Стивен Кинг - Несущая огонь
Все эти перемены не отразились на жизни двух особняков, построенных до гражданской войны, с их кондиционированными комнатами и различными службами в нижних этажах. Кое-что общее, впрочем, было: Чарли Макги тоже начала учиться. Идея принадлежала Хокстеттеру, но если б не Джон Рэйнберд, Чарли ни за что бы не согласилась.
— Хуже не будет, — сказал он. — Разве это дело, чтобы такая умница отстала от своих однолеток. Да если б мне, черт возьми… извини, Чарли… если б мне дали настоящее образование, а не восемь классов… Драил бы я сейчас полы, как же. И потом, как-никак отвлечешься.
И она сделала это — ради Джона. Явились учителя: молоденький преподаватель английского языка, пожилая математичка, средних лет француженка в очках, мужчина в инвалидной коляске, преподававший естественные науки. Она их добросовестно слушала и, кажется, неплохо успевала… но все это ради Джона.
Джон трижды рисковал своим местом, передавая записки ее отцу, и, чувствуя собственную вину, Чарли старалась доставить Джону удовольствие. Он и ей передавал известия об отце: с ним все в порядке, он рад, что и с Чарли то же, и еще — он участвует в серии тестов. Ого ее огорчило, но она уже была достаточно взрослой, чтобы понимать, по крайней мере отчасти, — то, что нехорошо для нее, может быть хорошо для отца. А что хорошо для нее, начинала думать она, лучше всего знает Джон. Его бесхитростная, несколько забавная манера говорить (не успевает извиниться, как уже опять выругался — вот умора) действовала на нес безотказно.
После того разговора он больше не советовал ей что-либо поджигать, ни разу за десять дней. На подобные темы они теперь говорили шепотом, на кухне, где, сказал он, нет «жучков».
Но вот однажды он спросил:
— Ну что, Чарли, ты больше не думала насчет их предложения? — По ее просьбе он отставил «подружку» и стал звать ее по имени.
Ее охватил озноб. После событий на ферме Мэндерсов от одной мысли о поджоге ее начинало колотить. Она вся напрягалась, руки леденели; в докладных Хокстеттера это называлось «умеренной фобией».
— Я уже говорила, — ответила она. — Я не могу. И не буду.
— Не могу и не буду — разные вещи, — возразил Джон. Он мыл пол — очень медленно, чтобы не прекращать разговора. Пошваркивала швабра. Он говорил, почти не шевеля губами, будто каторжник под носом у охранника.
Чарли молчала.
— Есть кое — какие соображения, — сказал он, — Но если не хочешь слушать, если ты уже все решила, тогда молчу.
— Да нет, говори, — вежливо сказала Чарли, хотя предпочла бы, чтобы он помолчал, а еще лучше вообще не думал об этом, — только зря ее мучает. Но ведь Джой[] столько для нее сделал… и ей так. не хотелось обидеть его. Она нуждалась в друге.
— Понимаешь, тогда, на ферме, они не приняли мер предосторожности, — начал Рэйнберд, — и узнали, чем это пахнет. Зато теперь семь раз отмерят. В самом деле, не устроят же они тесты в комнате, где полно бумаги и тряпок, пропитанных бензином?
— Но ведь…
Он остановил ее жестом.
— Подожди, выслушай сначала.
— Слушаю.
— Они знают, что такой, э — э, такой пожарище ты устроила один раз. А тут им нужен маленький костер, Чарли. В этом вся штука. Костерок. А если что и случится — да нет, исключено, ты просто сама не знаешь, что способна теперь лучше владеть собой… ну даже, допустим, что-нибудь случилось… кто будет виноват, а? Ты, что ли? После того как тебе полгода выкручивали руки эти подонки. Тьфу ты. Извини, пожалуйста.
Как ни жутковато все это звучало, она прыснула в ладошку при виде его вытянувшейся физиономии.
Джон тоже улыбнулся и беспомощно пожал плечами.
— И еще я подумал вот о чем: чтобы научиться себя контролировать, нужно тренироваться и еще раз тренироваться.
— Не надо мне ничего контролировать, я лучше совсем не буду это делать.
— Как знать, как знать, — не сдавался Джон. Он поставил швабру в угол, отжал тряпку и вылил мыльную воду в раковину. В ведро полилась чистая вода. — А вдруг тебя поймают врасплох?
— Ничего меня не поймают.
— Или у тебя подскочит температура. От гриппа или крупозного воспаления легких или, не знаю, какой-нибудь инфекции, — Это была одна из немногих толковых мыслей Хокстеттера. — Тебе аппендикс вырезали?
— Не — е-ет…
Джон принялся начисто вытирать пол.
