Стивен Кинг - Долгая прогулка

Дело было сделано, пока МакФриз снова не схватил его за плечо, жестокий МакФриз.

— Отпусти! Отпусти!

— Чувак, да ты ее наверное до смерти ненавидишь! — орал МакФриз ему в ухо. — Чего тебе надо? Хочешь умереть, зная, что они обе заляпаны твоей кровью? Ты этого добиваешься? Пойдем уже, ради бога!

Он сопротивлялся, но МакФриз был силен. Возможно, он даже был прав. Гэррети посмотрел на Джен, и теперь в ее широко распахнутых глазах плескалась тревога. Мама совершала какие-то нелепые отгоняющие движения. И на губах Джен он читал слова, словно проклятие: Иди! Иди!

Конечно, я должен идти, тупо подумал он. Я ведь Уроженец Мэна. И в эту секунду он ненавидел ее, хотя единственной причиной для этого были его собственные попытки втянуть ее — и свою маму — в ту западню, которую он сам для себя расставил.

Третье предупреждение ему и МакФризу раскатилось вокруг величественно и громоподобно; толпа притихла немного и следила за ними с жадностью зрителей мыльной оперы. Беспокойство на лицах Джен и мамы быстро сменялось страхом, а там и паникой. Руки матери взлетели к лицу, и ему вспомнилось: руки Барковича поднимаются вверх как потревоженные голуби и начинают рвать его горло.

— Если тебе так уж надо это сделать, сверни хотя бы за угол, ты, дерьмо собачье! — крикнул МакФриз.

Гэррети захныкал. МакФриз снова ударил его. МакФриз очень сильный.

— Хорошо, — сказал он, не уверенный, слышит ли его МакФриз. Он начал идти. — Хорошо, хорошо, отпусти уже, ключицу сломаешь.

Он всхлипнул, судорожно вздохнул и вытер нос.

МакФриз осторожно отпустил его, готовый чуть что схватить снова.

Гэррети оглянулся назад, словно встревоженный какой-то запоздалой мыслью, но они уже затерялись в толпе. Он подумал, что никогда не забудет как ужас нарастает в их глазах, как ощущение доверия и уверенности окончательно и бесповоротно отбрасывается прочь. У него не осталось ничего, кроме смутного воспоминания о реющем голубом шарфе.

Гэррети развернулся лицом вперед, стараясь не смотреть на МакФриза, и его предательски запинающиеся ноги понесли его дальше и прочь из города. 

Глава шестнадцатая

"Потекла кровь! Листон шатается! Клей давит его комбинациями ударов!.. размазывает его! Клей убивает его! Клей убивает его! Леди и джентельмены, Листон упал! Сонни Листон упал! Клей танцует... машет руками... кричит в толпу! Да, леди и джентельмены, я не знаю, как описать эту сцену!

Таббинс сошел с ума.

Таббинс был коротышкой, очкариком, и на лице у него были веснушки. Он носил широкие в бедрах синие джинсы, которые то и дело подтягивал. Он был не особо разговорчив, но казался приятным парнем, — пока не сошел с ума.

— БЛУДНИЦА! — кричал Таббинс, обращаясь к дождю. Он поднял лицо к небу, вода заливала его очки, стекала на щеки, губы и капала с квадратного подбородка. — БЛУДНИЦА ВАВИЛОНСКАЯ ПРИШЛА СРЕДИ НАС! ОНА ВОЗЛЕГАЕТ НА УЛИЦАХ И РАЗДВИГАЕТ НОГИ НА ГРЯЗНЫХ БУЛЫЖНИКАХ МОСТОВОЙ! МЕРЗОСТЬ! МЕРЗОСТЬ! БОЙТЕСЬ ВАВИЛОНСКОЙ БЛУДНИЦЫ! УСТА ЕЕ ИСТОЧАЮТ МЕД, НО В СЕРДЦЕ У НЕЕ ТОЛЬКО ЖЕЛЧЬ И ГОРЕЧЬ...

— А еще у нее триппер, — устало добавил Колли Паркер. — Господи, да он хуже Клингермана, — он повысил голос: — Давай сдохни уже, Табби!

— РАСПУТНИК И СУТЕНЁР! — визжал Таббинс. — МЕРЗОСТЬ! ГРЯЗЬ!

— Да ну его к чертям, — пробормотал Паркер. — Я покончу с собой, если он не заткнется.

Он провел по губам дрожащими, костлявыми пальцами, уронил руки на пояс и целых тридцать секунд расстегивал зажим, удерживающий на поясе флягу. Едва не выронил ее, поднимая ко рту, а подняв — пролил половину воды, прежде чем смог немного отпить. Он  заплакал от бессилия.

Было три пополудни. Портленд и Южный Портленд остались позади. Около пятнадцати минут назад группа прошла под мокрым, хлопающим на ветру баннером, на котором было написано, что до границы Нью Хэпшира осталось всего 44 мили.

