Юрий Никитин - Тангейзер
– А кубок? – спросил кто-то.
Битерольф покачал головой.
– Ну что вы все вперед забегаете? Все останется, как и сказал наш великий и гостеприимный хозяин. А этот приз, хоть и превосходит всех и все по стоимости, все равно рано или поздно пришлось бы отдать…
Наступило молчание, Тангейзер не сразу догадался, почему взоры рыцарей начали обращаться в сторону Елизаветы. Она тоже сперва не поняла, затем ее щеки залил жаркий румянец, она посмотрела так беспомощно, что ему страстно захотелось броситься к ней, расшвыривая гостей, и прижать к груди, успокаивая и уверяя, что он, рыцарь-крестоносец, не позволит с нею поступить вот так бесчеловечно.
– Да-да, – сказал Битерольф с прежним пафосом, – я говорю о руке прекрасной Елизаветы!.. Победитель турнира получит ее руку!.. Прошу вас, ваша светлость, не отвергайте с ходу. Вы поймите, что я имею в виду.
С этими загадочными словами он вернулся к столу и, пододвинув свое кресло, грузно опустился на сиденье.
Тангейзер видел, что ландграф напряженно размышляет, затем его немолодое лицо озарилось озорной усмешкой, словно сбросил с плеч десятка три лет.
– Вы правы, – сказал он весело, – дорогой друг! Это хорошая идея. Мы принимаем ее.
– Великолепно! – вскрикнул Битерольф с места.
– Вы только обдумайте, – сказал ландграф, – как ее объявить… и пусть весть об этом облетит всю Тюрингию!
Шрайбер и Эккарт особенно радовались, обсуждая предстоящий турнир, но в то же время и яростно спорили, размахивая руками и живо блестя глазами.
Тангейзер сказал им с беспокойством:
– Пять тысяч марок серебра и кубок – да, прекрасно, но вот с рукой Елизаветы он, на мой взгляд, перегнул в своей непомерной щедрости!
Шрайбер протянул издевательски:
– Да ну?
Тангейзер сказал раздраженно:
– Она человек, заслуживающий уважения, а не только любви и ласки! Нельзя ее отдавать, как корову на базаре!
Шрайбер нагло хохотнул, а деликатнейший Эккарт посмотрел на Тангейзера в удивлении.
– Дорогой друг, вас так давно не было… вы и в самом деле настолько поэт, что не видите реалий?
– А где здесь реалии?
Шрайбер снова хохотнул и воздел руки к небу, а Эккарт пояснил Тангейзеру со снисходительной жалостью:
– Неужели вы всерьез думаете, что вот так можно прийти в замок ландграфа, спеть лучше всех, взять за руку его любимую племянницу и увести с собой?
– Судя по готовящимся правилам, – пробормотал Тангейзер настороженно, – именно так и будет.
Эккарт покачал головой.
– Я люблю вас, Тангейзер. Хоть вы и повидали мир в странствиях, но вы еще ребенок, душа ваша чиста. Вы не заметили, что ландграф, приняв идею Битерольфа, ему же и поручил подготовить объявление?
– Ну…
– А в том объявлении будут, – сказал Эккарт уверенно, – некоторые малозначащие уточнения и ограничения, которые все сочтут правильными. Ну, например, что участвовать в состязаниях поэтов могут только рыцари…
Тангейзер прервал:
– Да какая разница?.. Рыцарь, пусть даже самый знатный, не лучше простолюдина, если берет ее как приз, а не по любви!
– Все верно, – сказал Эккарт, – но я скажу вам то, что вы, наверное, еще пока не знаете. Лучший из миннезингеров Тюрингии – это фрайхерр Вольфрам, ваш старый друг!.. Он давно и нежно любит Елизавету, а она, как все видят, к нему тоже весьма благосклонна, как к другу ее детских лет, что сумел остаться таким же и до сего важного дня.
Тангейзер ощутил болезненный укол в груди, но постарался не показать свои чувства, сказал с тем же жаром:
– Но вдруг кто-то сумеет выступить лучше? Вдруг чья-то песня покажется интереснее и ярче?
– Как вы себе это представляете? – спросил Эккарт.
– Вы знаете как, – ответил Тангейзер сердито.
Эккарт сказал мягко:
– Дорогой друг, я вижу, как вы волнуетесь и переживаете за своего друга, но спешу напомнить вам, вы же не новичок, что миннезингеры вот так из ниоткуда не появляются. Они сперва долго учатся, многие бросают это дело, а лучшие из лучших начинают петь на мелких ярмарках и базарах. Потом начинают скитаться от замка к замку с песнями. Их, покормив и напоив, выталкивают, и они идут дальше…
– Не все, – возразил Тангейзер. – Лучших хозяева приглашают погостить подольше. А то и вовсе оставляют при своих дворах.