— Моему брату вырезали, только сначала у него там все нагноилось, так что он чуть концы не отдал. Мы ведь жили в резервации, и белым было наплевать, живые мы или подохли. У брата была температура чуть не 105 по Фаренгейту, он уже ничего не соображал, ругался по — черному и разговаривал не поймешь с кем. Принял нашего отца за ангела смерти, который пришел, чтобы его унести, — представляешь, схватил нож со стола — и на родного отца… Разве я тебе не рассказывал?
— Не — ет, — прошептала Чарли, но уже не из страха быть услышанной, а от ужаса, — Хотел зарезать?
— Зарезать, — подтвердил Джон, еще раз выжимая тряпку. — Но, конечно, он не отвечал за свои действия. Это все высокая температура. Когда человек в бреду, он может что угодно сказать или сделать. Что угодно.
У Чарли все внутри похолодело. Ни о чем таком она не знала раньше.
— Если же ты научишься контролировать этот свой пиро… как его там…
— Как я смогу его контролировать, если я буду в бреду?
— Тут ты, Чарли, ошибаешься. — Рэйнберд обратился к метафоре Уэнлесса, той самой, которая год назад покоробила Кэпа. — Это как научиться ходить в уборную. Когда научишься, как бы ни хотелось, — все равно дотерпишь. У больных в бреду вся постель бывает мокрая от пота, но чтобы обмочиться — такое случается редко.
Правда, на этот счет Хокстеттер был несколько иного мнения, ну да чего уж там…
— Я что хотел сказать, стоит тебе поставить это дело под контроль, и тебе не о чем волноваться. Черт заперт в коробочку. Но сначала нужно тренироваться и еще раз тренироваться. Как ты училась завязывать шнурки или выводить буквы в детском саду.
— Но я… я не хочу ничего поджигать! И не буду! Не буду!
— Ну вот, все из-за меня, — расстроился Джон. — Разве я думал… Прости, Чарли. В следующий раз прикушу свой длинный язык.
Но в следующий раз она сама завела разговор.
Это произошло спустя три или четыре дня, она успела хорошенько обдумать его построения… и, похоже, нашла в них один изъян.
— Они от меня не отстанут, — сказала она. — Будут требовать, чтобы я еще зажигала, и еще, и еще. Если бы ты знал, как они за нами гонялись! Они не отвяжутся! Сначала, скажут, маленький костер, потом больше, потом еще больше, потом… Я боюсь… боюсь!
Воистину, он не переставал ею восхищаться. Интуиция и природный ум были у нее отточены до совершенства. Интересно, что сказал бы Хокстеттер, узнай он, что Чарли Макги в двух словах сформулировала их тщательно разработанный сверхсекретный план. Все их отчеты, посвященные Чарли, поднимали вопрос в том, что пирокинез был лишь одним, пускай главным ее псионическим даром,[21] — к числу прочих Рэйнберд относил интуицию. Ее отец несколько раз повторил, что Чарли знала о приближении агентов — Эла Стейновица и прочих — к ферме Мэндерсов, знала задолго до того, как их увидела. Есть от чего хвост прижать. Если в один прекрасный день ее интуиция обратится на его, Джона, личность… говорят, никакой ад не сравнится с оскорбленной женщиной, а Чарли, обладай она хоть половиной тех способностей, которые он в ней подозревал, вполне способна устроить ад, во всяком случае его точную копию. И тогда ему станет очень жарко. Что ж, это добавляло остроты в его будни — что-то в последнее время они пресноваты.
— Чарли, — ободряюще сказал он, — ты ведь не будешь это делать задаром.
Она озадаченно смотрела на него.
Джон вздохнул.
— Не знаю даже, как объяснить, — сказал он, — Привязался я к тебе, вот что. Ты мне вроде дочки. Как подумаю, что они тебя держат в этой клетке, к отцу не пускают, не разрешают гулять, играть, как другим девочкам… меня аж зло берет.
Она слегка поежилась, увидев, как сверкнул его здоровый глаз.
— Ты можешь многого добиться, если согласишься иметь с ними дело. Тебе останется только время от времени дергать за ниточки.
— Ниточки… — повторила Чарли, заинтригованная.
— Именно! Они еще разрешат тебе на солнышке погреться, вот увидишь. Может, и в Лонгмонт свозят купить чего-нибудь. Переберешься из этой поганой клетки в нормальный дом. Поиграешь с другими ребятами. Увидишь…
— Папу?
— Ну конечно.
Конечно — нет, ибо стоит им увидеться и сопоставить информацию, как добрый дядя уборщик окажется слишком добрым, чтобы поверить в неподдельность его доброты. Рэйнберд не передал Энди Макги ни единой записки. Хокстеттер посчитал, что игра не стоит свеч, и хотя его соображения Рэйнберд обычно в грош не ставил, на этот раз пришлось согласиться.
