Джон и Дэйв и Храм Кс'аль'наа''тхутхутху - Дэвид Вонг
За ними обвалились срезы плеч, груди и живота – покрытые лоскутами одежды, они рухнули на ковёр с приглушённым стуком, как консервные банки. Я в онемении наблюдал, как изуродованное лицо упало в кучу розовых фрагментов распавшейся Кэлли Глэсс.
Куски тела начали плавиться, выпустив лужу пёстрой розово-коричневой жижи. Секунду спустя лужа исчезла, не оставив и следа на чистом ковре.
Мясистые руки Уэлша отпустили меня, и я упал на четвереньки. Я чувствовал, что задыхаюсь.
Это я виноват. О, Келли, прости меня…
– С вами всё в порядке? – из дальнего конца кабинета прозвучал голос доктора Фреда.
Не поднимаясь с пола, я ответил:
– Пожалуйста, скажите, что вы видели это.
– Видели что, Дэвид? Вы видели человека-тень?
– Девушка, придурок! Келли – ты видел, что с ней произошло?
– Девушка? Вы видели девушку, Дэвид?
Я сел на полу, скрестив ноги. Затем перевёл взгляд на фото на стене. Восемь парней в лабораторных халатах. Я покачал головой и ничего не ответил. Доктор Уэлш продолжал:
– Можете описать, как она выглядела? В данный момент она здесь?
– Келли, её звали Келли. – Я попытался вспомнить её фамилию из статьи. – Глэсс. Келли Глэсс.
Я перевёл взгляд на доктора Фреда: он поднял бровь и посмотрел на Уэлша. Келли кто?
Уэлш продолжил:
– Вы не против, если мы попробуем ещё раз? Может быть, в другой день?
– Я иду домой.
Я встал и вышел из кабинета. Перед тем, как уехать, я зашёл в приёмный покой клиники, отыскал журнал и открыл статью о том эксперименте…
Эксперимент позволил заглянуть внутрь феномена «Людей-Теней»
Исследователи кампуса привлекли внимание международной общественности благодаря открытиям, позволяющим пролить свет на галлюцинации и чувство паранойи, характерные для пациентов, страдающих шизофренией и другими психическими заболеваниями. Эксперимент, проведенный когнитивным нейробиологом Марвином Уэлшем при содействии психолога Фредерика С. Прэтта и ассистента Марка Хоугленда, был поставлен на…
На чёрно-белом фото вместо Келли Глэсс был какой-то высокий ботаник с шаром кудрявых волос на голове.
Прости, Келли, – подумал я. Пожалуйста, прости меня.
Я поехал домой. Как я уже упоминал, я не сказал никому ни слова.
Шли недели, и ничего не происходило. Листья пожелтели, готовясь сорваться с ветвей под натиском порывистого ветра. Появились хэллоуинские украшения. Люди начали играть в футбол. А я в конечном счёте перестал оставлять свет включённым на ночь.
Может быть, думал я, всё было по-другому. Может быть, тёмное существо, появившееся в том небольшом кабинете, не заглянуло мне прямо в глаза; может быть, оно вырвало ту девушку из реальности вовсе не для того, чтобы преподать мне урок. Может быть, я вообще тут ни при чём.
А потом, спустя ровно шестьдесят четыре дня после того, как меня подключили к аппарату, и мой мозг открыл дверь в тёмное измерение и впустил существо-тень, я нашёл кое-что у себя в кровати. Или, точнее, оно нашло меня.
1
Есть на свете такой паук: тело у него размером с небольшую тарелку, а если считать с ногами – целый фут. Он называется Птицеед-Голиаф, или «Птице-мать-его-ед-Голиаф», как говорят те, кто видел его вживую.
Он ест не только птиц: в основном в его рационе крысы и насекомые, но его всё равно называют «паук птицеед», потому что тот факт, что он может съесть птицу – это самое важное, что нужно о нём знать. Если вы вдруг наткнётесь на одну из этих тварей, например, прячущуюся в шкафу или выползающую из тарелки супа, то первое, что вам скажут, будет: «Мать твою, да эта тварь может сожрать целую птицу!»
Я не знаю, как он ловит птиц. Но я знаю, что Птице-мать-его-ед-Голиаф не умеет летать – ведь если бы он умел, то обладал бы совсем другим именем. Его бы называли «сэр», потому что он был бы доминирующим видом на планете. И никто из нас не осмеливался бы выйти из дома, пока Летающий Птице-мать-его-ед-Голиаф не разрешит.
Я однажды видел такого в зоопарке, когда учился в старших классах. Мне было пятнадцать – те годы, когда лицо покрылось акне и с каждым днём становилось всё толще. Я стоял с открытым ртом, уставившись на стеклянную стенку его клетки. Паук был здоровым, как обе мои руки. Стоявшие рядом ребята хихикали и толкали друг друга в плечи, а за спиной визжала какая-то девочка. Но я – я не издал и звука. Я не мог. Потому что лишь тонкое стекло отделяло меня от этой твари.
И потом ещё не один месяц я вглядывался по ночам в тёмные уголки своей спальни, ожидая, что ножки толщиной с палец вот-вот высунутся из-за стопки комиксов и игровых журналов. Я боялся, что найду где-нибудь обрывки паутины толщиной с леску, в которой бы висели тушки полусъеденных воробьев. Или паучьи экскременты в ботинках – маленькие шарики с торчащими из них кусками перьев. Или кучки розовых яиц, в которых бы уже зрели маленькие паучата размером с мяч для гольфа.
И даже сейчас, спустя десять лет, я проверяю перед сном постель: какая-то часть моего подсознания всё ещё боится наткнуться на огромного паука, притаившегося в тени.
Я вспомнил об этом сейчас, ввиду происшествия с Человеком-Тенью, потому что той осенней ночью именно птицеед-голиаф всплыл в моём сознании, когда я проснулся от укусов в ногу.
Я спал мёртвым сном, укутавшись, как буррито, чтобы спастись от осенней прохлады. Я почувствовал покалывание в лодыжке, как будто в неё вонзали иголки. Птице-мать-его-ед-Голиаф выпрыгнул из тумана моего сонного воображения, и я рывком сорвал с себя одеяло. Я уже готовился обнаружить восемь мохнатых ног и пучок блестящих чёрных глаз, глядящих на меня.
Но ничего не увидел. Было слишком темно.
Я приподнялся и уставился на свою ногу. В тени что-то двигалось. Я убрал ногу с кровати и почувствовал тяжесть того, что прицепилось к моей лодыжке: оно весило как банка пива.
Судорожная паническая дрожь пробрала тело. Я застонал и лягнул холодный воздух, пытаясь стряхнуть то нечто, что впилось мне в ногу. Тварь отлетела в другой конец комнаты, мелькнув в столбе лунного света, лившегося через щель в
