Нил Шустерман - Разобщённые
— Мы все теряли своих близких, ты не один такой, так что перестань плакаться и делай дело! — честит его Трейс.
— Я тебе не бёф, — огрызается Коннор. — Это у них нет никаких чувств. Меня этому не учили.
— Дело не в том, что у нас нет чувств. Мы просто знаем, как их обуздывать и направлять на достижение нужной цели.
Это, возможно, было бы Коннору вполне по силам, если бы таковая цель у него имелась. Но жизнь на Кладбище кажется ему всё более и более бесцельной. Бесконечная бегущая на месте дорожка, сбрасывающая с себя бегунов, когда тем исполняется семнадцать.
Кто-то — Коннор подозревает, что это Хэйден — уведомляет Адмирала, что потеря Рисы плохо отражается на работоспособности их начальника, и — кто бы мог ожидать! — Адмирал собственной персоной наносит им визит.
Он прибывает в чёрном лимузине, отполированном до такой степени, что даже поднимаемая им пыль не оседает на его сияющей поверхности — соскальзывает. Коннор едва узнаёт Адмирала, когда тот выходит из автомобиля. Старый вояка сильно исхудал. Не просто тощ, а чуть ли не ходячий скелет. Его некогда бронзовая, тронутая солнцем Кладбища кожа теперь бледна, да и одет бывший начальник не в военную форму с рядами медалей, а в обычные брюки и клетчатую рубашку, как будто на гольф собрался. Правда, он по-прежнему высок и строен, и его военная выправка никуда не делась — сразу ясно, что перед тобой человек, привыкший командовать.
Коннор ожидает, что сейчас гость задаст ему перцу похлеще, чем он сам задал Старки, но, как всегда, стратегию Адмирала трудно предугадать.
— Да ты оброс мышцами, как я посмотрю, — говорит он Коннору. — Но Боже тебя сохрани ширяться этими проклятыми стероидами, как какому-нибудь бёфу. От них яйца усыхают до размеров горошин.
— Нет, сэр, ничего такого.
— Вот и правильно. Потому что твои гены стоят того, чтобы их передать будущим поколениям.
Он приглашает Коннора в свой роскошный лимузин с климатической установкой. Автомобиль стоит на взлётно-посадочной полосе, так что у Коннора возникает чувство, будто у машины вот-вот вырастут крылья и она, разбежавшись, взмоет в воздух.
Для начала они разговаривают о разных пустяках. Адмирал рассказывает о Большом Воссоединении Харлана — грандиозном празднике, устроенном им для людей, получивших части тела его сына.
— Не сойти мне с этого места, если я не знаю совершенно точно — Харлан был там, в саду, живой, и никто никогда не убедит меня, что это не так.
Он рассказывает, что когда все «части» разошлись после праздника, Гундосу, астматическому приятелю Коннора, было некуда податься; вот Адмирал и оставил его у себя, растит, словно собственного внука.
— Он, конечно, не подарок, — говорит Адмирал, — но очень чистосердечный парень.
Он также сообщает Коннору, что медики дают его больному сердцу полгода жизни максимум.
— Правда, они это сказали год назад. Доктора — такие имбецилы.
Коннор подозревает, что Адмирал их всех ещё переживёт.
Наконец, гость переходит к истинной цели своего визита.
— Говорят, история с Рисой подействовала на тебя очень сильно. — Адмирал замолкает и держит паузу, зная, что Коннор не выдержит и прервёт молчание первым. Так и происходит.
— А вы как хотели? Чтобы я прикинулся, будто мне всё до лампочки? Как будто никакой такой Рисы вообще никогда не было на свете? — Голос Коннора полон гнева, горечи и боли.
Но Адмирал остаётся невозмутим.
— А я-то всегда считал, что ты не из тех молодых людей, которые зря тратят свои силы и время, плачась на злую судьбу и изнывая от жалости к себе.
— Я не жалуюсь! Я злюсь!
— Гнев наш друг только тогда, когда мы знаем, какой у него калибр и куда им выстрелить.
И неожиданно это высказывание старого вояки вызывает у Коннора взрыв такого хохота, что даже водитель оглядывается.
— Ну вы даёте! Да вас цитировать можно!
— Кое-кто и цитирует. То, что я тебе сейчас сказал, записано на странице девяносто три «Разъяснений к уставу для первокурсников военных академий», издание пятое. — Адмирал вглядывается в тонированное стекло, за которым идёт будничная жизнь Кладбища. — Проблема с вами, расплётами, в том, что вы обращаетесь с вашим гневом как с гранатой, которая в половине случаев отрывает ваши же собственные руки. — Тут он переводит взгляд на руку Коннора. — Без обид.
— Какие обиды.
Адмирал присматривается к означенной руке повнимательнее.
