Виктор Мартинович - Паранойя
– Алло? – сказал Анатолий трубке.
– Тол. Хау. Это Дэн. – Голос был серьезен. И как же серьезен был голос Дэна! – Тол, я выполнил твою просьбу. Все вырисовывается, Тол. Через пятнадцать минут у фонтана на Немиге.
Это означало, что нужно было срочно вдевать себя в пальто и бежать вниз. Пятнадцать минут. Однако.
«Моей фрау не вполне идет дневной свет», – решил он про себя, садясь за руль, вспоминая, как загадочно и даже торжественно смотрелась машина в темноте. Да, да, BMW – ночной автомобиль, пытался думать он о чуши, лихо закладывая повороты и выруливая на проспект. Но этот консьюмеристский[6] позитив быстро, слишком быстро иссяк. Со стороны, пожалуй, было видно, с какими чрезмерными задержками он трогался, когда рядом с ним оказывался джип с девушкой за рулем. Кроме того, на перекрестке у Троицкого предместья ему показалось, что он – пассажир, и он не сразу понял, что сигналы сзади следует воспринимать не водителю того такси-автобуса-трамвая, на котором он едет пассажиром, а ему – ему нужно раскрыть глаза, прийти в себя и следить за дорогой. В остальном его манера вождения осталась, пожалуй, прежней.
Припарковавшись, он оценил как признак наступающего избавления от своей подавленности то, насколько геометрически ровно стояла машина по отношению к белой полосе, обозначавшей границы ее парковочного места, и так этому обрадовался, что некоторое время не мог вспомнить, зачем он приехал в этот торговый дом, и уже перебирал в голове список возможных повседневных покупок… Ах да. Дэн! Дэн сейчас скажет ему нечто очень важное. Нечто представляющее такую ценность, что…
«У фонтана на Немиге» – так в их с Дэном топонимике обозначалось одно летнее кафе, пожалуй, в степени собственной подворотности, приближавшееся к бару «Пахучий» и, в доказательство этого, переставшее закрываться на зиму. Умеет же Дэн назначить место! Но у него – свои причины, свои причины. С учетом того, что именно он хочет сообщить, он должен быть уверен в том, что место безопасно для самых сумрачных разговоров.
Занесенный снегом пластиковый шатер, украшенный рекламой местного пива, располагался на втором этаже построенного еще во времена империи зла торгового комплекса, рядом с кокетливой – тем железобетонным кокетством, которое могло быть только в стране, выпускавшей больше атомных бомб, чем моделей мужских костюмов, – винтовой лестничкой на первый этаж. Рядом с палаткой кафе была балюстрада, сделанная из успевших тронуться ржавчиной металлических пластин. Летом здесь было многолюдно, зимой же, когда все пространство второго яруса застилал снег, сюда можно было зайти лишь в том случае, если ты – дворник, весь день трудившийся над уборкой этого снега и пожелавший согреться чем-нибудь одушевляющим. Собственно, дворники с добрыми красными лицами в оранжевых робах с длинными, рунического вида аббревиатурами на спинах и были единственными посетителями палатки, когда, не вполне уверенно, ее дверь открыл Анатолий.
Никакого отопления, кроме пива, водки и микропечи, на которой можно жарить блины, в палатке не предусматривалось, и именно поэтому барменшу и единственную официантку этого места было сложно не только запомнить, но и просто рассмотреть из-за свитера, шарфа, меховой шапки, надвинутой на самые глаза.
Дэн, конечно, не появился ни через пятнадцать минут, ни через полчаса. Анатолий взял себе зеленого чая – порция стремительно остывающего кипятка в пластиковом стаканчике, с фронтовым конвертиком, который полагалось развернуть, выпростать, окунуть. Пакетик чая сразу же наполнил его стаканчик болотной тиной, запахло то ли рыбой, то ли костром, и он с удивлением нашел, что чай довольно неплох. А еще он нашел, что за плексигласовым окном палатки видна балюстрада над фонтаном, и на этой балюстраде стоят он и она, и эти двое обнимаются, и смотрят вниз, а он стеснительно отстраняется, а она все льнет, льнет к нему, и они смеются, и они любят друг друга, и увидеть бы их лица, и этот чай так обжигает щеки, так горячо становится щекам от этих тоненьких соленых полосочек, тянущихся от глаз к кончикам губ, но нет, к черту, к черту, скорей утереть тыльной стороной мерзнущей ладони.
Дэн ворвался в кафе со всей стремительностью Дэна. Полупальто, капюшон байки, на шее маятничками – два крохотных наушника, из которых стрекотанием кузнечика – электронная «колбаса». Он сразу же бочком, как после быстрого бега, завалился на лавку напротив Анатолия и быстро заглянул под стол. Таких повадок у Дэна никогда не было, и Анатолий, приподняв бровь, уже вытаскивал батарею из телефона.
– Сейчас я себе пивка возьму, – снова вскочил Дэн. – Ты будешь?
