Athanasy: История болезни - Михаил Мавликаев
Он изогнул длинную шею и поднял голову, повернув лицо к Полыни; глаза полностью скрывали костяные наросты с узкими прорезями. Несмотря на это, Полынь почему-то почувствовала на себе внимательный изучающий взгляд.
– Кто ты? – нервно спросила она; её рука сама собой сжала рукоять цепа.
– Лошадь, конечно же. Первый раз видишь лошадь?
Новое слово врезалось в память и неожиданно извлекло из неё образ – цветной и яркий.
– Ты не лошадь, – уверенно сказала Полынь. – Лошадь выглядит совсем не так.
– Так-так. Как так? А как?
– Лошадь покрыта… Шерстью. И лицо у неё вытянутое. И хвост есть.
– Вот тебе раз.
Лошадь-самозванка поджала ноги и уселась на пол. От этой позы у Полыни в голове всплыло другое слово: «Кошка».
– Да, я, конечно же, не лошадь. Но как ты?.. Где ты?..
– Я видела её в книге. На странице. У меня была книга… Когда-то.
– В кни-и-иге… – протянуло существо и вдруг показало крупные, крепкие зубы в широкой улыбке. – Довольно приятно быть в книге, хе-хе. Довольно, приятно, привольно, понятно?
– Но ты не в книге. Ты же не лошадь.
– Да, действительно.
Оно замолчало.
Полынь зажмурилась и потёрла лоб, после чего потрясла головой и оглянулась на гигантскую многоножку, заполняющую телом тоннель. Та ничуть не изменилась – разве что стала ещё толще.
Пути вперёд всё ещё нет.
Она с сомнением глянула на неожиданного собеседника. Может быть, он что-то знает об этом участке Плёнки…
– Как тебя зовут? – спросила она.
– Лошадь, я же сказал.
Она сжала рукоять цепа так сильно, что из-под пальцев закапала кровь:
– Я тебе так врежу, что шерстью покроешься. Станешь лошадью, как и мечтал.
– Ага, – спокойно ответил Лошадь, – так вот какой язык тебе близок. Меня зовут тем, чем я не являюсь. Такое случается. Вот тебя как зовут?
– Полынь.
– Видишь? Ты совсем не полынь. Я видел её. И не в книге, кстати. Впрочем, это я уже хвастаюсь. Хоть хвоста у меня и нет. Хоть хвоста, хвать хвороста. Кровать короста.
Полынь снова помотала головой, пытаясь вытрясти из неё неожиданно подступившую дурноту:
– Ладно… Лошадь. У меня есть пара вопросов.
– Не стесняйся, бронируй сразу десяток. Тебе понадобится.
– Эта кишка… – Полынь ткнула пальцем за спину, – она вообще соображает? Разговаривает?
– Поезд-то? Не. Ему и нечем.
– Поезд?..
– Угу. В отличие от нас с тобой, его зовут тем, чем он является. Поедает. Ездит. Поезд.
– Но он не ездит, он ходит.
– Да, действительно.
Полынь схватилась за голову и зашипела:
– Чёртов Раджа! Он сказал, что мне поможет тот, кто любит ходить!
– Раджа? Рад жа него, что он всё ещё ждесь.
– Ты его знаешь?..
– А Поезд не очень-то любит ходить. Любовь подразумевает выбор. Если бы Поезд мог выбирать, то он бы ездил.
Полынь уставилась на существо и задумалась.
Он превратил свои руки в ещё одну пару ног. Когда-то она хотела вбить осколки костей себе в подошвы, чтобы уставшим ногам было проще ходить, – это существо решило проблему своими собственными костяшками, ободрав с них всю кожу и мясо.
– А ты любишь ходить? – вдруг спросила у него Полынь.
– Люблю ходить и хожу любить, ах-ха-ха-ха.
Лошадь не посмеялся, а проговорил «ах-ха-ха-ха» по буквам с совершенно каменным лицом.
– Тогда мне нужна твоя помощь.
– Это платно.
– В счёт оплаты идёт каждая несломанная кость в твоём теле.
– А ты умеешь торговаться. Что покупаешь?
– Нужно вернуть память одному человеку.
– Просто попроси Конгломерат.
– Кого?
– Плёнку. Воткни руку в стену, испроси милости местного бога. Только не расслабляйся слишком сильно, а то она тебя потушит.
Полынь передёрнулась и негромко сказала:
– Я не хочу пускать её в голову.
– Тогда сдавайся. Ложись скорее на пол, перестань думать и позволь мне съесть тебя.
