Шимун Врочек - Метро 2033: Питер
«Сегодня же обычный дозор, контролирующий туннель, облажался. Сазонов – ты же битый волчара, ты-то как умудрился? Расслабились, блин».
Это называется «Феномен Бо» – на жаргоне диггеров. Когда косяк допускает тот, от кого этого никак не ожидаешь. От такого не застрахуешься.
Василеостровская никогда не относилась к очень красивым станциям, как, например, та же Площадь Восстания, где высокий свод, тяжелые бронзовые светильники, колонны с лепниной и роскошная, «сталинская» отделка зала. «Васька», как называли станцию фамильярные соседи с Адмиралтейской и Невского, была станцией аскетичной и суровой, готовой выдержать голод, холод, атаку тварей и спермотоксикоз защитников. Чисто питерская станция-крепость.
Иван поднялся на платформу через единственную открытую дверь. Остальные на ночь закрывались – во избежание. Еще на подходе к станции он услышал гул вентиляции. Это гудели фильтры, нагнетавшие воздух с поверхности. Василеостровская давно утратила центральное освещение (таких станций в метро осталось то ли три, то ли вообще одна), но системы фильтрации воздуха и насосы откачки грунтовых вод здесь все еще работали. Стоило это будь здоров. «Мазуты» с Техноложки дорого берут за свои услуги.
А куда деваться?
Зато туннели почти сухие. И есть чем дышать даже на закрытой на ночь станции.
Неяркий свет дежурных лампочек с непривычки заставил Ивана зажмуриться. Теперь, куда бы он ни посмотрел, всюду скакали цветные пятна.
На станции была ночь. Основные светильники, которые питались от дизель-генератора, стоящего в отдельной дизельной, в это время выключались. Работали лишь лампочки дежурного освещения, запитанные от аккумуляторов, – китайские елочные гирлянды, протянутые над дверными проемами. Поэтому ночью станция становилась уютней. Хорошее время.
Кашель, храп взрослых, сонное дыхание малышни, – и красные, синие, желтые мелкие лампочки.
Иван прошел по узкому проходу между палатками, закрывавшими большую часть станции. Это была центральная улица Василеостровской, ее Невский проспект, существовавший только ночью. Днем палатки убирали, сворачивали, чтобы освободить место для работы, а по выходным и праздникам: для развлечений. В южном торце станции, за железной решеткой, возвышались видимые даже отсюда ряды клеток – мясная ферма. Иногда оттуда доносился резкий звериный запах.
В отдельной палатке спали дети, начиная с четырех лет. Детский сад.
Иван шел мимо вылинявших, залатанных палаток, слышал дыхание, кашель, хрипы, иногда кто-то начинал бормотать во сне, потом поворачивался на бок. Старая добрая Василеостровская.
Завтра освободят всю платформу и поставят столы. Завтра станция будет гулять. И осталось до этого – Иван повернулся и посмотрел на станционные часы, висевшие над выходом к эскалаторам… Желтые цифры переключились на четыре двадцать три. Еще три часа.
Долго он провозился. Иван шагал, и иногда ему мерещилось, что он проваливается вглубь серого гранитного пола. Он поднимал голову и просыпался.
Спать.
Но для начала следует сдать снаряжение и умыться.
– Где ты был? – Катя, заведующая снаряжением и медчастью Василеостровской, сузила глаза.
– Хороший вопрос. А что, не видно? – поинтересовался Иван, расстегивая «алладин». Костюм химической и радиационной защиты Л-1 штука ценная, без нее в некоторых местах не сделаешь и шагу. Особенно если тебе хоть немного дорого то, что у тебя ниже пояса.
– Еще бы не видеть. Весь перепачкался, хуже гнильщика.
Иван закончил с «алладином», бросил его в металлический бак для санобработки. Стянул и туда же положил изгвазданные резиновые сапоги. Теперь портянки. Иван размотал их и отшатнулся. Ну и запах. Распаренные ноги на воздухе блаженно ныли, словно не могли надышаться. Иван бросил портянки в бак и поскорее закрыл его крышкой. Все.
– Где же тебя носило? – спросила Катя, пропуская его вперед. Невыспавшаяся и раздраженная, она была еще красивее. Точнее, красивой она становилась всегда, когда злилась.
– А ты как думаешь?
Теперь сдать снаряжение под роспись. Часть вещей – личное имущество Ивана, остальное являлось собственностью общины. Он начал стягивать тонкий свитер через голову, охнул, схватился за правый бок. Чертова фигня! Иван скривился, застыл от боли. Похоже, все-таки ребра. Катя тут же бросилась на помощь, помогла снять свитер. «Женщины, – подумал Иван. – Вы так предсказуемы… Все бы вам котят спасать. Или тигров».
– Ты с кем подрался? – спросила Катя, бесцеремонно ткнула пальцем в грудь, прямо в кровоподтек. Блин. Иван застонал сквозь зубы.
– Что, болит? – спросила Катя с плохо скрытым садизмом в голосе.
