Генри Олди - Чудовища были добры ко мне
Око Митры!
Вскочив, путаясь в корнях и лианах, невесть откуда взявшихся в спальне – должно быть, из самого ада! – Краш отмахнулся жугалом, расчищая дорогу; схватил вожделенную диадему. Черная Вдова, видишь ли? Радуйся! Твой сын достиг цели… Мальчику почудилось, что королева Шаннурана с любовью глядит на него из-за неубранной кровати. Он кинулся к Вдове, и упал на колени, как птица, сбитая влет. Женщина. Просто женщина, хозяйка башни; такая же, как Бычиха. Чужачка. Враг. До Шаннурана сотни лиг. Надо убираться отсюда…
С пола взвилась гибкая плеть. Шипастая «булава» на конце лианы ударила Краша в висок. Мальчик отшатнулся, закрываясь диадемой. Оправа треснула, Краша швырнуло на пол. Кровавый сгусток рубина покинул металлическую «глазницу», взлетел к потолку. В его блеске заледенело все, даже время. Женщина за кроватью. Тени на стенах. Корни на полу. Свечи в шандале. Лиана, готовая разить. И – раненый мужчина, с ладонью, прижатой к боку; мужчина в центре корневого сплетения, похожий на взбесившегося спрута. Чужак, как и хозяйка башни; чужак, будь он проклят, враг, незнакомец…
Это был не Вульм!
Дико закричав, Краш выронил испорченную диадему. В броске он хотел поймать рубин – солнце, упавшее с неба. Лиана хлестнула мальчика по спине, разорвав рубаху и кожу. Рубин горящей лягушкой запрыгал по щупальцам корней. От удара о край секретера, окованный бронзой, мир взорвался, превратился в боль. Кожа над переносицей лопнула, раскрылась нежными лепестками. Краш ослеп. Каленые обручи сжали голову, мозг стал пеплом и золой. Сражаясь до последнего, мальчик попытался встать – и упал ничком, прямо на рубин. В сердцевине черной бездны раскрылась алая роза. Око Митры вздрогнуло, выпуская мириады тончайших ворсинок. Они впились в рану на лбу Краша, с легкостью пронзили кость и ушли глубоко в мозг – багровыми жилками, сетью кровеносных сосудов, опутав голову изнутри и снаружи, соединяя, сращивая живое и камень…
Это заняло вечность, и еще чуть-чуть.
Башня шаталась. Камни стен пришли в движение, меняя состав и плотность, фактуру и цвет. Корни и лианы осыпались гнилой трухой. Напрасно мужчина-спрут, корчась от боли в боку, взмахивал жезлом; напрасно выкрикивал заклинания. Магия умерла. Рыдая от бессилия, колдун ринулся прочь. За ним на паркете оставалась дорожка из капель крови. Краш с трудом перевернулся на спину. Перед смертью зрение вернулось; последним, что увидел мальчик, прежде чем вернуться домой, в бархатную тьму Шаннурана, было лицо женщины, склонившееся над умирающим. Чудовище, подумал Краш. Чудовище, как и я. Во взгляде хозяйки башни не было ни ярости, ни страха, ни паники.
Там жил огромный, всепоглощающий интерес.
* * *– …камень молчит. Я его не чувствую.
– А раньше?
– Да. Я – настройщица. Если я вижу незнакомый инструмент, я знаю главное: он должен звучать. Дай мне время, и я разберусь: как.
– Хочешь, я извлеку Око? К чему тебе грязный бродяжка? Расколем ему голову…
– Нет.
– Что за сантименты? Раньше ты…
– Я сказала: нет.
– Как знаешь, Красотка…
Иногда Краш слышал звуки. Стук, шорох, скрип. Шаги. Обрывки разговоров. Звуки уплывали, растворялись в жарком гуле. В мозгу раздували горн, и сотня кузнецов принималась стучать молотами. Грохот убивал Краша; тишина воскрешала. В тишине мелькал прохладный, влажный язык Черной Вдовы, вылизывая мозг мальчика.
– Посмотри на меня.
Запах уксуса и трав. Женское лицо. Как тогда, в ночь битвы. Рыжие кудри; пухлый, девичий рот. Сеть морщинок в уголках глаз. Тряпица, смоченная разбавленным уксусом, еще раз прошлась по щекам Краша.
– Пить! – из глотки вырвался сухой хрип.
В губы ткнулся край оловянной кружки. Краш закашлялся, пролил воду себе на грудь; вновь жадно потянулся к кружке.
– Я принесу тебе бульону. Куриного. Любишь бульон, воришка?
Издевается, понял Краш. Пусть. Я для нее воришка. Я, сын Черной Вдовы. Слабое жжение во лбу? Я и без зеркала знаю, что там жжется. Никто не отнимет. Теперь – никто. Только вместе с головой.
– Жди, я скоро…
Я перегрызу тебе глотку, думал Краш. Наберусь сил и перегрызу.
Женщина вернулась с чашкой, от которой шел душистый пар. У Краша свело живот; изо рта потекла слюна. Женщина присела на край кровати. Дрогнули изящно вырезанные ноздри. Хозяйка принюхивалась, и не бульон был тому причиной.
