка, но такого — увы — последовать не может. Медсестра смотрит на девушку — молодую, красивую, но невзрачную и бледную. Ее черты лица прекрасны, но сама она измучена.
Девушка ловит взгляд медсестры и шепотом молит о том, чтобы та принесла ей сына. Вой не останавливается, всхлипывания ударяются вместе с кулаками о кровать, ногти рвут простыни и больничную обыкновенную тишину. Женщина в белом халате порывается ей помочь, но должность обязывает к иному, правила подчиняют обратному. И тогда раздражающие ум и слух всплески чувств более не утаиваются сполна: женский голос указывает на том, что каждый, коснувшийся ее горя, потерпит наказание.
Эту девушку отправили в психиатрическую лечебницу сразу же после родов — несовершеннолетняя, доказывающая, что любит; сумасшедшая — не иначе.
«Мудрым в жизни бывает не тот, кто познал и познает науки, а тот, кто испытал и испытывает любовь», доказывает она сама себе в своих спутанных как улицы и мосты Нового Мира мыслях. Фраза эта глубоко засела в ней — паразит искусал все другие рассуждения и восприятия, капнул смолой и велел застыть. И только янтарные глаза могли бы напомнить ей истинность действий; та самая — настоящая смола.
Девушка шепчет «Отдайте мне моего мальчика…» — не громко и не тихо; стройно и грубо; вязко и вскользь. Кашляет и уже срывающимся голосом проклинает, повторяет «Отдайте мне моего мальчика, отдайте…» И в следующий миг, не сдержавшись, но издержавшись долго, взвывает о том, что никто не смеет поступать так с ней и ее сыном. Она бьет руками и ногами, плачет, ревет и трясет головой.
— Отдайте мне моего сына, отдайте мне моего…
— Б-Нель, моя родная, ты здесь? — спрашивает Серафим, проходя к шезлонгам во дворе резиденции.
Девушка лежит, держа на коленях маленького котенка песочного цвета с коричневыми пятнами, рассыпавшимися по всему телу. Он облизывает ее пальцы шершавым языком, на лице ее держится еле заметная улыбка.
— Б-Нель? — повторяет юноша и, заметив девушку, стремится к ней. — Кара вернулась к своей семье, она захотела остаться с ними.
— В нашем мире не хватает чего-то особенного, — шепчет девушка, и на глаза ее падает тень от зонта. — Чего-то, — продолжает она, — от чего обыкновенно заводится балерина в шкатулке и начинает грациозно крутиться на одной ноге, то приседая, то выпрямляясь…
Юноша останавливается, мрачнеет и оборачивается.
— Кир и Не-л-Ех остались в «Раниде». Район процветает, — уже не так радостно говорит он. — Откуда у тебя…
— Это Саят. — На лице девушки появляется широкая улыбка. — Присядь, мальчик мой.
Он послушно садится на край шезлонга, Б-Нель продолжает гладить котенка — вздыхает.
— Б-Нель, хватит, — просит он. — Мы договаривались. Я уже устал.
— Ты же знаешь, как я тебя люблю.
— А я люблю тебя. И ты это тоже знаешь. Ради тебя я сделаю все, что угодно.
Он наклоняется к ней, прикасается пальцами к щеке и целует в висок. Котенок успевает задеть своим языком тыльную сторону руки. Она сдавливает своей рукой его горло.
— Скоро АндеРоссия переберется на остров — в район «Ранид». И мы улетим вместе с ними, — шепчет юноша. — Мы оставим Новый Мир со всеми старыми воспоминаниями. Я хочу увезти тебя.
Чувство дежавю обволакивает его с ног до головы.
— Мы оставим Новый Мир со всеми старыми воспоминаниями, — повторяет он.
— Но себя-то мы увезем, — смеется в ответ девушка.
В этот момент он думает о том, что все года жизни вместе никогда не называл ее истинным именем и — поистине — даже не знал, грезила ли она тем или нет.
— Я хочу, чтобы Карамель улетела вместе с нами. — Б-Нель начинает приподниматься — тень с ее лица постепенно спадает, переплывая на плечи. — За пару дней мы о многом успели поговорить. Она рассказала мне о Бесе, что, от такой как она, означало «я полностью доверяю тебе, я открыта для тебя». Карамель не хотела возвращаться на поверхность…
— Мы не можем ее заставить. Она сделала свой выбор.
Опять дежавю.
— Этот выбор сделал ты.