– Нет.
– А так?
От следующего тычка Иван согнулся, воздух застрял где-то меж лопаток. Он замычал, помотал головой.
– Ага, – сказала Катя. – Хорошо. Будем лечить. – Она вернулась с тазиком и марлей.
Иван выпрямился, открыл рот. Катя уперла руки в бока, вскинула голову:
– Если ты сейчас скажешь это свое идиотское «бато-ончики», я тебя по башке двину… вот этим тазиком, понял?!
Когда с обработкой ран и ссадин было покончено, Катя ушла выплеснуть таз. Потом вернулась и принесла Ивану воды напиться. Он единым махом осушил граненый стакан, сразу еще один – стало лучше. Катя уже не выглядела такой злой. Пока Иван умывался, она достала из мешка чистую смену одежды. Положила ее на койку рядом с Иваном, выпрямилась, спросила небрежно, словно невзначай:
– Значит, завтра?
– Ты красивая, – сказал Иван. Катя посмотрела на него. – И очень умная. И у нас действительно могло что-то получиться.
– Но не получилось. – Катя выдохнула легко. – Обними меня напоследок, Одиссей.
Иван покачал головой:
– Не могу. Прости.
– Почему?
Он дотронулся до ее волос, отвел темную прядь с лица. Улыбнулся одними глазами.
– Я почти женат. Наверное, это глупо, как думаешь? – Он взял ее за подбородок и поднял ей голову. Посмотрел в глаза. – Это глупо?
– Нет, – сказала Катя. – Ты, сукин ты сын. Ты счастливчик. Ты должен в ногах у нее валяться и Бога благодарить за нее, придурок чертов! Понял?!
– Да.
В темноте за стеной они слышали храп. Фонарики над входом переключились на другой свет – таймер сработал. Теперь палатка была залита красным светом – словно наполнена кровью.
– Ты моя царица Савская. Моя Юдифь.
– Льстец, – сказала Катя. – Ты хорошо изучил Библию, я смотрю. – Катя отвернулась, начала перебирать инструменты. Взяла эластичный бинт. – Подними руку.
– Я хорошо запоминаю истории про женщин.
Катя улыбнулась против воли. Закончила перематывать его ребра, закрепила узел. Снова загремела бачком с инструментами. В палатке установилась странная, напряженная тишина.
– А она? – спросила Катя наконец.
– Что она?
Катя остановилась и посмотрела на него:
– Кто она тебе? По Библии.
– Моя будущая жена, – ответил Иван просто.
Катя то ли всхлипнула, то ли подавилась – Иван толком не понял. Она отошла на секунду и вернулась с баночкой. Желтая застывшая мазь.
– Повезло тебе, придурку. Ну-ка, подними голову!
Он поднял голову. Увидел в Катиных зрачках белый силуэт убегающего в туннель тигра… Моргнул. Показалось. Катя наклонилась и начала мазать ему лоб вонючей холодной мазью. От ее дыхания было щекотно и смешно.
В следующее мгновение Катины губы оказались совсем близко.
– Иван, смотри, что я добыл!
Пашка ворвался в палатку. Замер. Иван с Катей отпрянули друг от друга. Пашка прошел между ними, с грохотом поставил бочонок на стол, повернулся. Неловкая пауза. Пашка оглядел обоих и сказал:
– Что у тебя с рожей?
– Стучать надо, вообще-то! – сердито сказала Катя. – Павел, блин, Лександрыч.
Пашка только отмахнулся.
Иван поднял руку и потрогал лоб. Болит. Странно, вроде маской противогаза было закрыто, а поди ж ты.
– Обжегся.
– Че, серьезно? – Пашка смотрел на него с каким-то странным выражением на лице – Иван никак не мог сообразить с каким. – И как это вышло?
Рассказывать целиком было долго.
– Ну… как-как. Карбидка рванула, – сказал Иван чистую правду. – Вот и обожгло.
– Да ну?! – Пашка притворно всплеснул руками. – А-афигеть можно. Ты с ней что, целовался, что ли? С карбидкой?
– Пашка! – прошипела Катя.
– А что Пашка? – изобразил тот недоумение. Иван давно заметил, что эти двое терпеть друг друга не могут – еще с той поры, когда он с Катей закрутил роман. Интересно, что когда он познакомился с Таней, Пашка почему-то успокоился… Вообще-то знал Иван ее давно, но как-то все внимания не обращал. Идиот. А тогда, после нелепой смерти Косолапого…
К черту.
Иван встал, потрогал эластичный бинт, перетягивающий ребра. Бинт был желтый, старый, не раз стиранный. Общество, блин, вторичного потребления! Так назвал это профессор Водяник? Еще он рассказывал: раньше, в Средние века, при монастырских больницах хранились бинты со следами старой крови и гноя, застиранные чуть ли не до дыр. Ими, мол, еще святой Фома или кто-то там лечил раненых. К язвам прикладывал. М-да. А выбросить нельзя, потому что руки святого касались, бинты теперь исцеляют лучше…
