Андрей Кокоулин - Начнём с воробышков?
— Который мух убивает.
— Тут всё сложнее.
— Ха! — сказала Марго. — С детьми как раз всё проще: они тебя или слушаются, и тогда ты их балуешь, или не слушаются, и тогда ты их наказываешь. Со взрослыми куда замороченнее. Из-за неправильного воспитания в детстве на них такая простая система не действует.
— Марго, я устал, — сказал Перфилов.
— Что ж, — сказала Марго, — надеюсь, я тебя настроила, цэу дала, живи Русик, горя не знай. У тебя-то хоть баба какая появилась?
— Ревнуешь?
Перфилов, морщась от вновь накатившей головной боли, встал, схватился за пальто на вешалке и, конечно, оборвал его к чертям.
— Зачем мне тебя ревновать? — хохотнула Марго. — Будучи женатым, ты не давал мне повода. Сейчас… При обилии голодных до женского тела самцов думать ещё и о тебе? Ты возомнил, Русик.
— А напрасно, — сказал Перфилов, отбрасывая пальто. — Её зовут Лена.
— Чао, выдумщик, — сказала Марго.
— Чао, — сказал Перфилов гудкам отбоя.
Он вернулся в комнату и сел на диван.
— Вот дура! — в сердцах сказал он. — Идиотка!
Его передёрнуло, и от этого непроизвольного движения боль влупила по затылку с оглушающей силой. Перфилов застонал и опрокинулся навзничь.
И это — жизнь?
Может, нажраться таблеток? Марго, помнится, оставила целый кулёк просроченных упаковок и коробочек. Ещё больший кулёк унесла с собой. Фанатка удушения любого симптома в зародыше. Ох, к чертям! Всё-о-о…
Перфилов, кусая подушку, прорычал невнятную жалобу Богу на свою жизнь. Он, наверное, так и уснул бы, помучившись и обессилев, но судьба уготовила ему новое испытание. Какая-то сволочь принялась звонить в дверной звонок.
Ни хрена не открою, решил Перфилов. Задолбали. Что вам всем спокойно-то не сидится?
Он, как Вовка, наставил подрагивающий палец в коридор. Сдохни. Сдохни, гнида. Ну! Есть глухой стук тела? Нет? Можно ведь и беззвучно… Впрочем, подумалось ему через секунду, зачем мне труп под дверью? Начнутся расспросы, разбирательства, почему, мол, именно у вашей квартиры был обнаружен мертвец, чего хотел, нет ли какой трещины у него в затылке, а то соседа вашего видели на площадке с утюгом, не вдвоём ли вы работаете…
Звонить перестали.
Перфилов с облегчением закрыл глаза, но неожиданно расслышал настойчивый женский голос, кажется, зовущий его по имени-отчеству.
Лена. Вот какого чёрта?
Он поднял себя усилием воли, натянул штаны, накинул рубашку и, пошатываясь, побрёл в прихожую.
— Что? — спросил он через дверь.
— Руслан Игоревич, — неуверенно произнесли снаружи, — я пришла извиниться.
— Зачем?
— Ну, мы нехорошо расстались вчера, — сказала девушка. — Я чувствую. Правда, если вы считаете, что это нормально…
Перфилов выкрутил язычок замка до щелчка и приоткрыл дверь.
— Лена, вы знаете, что иногда появляетесь в неудобное время? У людей могут быть свои дела и свои болячки.
Лена кивнула. В этот раз она была в длинной юбке, блузке и жакете, ничего не просвечивало, и это Перфилова огорчило.
— Я просто извиниться.
Вид у девушки сделался потерянный.
— Чего вы хотите, в свою очередь, от меня? — спросил Перфилов.
— Ничего.
— Я рад.
Он потянул дверь на себя.
— Я бы хотела начать всё сначала, — выдохнув, быстро произнесла Лена. — С воробышков.
— С каких воробышков? — не понял Перфилов.
— Это бабушка у меня так говорила. С воробышков, то есть, с начала. Как с чистого листа. Будто между людьми нет ничего плохого, всё забыто, вычеркнуто из памяти.
— Странная у вас бабушка, — пробормотал Перфилов.
— Я сама уже не помню, почему так, — улыбнулась Лена, пожимая плечами. — Но вот прилепилось… Не хочется начинать жить на новом месте, рассорившись.
— Хорошо, Лена, — сказал Перфилов. — Давайте начнём с воробышков, только завтра. Сейчас у меня болит голова.
— Ой, извините! Это вам.
Перфилов принял пакет сахарного песка.
— Всё?
Лена кивнула.
— Я вас приглашаю на чай завтра. По случаю моего новоселья. В шесть. Будет торт, правда, покупной. И можете вашего Вовку взять.
— Он не мой.
— Ну, да, соседский.
— Именно.
— До свидания.
Перфилов щёлкнул замком.
Боль поутихла. Несколько секунд он стоял, слушая тишину и отдалённый шум воды в туалете, затем вернулся в комнату. Пакет песка плюхнулся рядом с подушкой.