— Что-то мне эта татуировка знакома... — Он прищёлкивает пальцами. — Роланд. Так, кажется, его звали? Отвратный тип, просто заноза в заднице.
— Да, это его.
Адмирал задумчиво вглядывается в нарисованную акулу.
— Я так полагаю, у тебя не спросили, когда пришивали эту руку.
— Я бы вообще не позволил пришить себе ничью руку, — отвечает Коннор. — Моя воля — я бы отказался, как вы отказались от сердца. Вот и Риса отказалась от позвоночника. — Коннор видит, как рука покрывается гусиными пупырышками: из кондиционера дует просто арктическим холодом. — Но не могу же я теперь оттяпать эту проклятую лапу...
— И не нужно, — говорит Адмирал. — Роланд, конечно, был сволочь, но он всё же человек и потому заслуживает лучшей участи. Думаю, он был бы доволен, если бы узнал, что держит в своём железном кулаке всё Кладбище.
Коннор не может удержаться от смеха. Адмирал любой бессмыслице придаст философский смысл. Но тут гость затихает и становится серьёзным.
— А теперь послушай, — говорит он. — Ради всех твоих подопечных и ради тебя самого — перестань думать о Рисе. Забудь.
Но есть вещи, которые Коннор не может забыть. Просто не может и всё.
— Надо было не пускать её в больницу!
— Насколько мне известно, тогда ни в чём не повинный мальчик попал бы на «живодёрню».
— Ну и чёрт с ним! Пусть бы шёл на «живодёрню»!
— Я сделаю вид, — тихо и грозно говорит Адмирал, — что не слышал этого.
Коннор тяжко вздыхает.
— Не нужно было вам делать меня своим преемником. Вы хотели, чтобы Кладбищем заправлял Беглец из Акрона, но ведь его не существует. И никогда не существовало. Это лишь легенда!
— А я считаю, что принял правильное решение. Ты видишь только свои неудачи, но я-то вижу другое. Нет, я понимаю, когда тебе больно, легко обвинить себя в том, что ты ничтожество и ни на что не пригоден, но жизнь, Коннор — это сплошные испытания на прочность, и все мы вынуждены через них пройти. Ценность человека определяется не тем, сколько страданий ему выпадает во время испытаний, а тем, каким он из них выходит.
Коннор старается осмыслить услышанное. Интересно, когда закончатся его собственные «испытания»? Наслаиваются друг на друга — не успевает он пройти сквозь одно, как попадает в следующее. Ну, и сколько ещё остаётся таких подспудных слоёв? Эта мысль наталкивает его на то, что сообщил ему Трейс.
— Адмирал, вы когда-нибудь слышали о такой организации — «Граждане за прогресс»?
Адмирал задумывается.
— Звучит знакомо... Это не они оплатили часть этих проклятых агиток в пользу расплетения? — Он трясёт головой от отвращения. — Они напоминают мне о былых листовках времён «поколения террора».
Коннор вскидывается.
— «Поколения террора»?
— Ну, ты же знаешь — восстания тинэйджеров? Бунты Дикарей?
— Вообще без понятия.
Адмирал смотрит на него так, будто Коннор — полный идиот.
— Господь всемогущий, чему вас учат в этих так называемых школах? — Он немного успокаивается и продолжает: — Хотя что это я. С какой стати им вас этому учить. Историю ведь пишут победители, а там, где нет победителей, всё в конце концов попадает в корпоративные шредеры.
Он смотрит в окно с печальной покорностью человека, знающего, что он слишком стар, чтобы заняться исправлением этого мира.
— Вам нужно заняться самообразованием, мистер Ласситер, — говорит он. — Может, в школе этому и не учат, но не могут же они полностью стереть всю историю, где-то, да остаются следы. В ней — причина, почему люди оказались так сговорчивы и приняли Соглашение о расплетении. Истинная причина, почему мы ведём такой извращённый образ жизни.
— Уж извините, что я такой неграмотный, — ворчит Коннор.
— Да ладно тебе. Просто делай с этим что-нибудь. А если тебе любопытно узнать что-то об этих «Гражданах за прогресс» — тем более, учись! Узнавай, выведывай. Что ты о них знаешь?
У Коннора возникает желание рассказать собеседнику всё, о чём узнал от Трейса, но он вовремя соображает, что сердце старика может и не выдержать. Адмирал больше не занимается делами расплётов, и хотя он прилетел, чтобы устроить Коннору вполне заслуженную выволочку, снова вовлекать его в их дела будет неправильно.
И он отвечает Адмиралу:
— Ничего не знаю. Так, слухи.
— Ну, тогда оставь их тем, кому больше делать нечего, чем сплетни собирать. А теперь утри сопли и марш к чёрту из моего лимузина спасать этим детям жизнь.
