Жан Коломбье - Досье «72»
— Регистрация закончена. У всех есть бейджи? Очень хорошо. Банкет начнется в 13 часов в зале для приемов. В 15 часов начало праздника: телевидение, кино. Сегодня будут показан фильм «Унесенные ветром». А для любителей потанцевать будет организован бал с участием известного всем оркестра. Пока же я приглашаю всех выпить по стаканчику за дружбу. Бар находится слева от вас.
Его последние слова утонули в одобрительном гуле, какой-то весельчак спросил, будут ли танцевать служащие. Серая толпа хлынула в сторону бара, где на столах стояли тосты и орешки, разливалось красное вино.
— Сколько людей работает в РЦП?
Это был мой первый вопрос с момента прибытия сюда. Вопрос как вопрос, но мне потребовалось немало времени и сил, чтобы прийти в себя. Мне в этом помогла дружеская обстановка.
— Нас здесь работает семьдесят пять человек, включая медицинский отдел. Прекрасно работающее учреждение! У нас нет ни минуты свободного времени. Посмотрите сами, сегодня прибыли сто двадцать гостей. На прошлой неделе их было столько же. Вскоре мы перейдем на два сеанса в неделю. Подготовка, организация дня, развлечения, питание. При этом надо стараться принять во внимание индивидуальные запросы каждого. В целом все довольно однообразно, знаете, время стирает различия между личностями. У семидесятилетних людей примерно одинаковые заботы, не сильно отличающиеся друг от друга развлечения. На этом мы и играем… Но давайте пройдем к столу. Что? Да, вместе с гостями. Все сотрудники, кто не занят по работе, обедают вместе с клиентами, сотрудницы, естественно, тоже! Я на этом настаиваю. У нас всех одна судьба. Это я просто так выражаюсь.
За моим столом — он больше походил на ночной столик, это очень по-домашнему, как объяснил мне Хартли, — кипели разговоры. Про погоду, про дожди, про неурожайный год на грибы, про гибель в авиакатастрофе певицы Лоры Блак — вот уж не повезло, так не повезло, ведь могла бы полететь на другом самолете… Как ни в чем не бывало мои сотрапезники обсуждали последние события, смеялись над шутками, смеялись от души, показывая свои или вставные зубы. Все были одеты с иголочки! Высокий худой старик напротив явно заботился о своем костюме, это чувствовалось по тому, как он расправлял плечи, одергивал рукава рубашки, поправлял воротник. Новый костюм для праздничного выхода…
Отсутствием аппетита никто не страдал, бутылки с вином пользовались спросом. Когда подали сыр, Хартли объявил о сюрпризе, и это был действительно сюрприз: Франсис Гомез, собственной персоной. Франсис Гомез со своим аккордеоном. Его оркестр уже был готов и ожидал всех в танцевальном зале, а он пришел выпить с друзьями в предвкушении того, что их ждало. Сопровождая слова жестами, откидывая рывком головы свою знаменитую прядь волос, он порадовал аудиторию одним из тех наигрышей на аккордеоне, который многое говорил о виртуозности музыканта и о счастье, которое он собирался доставить слушателям.
Моя соседка по столу — та, что сидела слева, потому что та, что была справа, была не очень, — решила выяснить мои музыкальные вкусы. Честно говоря, к аккордеону у нее… Я сказал ей что-то, конечно же, выдуманное, но не лишенное смысла, про очарование аккордеона и про то, что он вызывает воспоминания о берегах Марны, о «Тур де Франс» и о деревенских танцах. Но тут она с ужасом меня прервала:
— А где же ваш бейдж? Вы его потеряли!
Что было ответить? Не переживайте, дорогая приговоренная, у меня нет бейджа потому, что сегодня еще не пришла моя очередь всходить на эшафот? Что у меня есть еще одиннадцать месяцев на то, чтобы наслаждаться жизнью? Что я здесь в качестве туриста? Чтобы посмотреть? Но в этом случае я рисковал подвергнуться всеобщему презрению; смотрите, вот предатель, козел, двуличник, он пришел посмеяться над нами, смерть узурпатору, укол ему, как всем! Как бы там ни было, я решил проявить мудрость. Да, а куда же это задевался мой бейдж? Видно, я плохо прикрепил его. Но я знаком с директором «Центра перехода», он все устроит.
— А… могу я вас спросить, какого цвета ваш бейдж?
— Красного, мадам, как и ваш…
— Тогда вы пригласите меня танцевать?
С этими словами она положила ладонь на мою руку, заглянула мне в глаза. Она в молодости была очень красивой, ее зеленые глаза до сих пор сохранили выражение игривой девушки. Во время обеда мы несколько раз выключались из общего разговора наших соседей по столу с их низменными интересами: слишком пережаренное мясо, облака, которые предвещают новые дожди. Ее звали Клер, она работала в банке, но большую часть своего времени посвящала археологии. Хетты перенесли нас в Анатолию, куда я все время мечтал попасть.
