Владимир Данихнов - Чужое
– Соня… – позвал Шилов.
– Красивый имя, – сказал проводник, который вдруг очутился на полке напротив; он присел на самый краешек, чтобы не побеспокоить Духа. – Это ваш женщина, быр-дыр?
– Почти. А почему вы не в тамбуре?
– Поезд три часа назад отъехать.
Шилов приподнялся:
– Так я уснул?
Гном кивнул:
– Совершенно правильно, меж-дыр.
Шилов опять положил голову на подушку и вздохнул. Он ждал скорого звонка шефа, его укоризненного молчания, а потом слов: нет, Шилов, дорогой, премию мы тебе не урежем, все-таки ты – ценный работник, да еще и в законном отпуске, но, Шилов, из-за тебя мы так и не отыскали нашего курьера; быть может, он погиб, а у него невеста молодая на Земле осталась, любимый двор с акациями, старики-родители, которые каждый вечер заваривают его любимый травяной чай из ромашки и высушенных яблок, и ждут его, и смотрят в окно, и молчат, молчат, молчат… А в том пакете, что он должен был передать, Шилов, была формула лекарства от страшной чумы, которая поразила жителей планеты Скво-10, и теперь из-за тебя погибнет уйма народа, возможно, все население несчастной планеты.
Трагические образы вертелись в голове у Шилова, и они, как ни странно, убаюкивали его, приносили успокоение, словно слабые отголоски чего-то гораздо более страшного, и он вдруг понял, что дремлет, и тут же проснулся. Кто-то тянул его за рукав. Шилов протер глаза, сел. Перед ним стояли проводник и врач, санитары терялись в плотных тенях за их спинами. Свет в вагоне отключили, стало темно, только космос за окном лениво выцеживал редкие звезды. Звездный свет, прореженный предметами на столе, черно-белыми решетками забирал лица гномов. В глазах карликов мелькали красные огоньки, которые появлялись и сразу гасли, будто пылающий огонь за чугунной дверкой. Мерно стучали несуществующие колеса, вдалеке гудел несуществующий встречный поезд. Кричали, рождаясь в муках, феи.
– Что? – спросил Шилов.
– Ночь наступать. Пора платить.
– За что? – Шилов никак не мог понять, чего от него хотят, и не прочь был вернуться к прерванному сну. Кажется, ему снилась Соня.
Он машинально пошарил рукою на выдвинутом столике, нащупал какую-то книгу, поднес к глазам. Шрифт оказался крупным, буквы светились, и Шилов прочел, открыв том на случайной странице:
«Основой кинематографа двадцать первого века являлся непрекращающийся саспенс, которому жертвовали все – логику поведения персонажей, диалоги и так далее; все, что можно и нельзя, вырезали, а потом еще удивлялись, почему человеческая жизнь субъективно заканчивалась гораздо быстрее, чем в медленнотекущем девятнадцатом веке, и почему количество самоубийств за десять лет вырастало в шесть-семь раз. Все дело в том, что люди быстро насыщались эмоциями и утоляли жажду необыкновенного (жажду приключений, саспенса, черт его дери!), причем утоляли ее виртуальными приключениями, а вот ты, Жорж, попробуй утолить обыкновенную жажду виртуальной водой и расскажи мне о впечатлениях…»
Проводник снова потянул его за рукав.
– Да в чем дело? – Шилов начал злиться.
– Деньги, – сказал проводник. – Мы долго ждать, но вы не платить, а нам нужен деньги, большой деньги: за уход, за операция, за койка, меж-дыр-быр-дыр.
– Что?
– Деньги! – нетерпеливо повторил проводник, а санитары за его спиной и врач одновременно кивнули. – Круглая золотая монета, десять круглая золотая монета, меж-дыр.
– У меня нет круглых золотых монет.
Они смотрели друг другу в глаза, и Шилов вдруг понял, что в монотонный стук колес вплетаются иные звуки: чье-то нервное дыхание и покашливание, чье-то шарканье и перешептывание. И все это происходит совсем близко, за стеной. Он понял, что его поджидают гномы и в руках у них рогатины, вилы и топоры. Гномы убьют его, если он не заплатит.
Он посмотрел на спящего брата и сказал:
– Может, возьмете прямоугольными бумажными монетами? Они сейчас более распространены. Конвертируемая, так сказать, валюта.
– Нет, – сказал гном, – нам не нужен бумажный дыр-быр-дыр.