Всего, подумал Гэррети. Всего, — что за дебильное маленькое словечко. Какому идиоту пришло в голову, что нам нужно такое дебильное маленькое словечко?

Он шел рядом с МакФризом, но МакФриз с самого Фрипорта отвечал только односложно. Гэррети едва осмеливался обращаться к нему. Он снова был в долгу, и это угнетало его. Угнетало его потому, что он знал — если подвернется случай, он МакФризу помогать не станет. Джен теперь не было, и матери не было. Они обе ушли безвозвратно и навсегда. Разве что он победит. Теперь-то ему действительно захотелось победить.

Это было странно. Впервые, насколько он помнил, в нем возникло такое желание. Даже в начале, когда он был полон сил (тогда еще динозавры ходили по земле), у него не было настоящего стремления к победе. Хотелось доказать себе, доказать всем — но это ведь не то. Только оказалось, что из стволов не вылетают маленькие красные флажки с надписью БАБАХ. Это тебе не бейсбол и не Рывок Вперед[59], — тут все по-настоящему.

Или он знал это с самого начала?

С тех пор как он решил, что хочет победить, ноги стали болеть вдвое сильней, плюс к этому добавились резкие боли в груди при каждом глубоком вдохе. Ощущение повышенной температуры нарастало — похоже, он подцепил вирус от Скрамма.

Он хотел победить, но даже МакФриз не смог бы протащить его за невидимую финишную черту. Он не верил в свою победу. В шестом классе он стал первым на школьных состязаниях по орфографии, и его отправили на окружные, но их курировала уже не мисс Петри, которая всегда разрешала попробовать еще раз. Добросердечная мисс Петри. Он стоял там, пораженный в самое сердце, уверенный, что произошла какая-то ошибка, — но ошибки не было. Просто он был недостаточно хорош, чтобы выйти в финал тогда, и сейчас он тоже недостаточно хорош. Достаточно силен, чтобы одолеть большинство, но не всех. Его ноги давно уже перешли грань молчаливого сердитого бунта, и теперь готовились развязать настоящий мятеж.

После Фрипорта ушли всего трое. Одним из них был бедолага Клингерман. Гэррети знал, о чем думают оставшиеся. Слишком много билетов получили другие, теперь глупо уходить просто так. Всего-то двадцать соперников осталось. Теперь каждый из них будет идти, пока не развалится на куски.

Они прошли по мосту, перекинутому через маленький спокойный ручей, чья поверхность была едва тронута дождем. Грохнули выстрелы, толпа взревела, и Гэррети почувствовал, как упрямая маленькая трещинка надежды в его душе расширилась еще на один микрон.

— Твоя девушка хорошо о тебе заботилась?

Это был Абрахам, напомнивший Гэррети жертву батаанского марша смерти[60]. По какой-то непостижимой причине он выкинул рубашку и куртку, оголив костлявый торс и выпирающие ребра.

— Да, — ответил Гэррети. — Надеюсь, я смогу отплатить ей тем же.

Абрахам улыбнулся:

— Надеешься? Да, я тоже начинаю вспоминать, как пишется это слово, — сказал он, и в его тоне Рею почудилась угроза. — Это был Таббинс?

Гэррети прислушался. Он не услышал ничего, кроме равномерного рокота толпы.

— Да, черт возьми, это он. Наверное его Паркер сглазил.

— Я все повторяю себе, — сказал Абрахам, — что всего то и нужно — ставить одну ногу впереди другой.

— Ага.

Абрахам выглядел расстроенным.

— Гэррети... это, наверное,некрасиво...

— Что такое?

Абрахам надолго замолчал. На ногах у него были здоровенные тяжелые оксфорды, которые показались Гэррети просто неподъемными — у него самого ступни, оголившись, давно уже замерзли и кровоточили всей своей ободранной поверхностью. Они шаркали по асфальту, со стуком опускались на дорогу, которая расширилась теперь до трех полос. Толпа больше не казалась такой громкой, такой ужасающе близкой, как, скажем, в Огасте.

Абрахам выглядел действительно расстроенным.

— Это так мерзко. Даже не знаю, как сказать.

Гэррети пожал плечами, сбитый с толку:

— Наверное, надо просто сказать, и все.

— Ну, в общем... Мы тут договариваемся кое о чем. Все, кто остался.

— В скраббл поиграть что ли?

— Это типа как... обещание.

— Да ну?

— Никто никому не помогает. Либо идешь сам по себе, либо не идешь вообще.

Гэррети посмотрел на свои ноги. Он пытался вспомнить, когда в последний раз испытывал голод, и прикидывал, сколько времени должно пройти, прежде чем он потеряет сознание от истощения. Он подумал, что оксфорды Абрахама похожи на Стеббинса — эти ботинки запросто помогут хозяину преодолеть путь отсюда и до моста "Золотые Ворота"[61], и вся их потеря будет — порванный шнурок... по крайней мере, так они выглядят.