Анатолий кивнул на чай, сгруппировавшиеся вокруг выжатого пакетика остатки которого успели уже, кажется, тронуться ледком.
– Чего лютуешь? Епитимья? Ни сантиметра в рот? Эй, может, все-таки по пиву? – Дэн уже садился с избыточно налитым, проливающимся пластиковым бокалом.
Анатолий скривился и, не вполне подумав, выдал комментарий:
– Да ну, брат… Это ведь даже не пиво – «Наливария». Сладкое такое. Я понимаю, что солод здешний, что по-другому у нас нельзя – пивоваров садят, но почему я должен впускать в себя эту «продовольственную безопасность»? И что вы все так на пиво наседаете? Ты еще скажи, что большой поклонник моего таланта…
– Я, Тол, большой поклонник твоего таланта. – Дэн уловил, кажется, какой-то оттенок в интонации Анатолия, на который ему следовало бы обидеться, но не до конца понял, что это за оттенок и почему обижаться. – Иначе бы жопу не подставлял. А что такое?
– Да… Предлагали мне уже пиво это пить, в похожих примерно условиях.
– Ах, да. Ты как сходил-то?
– Нормально. Нормально, Дэн, сходил.
– Тебя этот Иваныч насчет протокола проинструктировал? Читал внимательно, под чем автограф оставил?
– Дэн. Не было никакого протокола.
– Вот сейчас ерунду сказал. – Дэн до такой степени был уверен в своей правоте, что не стал даже слушать ответ Анатолия, а полез отключать плееер, рассчитывая, что тот начнет отвечать, но потом вспомнит, как было на самом деле, и поправится.
– Дэн, я понимаю, что это странно, но протокола не было.
– Чувак, эти дяди без протоколов не работают. У них протокол – основная форма отчетности. Есть протокол допроса, беседы, дознания – был допрос, беседа, дознание. Нет протокола – значит, следак вместо положенной работы на футбол ходил. Так что не пори пургу.
– Дэн, в том-то все и дело, что меня об этом предупреждали. За пивом, кстати. Но не было протокола!
– Тогда я не вкуриваю что-то… – Дэн заправил пучок своих дредов в капюшон байки. – Нет, не склеивается. А с каких болтов он тебя к себе тогда звал? Разболтал ты чего-то?
– Да нет, не говорил я особо. Скорей он – много говорил. Даже слишком много.
– Ой, слушай, вот не надо этих словоформ! «Слишком много». Сколько конторе нужно было, столько и говорил. Ладно, свернемся. Я не буду в эти мазы лезть, я тебе только одну штуку скажу, чтоб ты сам все прокоцал. Вот какой смысл основной был из всего сказанного? Что вот в голове у тебя осталось после беседы? Ну, основное?
– Что меня подозревают в тяжком преступлении.
– Ну это нормально, Тол! Так всегда после беседы с МГБ! А что особенное? Что, кроме этого, главное?
– То, что подписку о невыезде не взяли?
– Я не спрашиваю. Я скорей предлагаю тебе подумать.
«Да, – сказал себе Анатолий, – я подумаю. Подумаю над тем, почему меня вызывали лишь для того, чтобы сообщить, что с меня не взяли подписки о невыезде. И что я могу ехать, куда мне вздумается. Пока могу ехать. Пока. А стало быть, должен немедленно. Вот так. Вызвали, чтобы предложить уехать. Как интересно!»
– Как вообще дела-то? – Дэн внимательно, очень внимательно смотрел на него. Хороший, вообще, парень, этот Дэн. – Тол, я не хочу тебя стращать, но выглядишь ты погано. Тебе ничего не кололи?
Анатолий покачал головой и сказал, чрезмерно проливаясь, как пиво:
– Человека, который составлял смысл всех моих вдохов и всех выдохов, девушку, которая называла мое тело «ее страной», «страной Анатолией», убили, ее больше нет в живых, она не отвечает, когда я заговариваю с ней, а подозревают в этом убийстве – меня, а мы очень погано с ней поговорили накануне, и это слышали соседи, готовые давать показания в суде. А потому, Дэн, дружище, как бы ты хотел, чтобы я выглядел?
Безусловно, сказал он это все про себя, про себя. Дэн хороший парень. Он молодец. Он много ему помогал. Он – на его стороне. И, поскольку нужно было что-то ответить, он сказал, кажется, вот так:
– Дэн, слушай, тебя не смущает, что ты вот, как они, пиво пьешь? Я когда с этим… Ивановичем встречался, он очень на пиво налегал… Это у вас… Институциональное?
– Тол, брат, пиво – это солнечный напиток, Джа[7] в мире воды, ты посмотри, как он улыбается нам на просвет, а что до «Наливарии», так ни в одной стране мира нет такого сладкого, такого вместе с тем горького, такого не пенного пива! Оно бьет глобализацию по мошонке. Я имею в виду, глобализацию вкуса. Везде, от Джакарты до Мехико-Сити, вкус пива уже примерно одинаков, и только у нас он до слез самобытен. Не, брателло, когда речь заходит о пиве – я патриот!