— Странная эта встреча, вам не кажется, последняя в жизни…
— Странная, это слово может ввести в заблуждение…
Но почему бы и нет? Почему бы, даже в этих обстоятельствах, не порадоваться нашей счастливой встрече? Мне показалось, что я стал чрезмерно чувственным, но место и время встречи располагали к лирике. И я не рисковал тем, что все будут смеяться над этим. И даже если Клер будет смеяться надо мной, смеяться ей останется недолго.
Но она не смеялась, она положила руку на мое плечо, потому что аккордеон Гомеза требовал этого. Ах, белое вино, я ответил на ее призыв, я положил руки на ее более упругую, чем можно было ожидать, талию, и мы стали покачиваться в ритм музыки.
— Встреча без продолжения, совершенно бесполезная встреча, не так ли?
— Именно об этом я сейчас подумал. Но мне кажется, что нет. Кто может утверждать что-то категорически? В общем, я не знаю… А у вас есть с собой фотография? Я хочу сказать, ваш снимок в молодости?
Я высказал просьбу, даже не успев ее обдумать, не поняв неуместность ее. Вашу фотографию, но той поры, когда вы были красавицей. Она не обиделась, вынула из сумочки бумажник, там были две фотографии. Вот, выбирайте. Я не ошибся, она в молодости была очаровательной. Ее легко было узнать по посадке головы, в которой было что-то от хеттской принцессы.
— Вы не подарите мне этот снимок? Здесь вы похожи не хеттскую принцессу!
— Вы хотите оставить ее у себя? Но зачем? Ведь уже… О, в конце концов, да, конечно.
Она посмотрела на снимок, потом повернулась к одному из гостей, который нуждался в ее помощи.
— Клер! Ты ведь должна помнить призывы мая 1968 года… Ну, помнишь, революционные выступления студентов…
— О, это было так давно… Отец мне рассказывал про баррикады, когда я была еще совсем маленькой… Постой-ка, вот: Пляж под мостовыми… Запрещать запрещено… И еще… нет, другие не помню…
Май 1968 года! Другой век, другой мир. Большинство Кандидатов, всех этих маленьких стариков вокруг меня, слышали про май 1968 года. Ах, мыслители революции и представить себе не могли, что их дети закончат жизнь в «Центре перехода». В полной свободе!
Чтобы прогнать заботы, нет ничего лучше, чем великая музыка. Над ней невластно время, молодые и старые, все ей подвластны. А великая музыка Гомеза знала свое дело: после «Белого вина» Гомез заиграл оглушительный «Вечерний вальс», сотня голосов хором подхватила припев, веселье было в полном разгаре. Умелые пальцы бегали по клавишам, выступающее брюшко было скрыто инструментом, на лице застыла улыбка от старания и от веса аккордеона. Музыкант был поглощен игрой, этот вышедший из жестокой сказки игрок на дудочке увлек за собой семидесятилетних детей.
Музыка ли это спровоцировала или нет, но коридор, который вел к местам развлечений, и находившиеся там магазинчики были взяты штурмом. Любители вкусно покушать выходили из кондитерской лавки с битком набитыми бумажными пакетами, и это не могло уже вызвать осуждения. Даже угрызений совести потребителей. В фотоателье приятели по трое-четверо снимались в последний раз. Позади лысых черепов время от времени возникали пальцы буквой V, все толкались, что-то выговаривали друг другу, смеялись над реакцией того, кому предназначались эти снимки, вот они повеселятся, когда увидят нас в таком виде.
Опьяненный этим вихрем, я вошел в цветочный магазин, задаваясь вопросом, чем мог он мне помочь. Дела у него шли явно неплохо, мне пришлось выстоять очередь, чтобы купить одну розу. Одну? Да, одну, спасибо. Я подарил ее Клер. Это была неплохая идея. Она поцеловала меня в щеку, как юная мидинетка[22].
— Ты очень мил… Будем на «ты», хорошо? Она так прекрасна! И к тому же не успеет увянуть… А роза прожила так, как живут все розы, помнишь? А эта проживет дольше, чем я… Не хочешь пригласить меня на танец?
Мы устремились на танцплощадку, где пары соперничали друг с другом в азарте. Клер положила голову на мое плечо, запах ее духов смешался с ароматом розы, которую она прижала к своей щеке. Вокруг нас дети мая 1968 года перемещались в разные стороны, словно ничего и не должно было произойти, один жаловался на мозоль на большом пальце, — не стоило надевать новые ботинки! — другая искала стул, чтобы опустить на него вспотевшее тело.