– От тебя пахнет Шаннураном. Мускус и тлен. Так же пахло от Вульма, когда он принес мне Око. Твой запах сильнее…
Лицо ее придвинулось, заслонив собой всю комнату. Краш вздрогнул, увидев, что у глаз женщины нет постоянного цвета. Зелень изумруда, голубизна аквамарина, серый высверк стали; и в центре – черное солнце зрачка, где клубилась бриллиантовая пыль.
«Чудовища всегда…»
2.
– …чудовища всегда были добры ко мне, – повторил Циклоп.
Он стоял у окна и глядел в ночь. Там, во мраке, исколотом шипами звезд, пряталась без малого четверть века. Два десятка лет жизни с камнем во лбу. Вдали от Черной Вдовы, чудовища, ставшего матерью; бок о бок с женщиной, заменившей ему и мать, и любовницу, чтобы в итоге превратиться в чудовище.
– Ты мог сбежать, – сказал Вульм. – Вряд ли Инес держала тебя силой. Почему ты не удрал, когда твой лоб зажил? Год, два, и юркий Краш покидает Тер-Тесет…
– Меня убили бы в пути. С таким лбом я бы не дошел до Шаннурана. Первый встречный бродяга расколол бы мне череп, чтобы извлечь рубин.
– Врешь! Ты живуч не меньше моего. Ты бы выстелил путь отсюда до Шаннурана трупами алчных бродяг…
– А ты, Вульм из Сегентарры? Я ведь помню тебя – во тьме, с мечом в руке. Ты выстилал трупами свою дорогу не хуже моего. Лучше! В сто раз лучше! И вот – там, в переулке, ты заслонил калеку-изменника от толпы. Встал рядом со мной и Симоном. Скажешь, это удивительно меньше камня во лбу?!
– Мне ничего не грозило, – буркнул Вульм. – Жалкие булочники…
И Циклоп вернул ему обидное:
– Врешь!
– Я плохой рассказчик, – Вульм поднял бутыль, на дне которой осталась толика вина. С жадностью приник к горлышку; глотал, дергая кадыком. Вино частью текло мимо рта. – Когда-нибудь я решусь…
– Дочь? Кол над могилой? Прости, если я лезу пальцами в открытую рану. Трагедия в графстве Деларен больше года будоражила умы тер-тесетцев. Из тебя сделали героя. Мстителя, достойного баллады. А я собирал все новости о тебе…
Циклоп оглянулся на старца, дремлющего в кресле, и закончил:
– О тебе и Симоне.
– Мари тут ни при чем, – отмахнулся Вульм. Рубаха на его груди промокла от вина. Казалось, Вульм смертельно ранен. – Это случилось раньше, чем я вернулся в Сегентарру. Ты когда-нибудь был в Эсурии? Мы с приятелем шли по нагорью Су-Хейль…
Он побледнел. Ужас исказил его черты:
– Извини, Циклоп. В другой раз.
– Хорошо, – согласился Циклоп. – Жаль, что ты не спросил меня, почему я не оставил Тер-Тесет сейчас, когда меня уже ничто не держит здесь. Я бы, правда, все равно не ответил… И знаешь, почему?
– Ты чувствуешь себя должником, – прозвучало из кресла. – Красотка погибла, защищая тебя от меня. Тебе мнится, что ты исполняешь ее завещание. Копаешься в потрохах Янтарного грота, наблюдаешь за изменником… Ты слишком долго был сиделкой. Ты отвык от свободы. Выйдя из темницы, ты изобретаешь себе все новые кандалы.
Жизнелюбец, помешанный на стряпне, исчез. В кресле, суровый и беспощадный, сидел Симон Остихарос, древний маг из Равии.
– Тише, – сказал он. – Эльза спит. И мальчишка тоже уснул.
Глава девятая
День поминовения
1.
Вульм притворялся, что спит.
Для ночлега им с Натаном выделили одну комнату на двоих. Уютную, на втором этаже, с парой кроватей, застланных шерстяными одеялами. Окно спальни выходило на фонтан: нимфу в снеговой шубе. Шторы Вульм с вечера хотел задернуть, и забыл. Пользуясь его оплошностью, сейчас в окно вползало утро. Змеилось бесплотной поземкой – смурное, вьюжное. Навстречу утру от дверей, стараясь вести себя тише мыши, пробиралась Эльза. В одной, знаете ли, ночной рубахе. «Небось, хозяйкина, – предположил Вульм. – Циклоп расщедрился…» Он представил себе лохань с горячей водой, где заполночь плещется сивилла, словно наяву увидел, как Эльза, чистая и распаренная, вылезает из лохани, набрасывает рубаху на голое тело – молодое, тугое, лучше, чем у фонтанной нимфы…
«Ну ее к бесу, дурищу. Разве теперь уснешь?»
Сивилла до смерти боялась разбудить мужчин. Всякий раз, когда Натан всхрапывал по-лошадиному, она обмирала от страха. К счастью, парень дрых без задних ног, смешно плямкая во сне вывороченными губами. Ночью он грел воду на кухне, в котле, да ведрами таскал наверх, для обожаемой госпожи Эльзы – вот и умаялся. Ага, отметил Вульм, диадема на месте. В смысле, у сивиллы на голове. Значит, девка в своем уме, если девки вообще бывают разумны. Не кинется рвать клыками, драть когтями. Хотя… Чародейским безделушкам Вульм доверял слабо.
