Евгений Лукин - Грехи наши тяжкие (сборник)
Выменяв у хмурого паренька три луковки на пять помидорин, Радим для виду покружил по площади, пытаясь по обыкновению переброситься с каждой торговкой парой весёлых словечек, и вскоре обнаружил, что отвечают ему неохотно, а то и вовсе норовят отвернуться. Потом он вдруг споткнулся на ровном месте, чуть не рассыпав заметно позеленевшие помидоры, – кто-то, видать, пробормотал пожелание издали. «Да что же это! – в испуге подумал Радим, хотя и продолжал простодушно улыбаться сельчанам. – Ведь и впрямь со всеми поссорит!»
Как бы случайно оглянулся на Грачиху и замер, уставясь на корзину с червивыми яблоками.
– Эх! – сказал он с восхищением. – Посылала меня благоверная моя за хлебом, но уж больно у тебя, Грачиха, яблоки хороши! Наливные, румяные, ни пятнышка нигде, ни червячка… Меняем, что ли?
Сурово поджав губы, Грачиха глядела в сторону.
– Шёл бы ты лучше, словесник, домой, – проговорила она наконец. – Учил бы ты её и дальше словам своим… Только ты запомни: каким словам научишь – такие она тебе потом и скажет!..
– Каким словам, Грачиха? Ты о чём?
Грачиха спесиво повела носом и не ответила. Радим растерянно оглянулся. Кто смотрел на него осуждающе, а кто и с сочувствием. Он снова повернулся к Грачихе.
– Да молодая она ещё! – жалобно вскричал он. – Не сердись ты на неё, Грачиха! Сама, что ли, молодой не была?
Но тут на краю пыльной площади возникла суматоха, торговки шарахнулись со вскриками, очистив свободное пространство, в котором, набычась, стояли друг против друга два человека. Драка. Ну и слава богу – теперь о них с Лавой до вечера никто не вспомнит.
– А-а… – повеселев, сказала Грачиха. – Опять сошлись задиры наши…
Радим уже проталкивался сквозь толпу к месту драки. Задир было двое: один – совсем ещё мальчишка с дальнего конца села, а второй – известный скандалист и драчун по кличке Мосол. Оба стояли друг против друга, меряя противника надменными взглядами. Сломанные корзинки лежали рядом, луковицы и картофелины раскатились по всей площади.
– Чтоб у тебя ноги заплелись… – процедил наконец Мосол.
– …да расплетясь – тебя же и по уху! – звонко подхватил подросток. Тело его взметнулось в воздух, послышался глухой удар, вскрик, и оба противника оказались лежащими в пыли. Потом вскочили, причём Мосол – держась за вспухшее ухо.
Торговки снова взвизгнули. Радим нахмурился. Слишком уж ловко это вышло у мальчишки. «Да расплетясь – тебя же и по уху…» Такие приёмы раньше были известны только словесникам.
– Да где же староста? – кричали торговки. – Где этот колченогий! Кривобокий! Лопоухий!.. Вот сейчас староста приковыляет – он вам задаст!
В конце кривой улочки показался староста. Весь перекошенный, подёргивающийся, приволакивающий ногу, он ещё издали гаркнул:
– Прекратить! А ну-ка оба ко мне!
Драчуны, вжав головы в плечи, приблизились.
– Вы у меня оба сейчас охромеете! – пообещал он. – И хромать будете аж до заката! Ты – на правую ногу, Мосол, а ты, сопляк, на левую!
– Дождались, голубчики! – послышались злорадные женские крики. – Это ж надо! На рынке уже драку учинили!..
Припадая на разные ноги, притихшие драчуны заковыляли к своим корзинкам. Мальчишка утирал рукавом внезапно прохудившийся нос. Перекошенный староста потоптался, строго оглядывая площадь из-под облезлых бровей. Потом заметил Радима.
– Мальчишка-то, – ворчливо заметил он, когда они отошли подальше от толпы. – Видал, что вытворяет? Чуть не проглядели… В словесники его и клятвой связать…
– Хорошо выглядишь, – заметил Радим. – Нет, правда! И ноги вроде поровней у тебя сегодня, и плечи…
Староста понимающе усмехнулся.
– Брось, – сказал он. – Зря стараешься. Чуть похорошею – такого по злобе нажелают… Я уж привык так-то, скособочась… А тебе, я гляжу, тоже досталось – подурнел что-то, постарел… Сейчас-то чего не вмешался?
Радим смутился.
– Да хотел уж их остановить, а потом гляжу – ты появился…
– Понятно, – сказал староста. – Красоту бережёшь… Ну правильно. Старосте – ему что? Увечьем меньше, увечьем больше – разницы уже никакой… Видишь вон: на другую сторону перекривило – опять, значит, кому-то не угодил… – Он помолчал, похмурился. – Насчёт жены твоей хочу поговорить. Насчёт Лавы.
Радим вздрогнул и с подозрением посмотрел на старосту. Староста крякнул.
– Ну вот, уставился! – сказал он с досадой. – Нашёл соперника, понимаешь!.. Сам виноват, коли на то пошло… Кто тебя тогда за язык тянул?