Господи, как достали-то все!
Перфилов лёг, скрючился, натянул одеяло до подбородка, кое-как освободился, дёргаясь и лягаясь, от брюк.
— Никто тебя не любит, — прошептал он. — А почему? Потому что чудеса ушли из нашей жизни. Кто верит — тот дурак.
Приснилось ему одиночество.
Одиночество прорастало в виде тихого города. Высились дома с холодными стёклами и закрытыми дверями, упираясь в тугие, серые облака. Вереницы пустых машин замерли у тротуаров. Лавки, газетные киоски, обрывки бумаги. Сыпал мелкий снег.
Ни человека, ни собаки, ни голубя.
Почему-то казалось, что город застали безлюдьем врасплох. Ещё дымилось кофе в стаканчиках, теряли пепел окурки, мигали лампы реклам.
Странно.
Перфилов брёл по середине улицы, и ощущение пустоты и покинутости заставляло его сутулиться и держать руки в карманах.
Снег неожиданно пошёл хлопьями, оседая на крышах автомобилей, забиваясь в трещины плитки, ложась под ноги хрустким серым попкорном.
Несколько комочков свалились Перфилову за шиворот, но не дали ни холода, ни влаги. Он поймал один невесомый комочек на ладонь и приблизил его к глазам. Это оказался мумифицированный мушиный трупик. Следующий комочек, побольше, был мёртвым серым жуком.
Перфилов почему-то испугался и побежал.
Снег из мёртвых насекомых усилился, и они быстро покрыли асфальт тонким, шуршащим слоем, налипли на окна и провода.
А затем стали падать птицы. Сначала воробьи, вертишейки и синицы. Затем сороки, вороны, голуби и чайки. Пых. Пых. При ударе о землю они как спорами выстреливали в воздух серой, удушливой пылью.
Перфилов в панике стал искать нишу или открытую дверь. Но улица была пряма, а первые этажи домов оделись в камень.
По небу поплыли тени в виде человеческих силуэтов.
Перфилов беззвучно закричал, заметался, предчувствуя страшное. Подскакивая то к одному, то к другому автомобилю, он дёргал дверцы за ручки в расчёте, что хоть какая-то даст слабину.
Бам-м!
Что-то большое, стремительно прочертив небо, упало впереди между машинами и замерло изломанным комом.
Перфилов вздрогнул и отступил назад. Крик скопился в горле, но губы почему-то не смогли вытолкнуть его наружу.
Бам-м!
Ещё одно тело упало на дорогу. Далеко в сторону, в брызгах чёрной крови, отлетела нога. Из проломленной лысой головы потёк мозг.
Перфилов сделал ещё шаг назад.
И тут на крышу автомобиля, стоящего прямо перед ним, рухнула женщина. Жесть вмялась. Лопнуло стекло. Женщине срезало пальцы с руки, и они розовыми батончиками раскатились по асфальту. Загудела сигнализация.
Гудки были такой силы, что Перфилов открыл глаза.
Оказывается, под окнами работал мусоровоз, оглашая дворовое пространство предупредительными сигналами. Гремели контейнеры.
Перфилов, чувствуя себя стеснённо, перевернулся и расстегнул скрутившуюся рубашку. Стало легче. Утренний серо-синий свет выдавил сон из области пережитого в область несуществующего. Перфилов уставился в потолок.
Мухи. Воробьи. Люди. Вон как перемешалось всё, подумалось ему. Я болен. Только больной, воспалённый мозг способен налёту включать в сновидения события текущего момента. Возможно, я схожу с ума.
Несколько минут Перфилов представлял, как постепенно его охватывает безумие, и жалость к себе сладко терзала его.
Возможно, его определили бы в какую-нибудь психиатрическую больницу, в области, кажется, была одна. Он носил бы белые, в синюю полоску штаны и такую же куртку. Плохая еда, долгие процедуры, огороженный решётками мир.
Санитары. Как Вовка, он бы наставлял на них палец.
Провалялся он ещё час, наблюдая как светлеет потолок и как сквозь побелку в нескольких местах проступает желтизна.
Ни вставать, ни делать чего-либо не хотелось.
Жизнь представлялась совершенно бесполезным занятием. Надо писать подробный план на следующий месяц, слава богу, что последний в этом учебном году, затем составлять планы уроков, готовиться к общегородскому патриотическому семинару, там ещё школьное собрание впереди, пятьдесят пять лет Алисе Андреевне, преподавательнице физики и астрономии, минус пятьсот рублей из зарплаты, педсовет, инвентаризация кабинета, аттестационная комиссия, взнос в кассу взаимопомощи, и всюду должен, обязан… обязан, должен…
Перфилов взвыл и накрылся одеялом с головой.
Сдохнуть, господи, как было бы хорошо просто сдохнуть! Кто я? Что я? Тошно. Муторно! И лежать-то тошно.
