Вероника Рот - Инсургент
— Эдвард убил его? — предполагаю я.
— Почти, — отвечает Тобиас. — Очевидно, именно поэтому, как и другие изгнанные, Мира — я правильно помню имя? — бросила Эдварда. Слишком нежная, чтобы быть с ним.
Я чувствую себя опустошенной при мысли о Дрю, умирающем в руках Эдварда. Дрю напал и на меня.
— Не хочу об этом говорить, — признаюсь я.
— Хорошо, — отзывается Тобиас и касается моего плеча. — Тебе тяжело находиться в доме Отреченных? Я должен был спросить об этом раньше. Если что, мы можем пойти куда-нибудь еще.
Доедаю второй кусок хлеба. Все дома Отреченных одинаковые, эта гостиная ничем не отличается от моей, и, если присмотреться, это вызывает воспоминания. Каждое утро сквозь жалюзи проникает свет, моему отцу его вполне достаточно для чтения. Щелканье спиц моей матери каждый вечер. Но я не чувствую, что задыхаюсь. Это лишь начало.
— Да, — признаюсь я. — Но не так тяжело, как ты думаешь.
Он удивленно вскидывает бровь.
— Правда. Моделирование в штабе Эрудитов помогло мне… в каком-то смысле. Научило держать себя в руках, — я хмурюсь. — Или, не совсем так. Оно сделало меня сильнее, — так правильнее. — Когда-нибудь я расскажу тебе об этом, — мой голос делается далеким.
Он касается моей щеки и, несмотря на то, что мы в комнате, полной смеющихся и болтающих людей, медленно целует меня.
— Эй, там, Тобиас, — говорит человек слева от меня. — Разве тебя не воспитывали, как Стиффа? Я думал, что большинство из вас… касаются руками или что-то вроде того.
— Тогда, как ты объяснишь появление детей в Отречении? — Тобиас поднимает бровь.
— Они появляются исключительно благодаря силе воли, — вставляет женщина, сидящая на подлокотнике кресла. — Разве ты этого не знал, Тобиас?
— Нет, я не был осведомлен, — он ухмыляется. — Мои извинения.
Они все смеются. Все мы смеемся. И мне приходит в голову, что я встретилась с особенной фракцией, к которой на самом деле принадлежит Тобиас. Ее члены не обладают какими-то особыми чертами. Они утверждают, что им принадлежат все цвета, все виды деятельности, все достоинства и все недостатки.
Не знаю, что держит их вместе. Единственной точкой соприкосновения, насколько я могу судить, является несчастье. Во всяком случае, им этого, кажется, вполне достаточно.
Глядя на Тобиаса, чувствую, наконец, что вижу, каков он на самом деле, а не только по отношению ко мне. И насколько хорошо я его знаю, если не видела этого раньше?
Солнце начинает садиться, но сектор Отреченных далек от спокойствия. Бесстрашные и Афракционеры бродят по улицам, некоторые с бутылками в руках, некоторые с оружием.
Впереди меня Зик толкает инвалидное кресло Шоны мимо дома Элис Брюстер, бывшего лидера Отреченных. Меня они не видят.
— Сделай это снова! — велит она.
— Уверена?
— Да!
— О’кей… — Зик разбегается, не выпуская коляску из рук, отталкивается, отрывает ноги от земли, и они вместе летят вниз по улице, Шона кричит, Зик смеется.
Я поворачиваю налево на следующем перекрестке и иду, перепрыгивая через трещины на тротуаре, к зданию, где Отреченные проводили ежемесячные встречи членов фракции. Последний раз я была там целую вечность назад, но все еще прекрасно помню, как туда добраться. Один поворот на юг, через два квартала на запад.
Солнце ползет к горизонту. Свет падает на окружающие здания, и все они кажутся серыми.
Главное здание штаба похоже на все другие здания в секторе Отречения и представляет собой каменный прямоугольник. Я открываю дверь, меня встречают знакомые деревянные полы и ряды деревянных скамей, расположенные в квадратном атриуме. В центре комнаты просвет, в квадрате которого видно оранжевое солнце. Единственное украшение комнаты.
Как когда-то прежде сажусь на старую скамью нашей семьи. Раньше я сидела здесь рядом с отцом и Калебом, возле матери, а сейчас чувствую себя последней из семьи Приор.
— Прекрасно, не правда ли? — Маркус подходит и садится напротив меня, положив руки на колени. Между нами солнечный свет.
У него большой синяк на челюсти от удара Тобиаса и свежевымытые волосы.
— Хорошо, — отзываюсь я, выпрямляясь. — Что ты здесь делаешь?
— Видел, как ты пришла, — он тщательно исследует свои ногти. — И я хочу поговорить с тобой насчет информации, украденной Джанин Метьюс.