Он не подавал никакого сигнала, а может и подал, но сделал это незаметно. Как бы то ни было, остальные гномы пришли в движение и стали наступать на Шилова. Коридор переполнился громкими голосами, по стенам танцевали красные отсветы от множества факелов. Завоняло дымом, у Шилова запершило в горле, но кашлять было некогда, и он с некоторой обреченностью вызвал режим slo-mo и одним ударом вынес сразу несколько гномов, в том числе доктора и проводника. Они разлетелись как бильярдные шары, а санитар, громко вереща, выбил своим телом окно и улетел в космос, где, пройдя некую границу, выгнулся дугой и умер, скованный космическим холодом. Но Шилову было уже не до него, он раскидывал все новых и новых гномов, и были среди них не только мужчины, но и женщины, и дети, и он немилосердно бил их всех, уговаривая себя, что это происходит понарошку. Он говорил себе: не взаправду все эти истерзанные злобой бледные мордашки и слабые, будто сотворенные из ваты руки, которые не могли причинить ему вреда при всем желании, но все равно тянулись к нему, соскальзывали с одежды, бессильно царапали кожу… Шилов бил и бил. Он даже закрыл глаза на время, потому что было все равно, куда бить, ведь кулак так или иначе врезался в кого-то. Шилов проходил сквозь толпу как нагретый нож сквозь масло, а потом ему это надоело, он открыл глаза, чтобы найти брата и отнести его в медпункт. Наступая на стонущие тела, он вернулся к купе. Брат исчез. Шилов замер в растерянности и пропустил удар по затылку, его зашатало, но ярость влила ему в жилы новые силы, он пробил стену головой обидчика и, как живая комета вывалился в коридор, разнося все на пути.
– Где Дух? – кричал он. – Куда вы, сучьи дети, дели моего брата?!
По коридору ему навстречу катились горящие бочки из-под эля, в конце вагона бесновались гномы, которые запустили эти бочки. Шилова взяла такая ярость, что он стремительно выдернул из рук полумертвого гнома лопату, разогнался и нырнул в замедленный мир. Бочки остановились, замерло и пламя, стало твердым, осязаемым, как янтарный леденец. Лица гномов белели впереди, словно кегли, и Шилов, разогнавшись, прицелился именно в эти кегли и ударил по бочкам лопатой. Бочки, развив приличную скорость, умчались к гномам, и время тут же стало обычным, и Шилов понял, что бочки полетели не просто с огромной скоростью, а с умопомрачительной скоростью, такой, что он даже не успел заметить, как они успели оказаться в конце коридора и когда успели разлететься в щепки. Гномы, катившие бочки, куда-то пропали, лишь что-то липкое зачавкало у Шилова под ногами, когда он, измазанный в саже, шагал по коридору навстречу следующему вагону, кажется четырнадцатому.
Факелы чадили. Было трудно дышать из-за дыма. Уши болели, терзаемые стонами умирающих. Однако ближе к последнему купе стало спокойнее, дым и стоны остались позади. Шилов остановился у кабинки проводника и зачем-то открыл ее. Внутри было светло, перед ним маячила чья-то тень. Шилов, пока не привык к ярком свету, не мог понять – кто это.
– Дух? – спросил он.
Глаза чуть привыкли, и он увидел, что перед ним не Дух, да и вообще не человек. Перед ним пыхтел, выпуская пар сквозь прорехи между халтурно склепанными листами меди, агрегат, делающий фей. Шланг, ранее выведенный в окно, теперь валялся на полу и методично отхаркивал фей в душное пространство комнатушки. Феи озирались и молча усаживались на полку, на раму, на шкаф. Сложив руки на коленях, они смотрели на Шилова с тихой надеждой.
– Что вам надо? – хрипло спросил Шилов. – Что вам всем, черт возьми, надо? Ненавижу такие приключения, ненавижу сраных программистов…
Он отбросил лопату, уперся кулаками в бока и случайно наткнулся на книгу, что торчала из кармана брюк, взял ее в руки – это был тот самый экземпляр, который он захватил в купе. Шилов открыл книгу наугад и прочел:
«Нет никаких доказательств, что в двадцать первом веке на планете Земля существовала еще одна разумная раса, представителей которой называли „феями“ (FAIRY), но мы вообще мало знаем о тех далеких временах, а то, что знаем, вполне может оказаться выдумкой журналистов, падких на сенсации.
Внешностью феи напоминали людей, но имели длинные заостренные уши, растущие перпендикулярно вискам и странные ломкие отростки на спине, которые наши предки звали «крыльями». Все феи были женского пола. Однако есть предположение, что мужская особь все же существовала, и была чем-то вроде матки у некоторых видов насекомых, только звали ее не «матка», а «батька». Батька восседал на специально сооруженном бочонке с медом; был он толст и могуч, много крупнее любой из фей, единственным его занятием было распитие алкогольных напитков и, собственно, меда. Ну и… хм… функция размножения. Ты не знаешь, что это за функция, Жорж? Я тебе расскажу. Как-нибудь потом.