Радим устыдился и отвёл глаза. Действительно, вина за тот недавний случай была целиком его. Мог ведь сослагательное наклонение употребить или, на худой конец, интонацию вопросительную… Так нет же – сказанул напрямик: живёшь, мол, со старостой… А старика-то, старика в какое дурацкое положение поставил!.. Радим крякнул.
– Ладно, не переживай, – сказал староста. – Да и не о том сейчас речь… Тут видишь что… В общем, ты уж не серчай, а поначалу я на тебя думал. Ну, что это ты её словам учишь…
– Это насчёт двух горбов? – хмуро переспросил Радим. – Сам сегодня в первый раз услышал…
Староста переступил с ноги на ногу – как будто стоя спотыкнулся.
– Два горба… – повторил он с недоброй усмешкой. – Что два горба! Она вон Кикиморе пожелала, чтоб у той язык к пятке присох.
Радим заморгал. Услышанное было настолько чудовищно, что он даже не сразу поверил.
– Что?! – выговорил он наконец.
– Язык к пятке! – раздельно повторил староста. – Присох! Уж на что Кикимору ненавидят, а тут все за неё вступились. Суетятся, галдят, а сделать ничего не могут… Глагола-то «отсохнуть» никто не знает! Хорошо хоть я вовремя подоспел – выручил…
Радим оторопело обвёл взглядом рыночную площадь. Кикиморы нигде видно не было. Торговки смотрели на них во все глаза, видимо, догадываясь, о чём разговор. Староста вздохнул.
– Был сейчас у Тихони…
– У Тихони? – беспомощно переспросил Радим. – И что он?
– Ну ты ж его знаешь, Тихоню-то… – Староста поморщился. – Нет, говорит, никогда такого даже и не слыхивал, но, говорит, не иначе из прежних времён пожелание… Будто без него непонятно было! – Староста сплюнул.
– Сам-то что думаешь? – тихо спросил Радим. – Кто её учит?
Глава словесников неопределённо повёл торчащим плечом.
– Родители могли научить…
– Лава – сирота, – напомнил Радим.
– Вот то-то и оно, – раздумчиво отозвался староста. – Родители померли рано… А с чего, спрашивается? Стало быть, со всеми соседями ухитрились поссориться. А словечки, стало быть, дочери в наследство…
Радим подумал.
– Да нет, – решительно сказал он. – Что ж она, мне бы их не открыла?
Староста как-то жалостливо посмотрел на Радима и со вздохом почесал в плешивом затылке.
– Ну тогда думай сам, – сказал он. – Словесники научить не могли? Не могли. Потому что сами таких слов не знают. Родители, ты говоришь, тоже… Тогда, стало быть, кто-то ей семейные секреты выдает, не иначе. Причём по глупости выдает, по молодости… Ты уж прости меня, старика, но там вокруг неё случаем никто не вьётся, а? Ну, из ухажёров то есть… – Староста замолчал, встревоженно глядя на Радима.
Радим был недвижен и страшен.
– Пятками вперед пущу! – сдавленно выговорил он наконец.
– Тихо ты! – цыкнул староста. – Не дай бог подслушают!..
Радим шваркнул корзину оземь и, поскользнувшись на разбившейся помидорине, ринулся к дому. Староста торопливо заковылял следом.
* * *Лава испуганно ахнула, когда тяжело дышащий Радим появился на пороге и, заглянув во все углы, повернулся к ней.
– Говори, – хрипло приказал он. – Про два горба… про язык к пятке… откуда взяла? Сама придумала?
Лава заплакала.
– Говори!
– Нет… – Подняла на секунду глаза и, увидев беспощадное лицо мужа, ещё раз ахнула и уткнулась лицом в ладони.
– От кого ты это услышала? – гремел Радим. – Кто тебе это сказал? Я же всё равно узнаю!..
Лава отняла пальцы от глаз и вдруг, сжав кулаки, двинулась на супруга.
– А ты… Ты… Ты даже защитить меня не мог! Надо мной все издеваются, а ты…
– Постой! – приказал сквозь зубы Радим, и Лава застыла на месте. – Рассказывай по порядку!
Лицо у Лавы снова стало испуганным.
– Говори!!
И она заговорила, торопясь и всхлипывая:
– Ты… ты сам рассказывал… что раньше все были как словесники… только ничего не исполнялось… Я тебя просила: научи меня словам, тогда Кикимора испугается и не будет меня ругать… А ты!.. Ты!..
Радим закрыл глаза. Горбатый пол шатнулся под его босыми ступнями. Догадка была чудовищна.
– Лава… – выдохнул он в страхе. – Ты что же, вызвала кого-то из прежних времён?!
– Да!.. – выкрикнула она.
– И они… говорят на нашем языке? – еле вымолвил обомлевший Радим.
– Нет! Но я ему сказала: говори по-человечески…
Радим помаленьку оживал. Сначала задёргалась щека, потом раздулись ноздри, и наконец обезумевший от ревности словесник шагнул к жене.