Лошадь осклабился; на этот раз два ряда огромных прямоугольных зубов совсем не походили на улыбку. Внезапно Полынь осознала – если он встанет на задние ноги и выпрямится, то окажется выше неё на несколько голов. Выше, тяжелее и гораздо мускулистее.
Она попятилась:
– Я смотрю, ты любишь не только ходить.
– Как сказала однажды одна мудрая и красивая лошадь, любовь предполагает выбор. Есть или не есть – свободы выбора тут нет. Я раб многих хозяев, а у голода толстая плеть.
– Я… В таком случае, я люблю быть не съеденной. У меня ведь есть выбор.
Лошадь раздражённо топнул кулаком-копытом по полу:
– Капризы, капризы! Как же трудно угодить женщине.
Он встал и принялся ходить по тоннелю кругами, разминая ноги. Некоторое время он бормотал что-то неразборчивое, но потом повысил голос:
– Схватит, хвалит… Хватит мучать меня! Почему ты здесь? Почему я здесь?! Я не нужен, не важен, не лошадь!
– Если ты не можешь подсказать мне, как вернуть человеку память, – осторожно сказала Полынь, – то, может быть, ты знаешь, как выбраться из Плёнки?
Лошадь резко остановился и закивал:
– Ага. Ага-ага-ага. Только и всего. Толика невзгод. Дел невпроворот. Шагай давай.
– Куда?
– Назад, конечно же. Я же сказал, этот поезд ушёл. И нам некуда больше бежать.
Полынь оглянулась по сторонам и нахмурилась. Гигантская кишка Поезда полностью занимала перекрёсток и превращала этот участок дороги в тупик… Единственный путь действительно вёл только назад.
– Ты что, шёл за мной всё это время? – спросила она.
– Вовсе нет. Это ты шла впереди меня. Вовсе никто и не собирался тебя съесть. А теперь пойдём. И не вздумай на меня садиться.
Лошадь совершил сложный танец рук и ног, разворачиваясь на месте, и пошагал обратно в тоннель. Полынь вздохнула и потёрла виски так сильно, что поцарапала кожу. Раджа оказался прав. Общение не всегда приводит к пониманию.
Четвероногий проводник почти сразу свернул с железной дороги в боковые тоннели. Путь петлял по бесчисленным развилкам и коридорам; бесконечное разнообразие плоти осаждало зрение сплошным потоком новых впечатлений. В конце концов глаза сдались и перестали вглядываться, бессильно скользя по меняющимся узорам.
Эта прогулка живо напомнила Полыни другую, случившуюся в прошлом. Тогда она следовала за Нормой Выработки на пути к Радже, отчаянно пытаясь запомнить хоть что-нибудь, какую-то деталь, подсказку, которая объяснит, как вернуться обратно.
Теперь она хорошо понимала – невозможно запомнить то, что постоянно меняется. Здесь никогда не было простого и прямого пути. Обычная попытка сместиться на десять шагов по прямой линии превращалась в целое путешествие по лабиринту, единственным ориентиром в котором оставалась только необоснованная надежда на то, что тоннель вот-вот повернёт и выведет к цели.
И всё же… В этой запутанности ощущалась какая-то логика. Нитки тоннелей извивались, скрещивались и расходились без видимого смысла – но так казалось только на первый взгляд. Смысл был не в тоннелях, а в чём-то другом; в чём-то, что всегда скрывалось совсем рядом, за тонкой плёнкой стены. Иногда оно давало о себе знать гулким стуком, от которого трясло кишки; другие места шумели оглушительным свистом и шорохом могучих потоков. Это «что-то» всегда оставалось неподвижным, искажая пути своим влиянием, и это придавало лабиринту смутную, едва уловимую значимость.
Лошадь словно прочитал её мысли – но, как обычно, они исказились в его голове до неузнаваемости.
– Представь, что ты проросла, – сказал он на ходу.
– Что?
– Не что, а куда. Проросла, а потом лопнула и вывернулась наизнанку. Там, где была ты – теперь пустота. Там, где было что-то – теперь ты. Теперь ты стекаешь жидким фаршем вниз… Но хочешь-то наверх. Ты тут, там не ты, тут не там, а ты не ты.
– Но зачем мне лопаться?
– С теми, кто слишком много ест, это случается. Лопаешь. Лопаешься. Логично. Лошадно.
– Это… Это ты о Плёнке?
– Мы почти пришли, – Лошадь клацнул зубами в жутковатой улыбке, – несмотря на острую нехватку ног в твоём организме.
– Но у меня нормальное количество ног.
– Если считать тебя, меня и Поезд, то средняя норма ног в нашем тесном кругу – примерно три тысячи. Смотри!
Он резко завернул в очередной
