Кирилл Еськов - Баллады о Боре-Робингуде: Паладины и сарацины
– А, вахабиты гребанные!.. Ребят…
– Да. Прошу простить, я тоже потерял там двоих товарищей… – чекакиллер склоняет голову, а голос его на миг прерывается от сдержанной мужчинской скорби. – Но только если мы хотим что-то сделать, нам надлежит сохранять голову холодной.
– Чего они хотят? Ну, террористы?..
– Это вполне очевидно. Они собьют ракетами ЗРК пассажирский «Боинг» – из тех, что возят паломников в Мекку, – а если им повезет, то и не один. Во всем обвинят Россию: С-300, русский экипаж – так сказать, российский подарок мусульманскому миру по случаю Рамадана… Последствия этой чудовищной провокации страшно даже представить.
– Что будем делать? – военспецы явно прониклись серьезностью ситуации.
– Надо уничтожить ЗРК, и как можно быстрее. Своими силами, не впутывая в это дело местные власти. Какие будут соображения?..
114
Ознобный осенний рассвет. Блеклые, будто прошедшие сквозь водную толщу, солнечные лучи высветили лишь самые макушки минаретов, с которых сейчас разносится певучий глас электронных муэдзинов, призывающий правоверных к утренней молитве. Улицы пока прячутся в рассветной тени, но народу на них уже предостаточно, и пребывает он буквально по минутам: начинается Рамадан…
115
Утренний свет вполне уже позволяет разглядеть на палубе «Крестоносца» человека в окровавленной гавайской рубашке, который полулежит, привалясь плечами и затылком к основанию шлюпбалки. Он жив, но открытые глаза его до краев наполнены угарной дымкой беспамятства. Россыпью пиратского золота горят в рассветных лучах устилающие палубу стреляные гильзы; пульт, помаргивающий рубиновым глазком, лежит справа, чуть поодаль – дотянутся до него человек, похоже, всё равно не смог бы, даже приди он вдруг в сознание.
Размеренный, проникновенный голос Копеляна за кадром:
"…Двойное днище лодки было полно бензину, и когда ее качало, слышно было, как он там плескался. Раненый, Чарли Арчер, думал, что этот звук идет у него из живота, и ему теперь казалось, что живот у него большой, как озеро, и это озеро плещется у обоих берегов сразу. Это происходило оттого, что он теперь лежал, подняв колени и запрокинув голову. Вода в озере, которым был его живот, была очень холодная; такая холодная, что, когда он ступил в нее, у него онемели ноги, и теперь ему было невыносимо холодно, и во всем был привкус бензина, как будто он сосал шланг для перекачки бензина из одного бака в другой. Он знал, что никаких баков тут нет, хотя он чувствовал холод резинового шланга, который как будто вошел через его рот и теперь свернулся, большой, холодный и тяжелый, у него внутри. При каждом его вдохе кольца шланга в животе стягивались еще туже и холоднее, и сквозь плеск озера он ощущал его, точно большую, медленно ворочающуюся змею. Он боялся ее, но хотя она была в нем, казалось, что она где-то бесконечно далеко, и беспокоило его только одно: холод ."
Внезапно раненый будто бы всплывает на миг из своего забытья, и правая рука его принимается вслепую нашаривать пульт; мимо. Он делает вторую попытку, сперва скосив глаза направо и вниз, а потом и поворотясь туда всем корпусом – осторожно-осторожно, будто сидя внутри ящика, наполненного елочными шарами. Теперь он видит пульт, но дотянуться до него по-прежнему не в силах. Тишина вокруг стоит такая, что слыхать, как где-то там, во внутренних помещениях судна, призывно зуммерит оставленный спутниковый телефон – зуммерит давно, не первую уже минуту.
– Человек … – хриплый шепот спекшихся от жара губ; пальцы скребут доски палубы в какой-то паре дюймов от пульта, и вновь обессилено замирают. – Человек один не может. Нельзя теперь, чтобы человек один … – до пульта остался всего дюйм, последний , но с тем же успехом это мог бы быть и парсек. – Всё равно человек один не может ни черта …
Шепот обрывается; чуть погодя замолкает и телефон внизу. А потом происходит чудо.
Муть, только что заполнявшая глаза раненого, внезапно исчезает – будто в том фокусе с зажженной спичкой, брошенной в заполненную табачным дымом водочную бутылку, – а голос его обретает нездешнюю твердость и звучность:
– Путь праведника труден, ибо препятствуют ему себялюбивые и тираны из злых людей. Блажен тот пастырь, кто во имя милосердия и доброты ведет слабых за собой сквозь долину тьмы, ибо именно он и есть тот, кто воистину печется о ближнем своем, и возвращает детей заблудших… И совершу над ними мщение великое наказаниями яростными. Над теми, кто замыслит отравить и повредить братьям моим. И узнаешь ты, что имя мое – Господь, когда мщение мое падет на тебя !