— А что, если уже поздно? Что, если я уже знаю?
Маркус продолжает смотреть на свои ногти, но его темные глаза сужаются. Его взгляд полон яда, Тобиас никогда не смог бы повторить нечто подобное, даже несмотря на внешнее сходство с отцом.
— Это невозможно.
— Ты этого не знаешь.
— На самом деле, знаю. Я видел, что происходит с людьми, узнавшими правду. Они выглядят, словно забыли, что искали, и просто бродят, пытаясь вспомнить.
Холод пробирается по позвоночнику и распространяется вниз по руке, сопровождаемый мурашками.
— Я знаю, что Джанин решила убить половину фракции, чтобы украсть это, следовательно, речь о чем-то невероятно важном, — говорю я и останавливаюсь. Мне известно еще что-то, но я лишь сейчас осознала, что именно.
Прежде чем я напала на Джанин, она сказала:
— Это не о тебе! Это не обо мне!
А значит о том, что она делала со мной, пытаясь найти моделирование, которое работало бы на мне. На Дивергенте.
— Это как-то связано с Дивергентами, — говорю я. — Речь о чем-то, что связано с тем, что за забором.
— Ну, это не то же самое, что знать, что именно за забором.
— Ну, ты расскажешь мне, или так и будешь мотать головой и ждать, что я сама догадаюсь?
— Я пришел сюда не для того, чтобы спорить. И нет, я не собираюсь рассказывать тебе, но не потому, что не хочу. Я не знаю, как описать. Ты должна сама все увидеть.
Солнце сделалось из желтого оранжевым, оставляя темные тени на его лице.
— Тобиас прав, — говорю я. — Вы хотите быть единственным, кто знает. Вам нравится, что я не знаю. Это заставляет вас чувствовать себя важным. Вот почему вы ничего мне не говорите, а не потому, что это неописуемо.
— Не правда.
— Откуда мне знать?
— За неделю до атаки моделирования лидеры Отреченных решили, что пришло время допустить до этой информации каждого в этом городе. На следующий день мы собрались, чтобы реализовать свой план, но, понятное дело, ничего не вышло, ведь это было примерно через семь дней после атаки моделирования.
— Она не хочет, чтобы вы объясняли, что за оградой? Почему не хочет? И как она вообще об этом узнала? Вы говорили, что среди посвященных числились лишь лидеры Отречения.
— Мы не отсюда, Беатрис. Все мы были поселены здесь с определенной целью. Не так давно Отреченные были вынуждены прибегнуть к помощи Эрудитов для достижения этой цели, но в итоге все пошло наперекосяк, и все из-за Джанин. Она не хочет делать то, что следует сделать, предпочитая убивать.
Поселены здесь.
Мой мозг буквально гудит от информации. Я цепляюсь за край скамьи подо мной.
— Что мы должны делать? — тихо спрашиваю я.
— Я уже сказал тебе достаточно, чтобы убедить, что я не лжец. Что касается остального, я действительно не знаю, как объяснить. Я вообще говорю об этом лишь потому, что ситуация стала просто ужасной.
Ужасной. Внезапно я понимаю, почему. Афракционеры планируют уничтожить не только важные фигуры в Эрудиции, но и все данные, которые те имеют. Они уничтожат все.
Никогда не считала этот план хорошим, но знала, что мы все равно выкрутимся, ведь Эрудиты и без компьютеров и книг владеют массой полезной информации. Но это то, чего никто не знает, то, что в результате уничтожения, мы утратим навсегда, без возможности возродить.
— Помогая тебе, я предаю Тобиаса. Потеряю его. Мне нужен повод поубедительнее.
— Помимо всеобщего блага? — Маркус морщит нос от отвращения. — Этого тебе не достаточно?
— Все общее давно поделено на части. Так что нет, не достаточно.
Маркус вздыхает.
— Твои родители умерли за тебя, это правда. Но задача, с которой твоя мать оказалась в штабе Отречения той ночью, не была выполнена; она предпочла спасти тебя. Она не знала, что ты там. Она пыталась спасти файл от Джанин, а когда услышала, что ты при смерти, бросилась на выручку, оставив файл в руках Джанин.
— Она сказала мне другое, — бросаю я.
— Она солгала. Она должна была врать. Беатрис, дело в том… Дело в том, что твоя мать знала, что она, вероятно, не выйдет из штаба Отречения живой, но не могла не попробовать. Этот файл был тем, ради чего она готова была умереть. Понимаешь?
Отреченные готовы умереть за любого человека, друга или врага, если того требуют обстоятельства. То есть, возможно, именно поэтому им так тяжело выжить в опасных ситуациях. Есть категория вещей, ради которых они пожертвуют своей жизнью, но эти вещи не имеют отношения к физическому миру.