– Совершенно верно, – согласился Эккарт. – Вот этих мы и начинаем замечать. Но им еще долго-долго карабкаться вверх, чтобы заняли место в ряду сильнейших!.. Так вот, среди сильнейших, где мы знаем всех-всех, первым является ваш друг Вольфрам. И он получит руку Елизаветы по праву… Собственно, это всего лишь красивый спектакль, дорогой друг! Он и так бы ее получил, но любезный ландграф согласился обставить это красиво и торжественно, чтобы об этом заговорили во всей Тюрингии и за ее пределами!
До состязания миннезингеров оставалось еще две недели, Тангейзер по любезному приглашению ландграфа остался на это время гостем в его замке.
В замке постоянно находилось не меньше десятка рыцарей, кто-то на службе, кто-то проездом, кто-то по приглашению, все обычно встречались за столом во время завтрака.
Тангейзер всегда страстно ждал появления Елизаветы, рыцари тоже оживлялись, подтягивались, распрямляли плечи, а разговоры сразу становились хвастливее.
Сегодня с ночи нагнало туч, небо потяжелело и провисло, пошел холодный дождь, в замке стало сумрачно и сыро, несмотря на полыхающие камины. Стены построек блестят мокро и серо, во дворе скапливаются мутные лужи, капли дождя смачно разбиваются о деревянный навес над колодцем.
Он вспомнил, как возвращался по ровной выжженной степи, широкие пыльные дороги становились все безлюднее, а запряженные меланхоличными волами арбы попадались все реже: Святая земля с ее кипением страстей осталась позади, скоро жаркое солнце сменится просто теплым, обычным, но он начинал чувствовать, что будет скучать по прежнему накалу.
А потом сотни миль еще тянулся простор от горизонта и до горизонта, он смятенно думал, что земли Господь создал немерено, однако же люди воюют. Умники говорят, что за земли, брехня, воюют все-таки за честь, за подвиг, за славу, а годной для жилья и нивы земли он повидал столько, что будь людей в самом деле столько, сколько песка на морском берегу…
Сегодня ему снилось, как он в священном трепете вошел в церковь, исполинскую, пугающую размерами и величием, сердце затрепетало, а душа превратилась в комок и в ужасе забилась под стельку его сапога.
Полумрак, вдоль стен раскоряченные светильники, внизу растопыренные, как у пауков, железные лапы, а вверху железные ободья размером с колеса телег, там по кругу горят свечи, но ярко освещают только участки стен рядом, а посреди пролегает дорожка тьмы, по которой он идет…
Он пытался остановиться, но нечто более сильное, чем он сам, повело его, испуганного и трепещущего, дальше, а далеко впереди, где должен быть аналой, на стене все четче вырисовывается страшная рогатая фигура, он застонал в ужасе, еще даже не зная, дьявол ли ждет его там, или же это от него самого такая тень, что еще страшнее, ибо говорит, что душу он уже погубил…
Он сцепил челюсти и пытался заставить двигаться свои вялые ноги, а в это время вверху на высоте вспыхнула звезда, у него сразу в надежде застучало чаще сердце, стала крупнее, и там из тьмы проступило бесконечно милое женское лицо с печальными глазами.
– Елизавета, – прошептал он, – ты снова приходишь спасти меня… Ты добрый ангел?
Она произнесла тихо:
– Я не ангел. Твоя душа черна, Тангейзер… но в самой глубине горит дивный огонек! Он может сжечь тьму в тебе, но это только… если…
Голос ее начал прерываться, по церкви пронесся ледяной ветер, свечи затрепетали желтыми огоньками, треть погасла, одна свеча выпала из жестяного стаканчика и покатилась по каменному полу.
Тангейзер покачивался под напором такого урагана, словно за стенами церкви глубокая зима в начале февраля, когда начинаются свирепые ветры, стискивал кулаки, его слезящиеся глаза со страхом следили за мерцающей звездой, где лицо Елизаветы то появляется, то пропадает.
– Не уходи, – взмолился он. – Без тебя мир рухнет! Без тебя ему и жить незачем!
Слабый ответ он скорее ощутил, чем услышал:
– Не могу…
– Держись, – прокричал он, – дай мне руку!
Ее голос показался ему полным страдания:
– Как я могу… протянуть тебе руку… если ты даже страшишься подойти?
Он простонал:
– Не знаю… Но мое спасение только в тебе!
Ее лицо на мгновение стало ярче и отчетливее.
– Нет, – донесся ее тихий голос. – Я слабая женщина.
– Но ради женщин, – вскрикнул он, – мы переворачиваем горы, рушим империи, совершаем безумства, идем на преступления и совершаем подвиги!