Рука Чарльза Эйч Арчера – брата Иезекииля – твердо ложится на пульт, вдавливая пусковые кнопки.
Старт крылатой ракеты – сложный и по-своему красивый процесс…
116
Факел ракетного выхлопа, вырвавшийся из трюма «Крестоносца», разламывает напополам неприспособленный к подобным пиротехническим экзерсисам кораблик, но это уже не имеет значения: тот свое дело сделал. Оно, кстати, и к лучшему: концы в воду … На поверхности еще плавает некоторое время разнообразный мусор, в числе которого – тело человека в окровавленной гавайской рубашке. А может, и не тело; может, в тот, первый, момент человек был еще жив – но только проверить это никак невозможно. Потому что треугольные акульи плавники тут же устремляются к прикормленному местечку ; миг – и на волнах не остается ничего, кроме медленно тающей кровяной кляксы…
117
Утро в Каламат-Шутфе – пейзаж после битвы : «до нуля дотлел основной ресурс, а за ним неспешно иссяк резерв…» Впрочем, как раз от основного-то ресурса кой-чего еще осталось, причем с обеих сторон.
…Робингуд стремительным рывком преодолевает гребешок бархана и тут же откатывается чуть в сторону; впрочем, предосторожность эта оказывается излишней. Отложив винтовку, атаман извлекает индивидуальный пакет и споро принимается за раненого:
– Эх, Ванюша, дурилка ты картонная – в наши-то с тобой годы так подставляться!..
Рана скверная, более чем – в живот. Даже остановить кровотечение толком не выходит: дураку ясно – нужна срочная эвакуация. Дуракам-то, впрочем, всегда всё ясно… Выматерившись сквозь зубы, Робин включает уже некоторое время как домогающуюся его внимания рацию:
– Первый здесь!
– Товарищ майор, – доносится спокойный голос ракетчика Николая, – «Гранит» пошел, от Сокотры. Через шесть минут войдет в зону досягаемости. Начинаем отсчет. Как поняли? – прием.
«Добро пожаловать в реальный мир!..»
– Понял вас отлично. Успеваете?
– Так точно. А у вас как – ну, насчет того снайпера?..
– Никак. Если дорожите мозгами – не вздумайте опускать противопульные жалюзи. Конец связи.
Робингуд быстро, вбирающе , озирает окрестность в бинокль: несколько трупов, застывших на изрытом воронками песке, перевернутый джип, за линией барханов – истончившиеся дымкИ от выгоревших вертолетов… О дьявол, где ж он затаился, этот, последний по счету, гад?
Самому ЗРК, правда, ничего особо не грозит: окна кабины, где сейчас работают ракетчики, прикрыты выдвижными бронещитками – из винтовки не проймешь. Но вот насчет остального…. Впереди, метрах в ста, высится на пригорке осиротевшая «Сосна»: военспецы-зенитчики мертвы, застрелены в затылок – снайпер очень удачно обошел их позицию с тыла. А вот бедолага Ванюша, видать, столкнулся со снайпером чисто случайно, нос к носу – и тот его упредил … Или?..
– Ванюша, очнись! – веки раненого вздрагивают и медленно-медленно ползут вверх – по мере того, как по жилам его разливается содержимое шприц-тюбика. – Ты подставился нарочно? ОН выследил ракетчиков, и ты ЕГО отвлек на себя, верно?
– Холодно… – голос «лучшего рукопашника спецназа» доносится будто бы из невообразимой дали, с тех заснеженных ягелем сопок, куда навсегда уходят пасти своих Белых Оленей таежные кочевники Северо-Востока. – Холодно… не чувствую ничего… совсем… Позвоночник… что там?
– Всё нормально, Ванюша, всё будет в порядке! Сейчас будет эвакуация, держись! Минуты…
– Какая, на хрен, отсюда эвакуация?! – Ванюшин голос внезапно обретает привычную твердость: вот теперь, похоже, снадобье подействовало в полный рост . – Кто из нас бредит?.. Эх, Боря… Ввязались мы… как пионеры юные… За каменюку эту мусульманскую – горела б она синим пламенем!.. Да! – ты ЕГО-то хоть достал?
– Нет…
– Убей ЕГО, Боря!.. Это ведь ОН положил их всех – и Пашу, и Серегу с Витьком! И я – я тут чего, задарма, что ль, Бегущего Кабана из себя изображал?!
…Увы! Похоже, что таки да – задарма. Потому что сзади как раз звучит оклик по-русски:
– Майор! Обернись – напоследок!..
