Владимир Колышкин - Златоград
Кажется, это было вчера, подумал Степан, проходя сквозь призраки ушедшего. Однако это было давно. В эпоху массового энтузиазма и энтузиазма масс. А теперь, в этот неопределенный час, когда время завтрака уже прошло, а время обеда еще не наступило, — оба залы были пусты.
Степан преодолел минутную растерянность, решительно пошел в зал занимать столик. На полпути его догнала и подхватила под руку Лира — причесанная, благоухающая, полная энергии и молодого задора.
— Ну, вот мы и готовы к употреблению, — сказала она с привычным уже хрустальным смешком.
Степан оценил её жест и отзывчиво напряг руку, за которую держалась прекрасная дама. За ней, как паж, волочился малыш.
— Что-то вы долго возились, друзья мои, — добродушно пожурил поэт компаньонов.
— Скоро — только белки, потому и мелки, — ответил ему пацан, протискиваясь вперед.
— Ах, ты!.. — воскликнула Лира и дала мальцу дружеский подзатыльник.
— Вот оно, тлетворное влияние баржи, — проворчал себе под нос Степан. — Представляю, чем они там занимаются…
Ребенок вприпрыжку помчался по проходу и выбрал место у окна в самом конце большого зала. Когда они чинно уселись за квадратный стол, — подошла официантка. Степан узнал её сразу. Это была Нина — худенькая женщина неопределенного возраста. Она всегда была с ним очень любезна. Степан поздоровался и сделал заказ: себе ростбиф, Лире (по её выбору) баранью котлетку, а пацану — вкусные колбаски. Так же заказали бутылку шампанского, чтобы поднять бокалы за приятное знакомство, если дама не возражает. Дама не возражала. Естественно, заказали черный кофе, а на десерт — мороженое. Да! и пепси.
— Решили отдохнуть с семьей? — вежливо улыбаясь, спросила Нина, расставляя на столике стаканы и открывая в холодных слезах бутылки с пепси-колой.
Степан тоже с улыбкой неопределенно кивнул головой, предоставляя официантке самой интерпретировать его безмолвный ответ. Мальчик, держа двумя руками стакан, тяжело сопя и смачно причмокивая, принялся накачивать себя темной пузырящейся жидкостью.
Степан неловко вытер салфеткой его мокрый подбородок и обратился к ребенку: — Послушай-ка, скажи, пожалуйста, нам свое имя, во избежание недоразумений.
Мальчишка поморщился от пузырьков газа, шибанувшего в нос, ответил: У нас на барже нет имен. Мы безымянные герои.
— Ну, хорошо, ладно, — миролюбиво согласился поэт, — не хочешь говорить имя, не надо. Тогда я дам тебе псевдоним. Против Амура не возражаешь?
— Не-а, — согласно ответил малый и выдул еще один стакан колы, после чего потребовал мелочи для музыкального автомата.
Лира открыла сумочку и высыпала на столик горсть монет. «Это мои слезы», — сказала она и засмеялась. «Почему?» — полюбопытствовал Степан. «Иногда мне снится, что я подбираю кем-то рассыпанную мелочь на дороге. А видеть во сне металлические деньги — к слезам». — «Суеверие», — тоном атеиста ответил Амур.
Он выбрал пятаки и побежал скармливать их джук-боксу.
— Нажми кнопку N7, обязательно! — заказал Степан, имея в виду песню под названием «Ты и я, и наша ночь».
Но Амур заказал песню Красной Шапочки.
«Если долго, долго, долго, по дорожке, по тропинке…», — пела пластинка задорным детским голосом. Под эту музыку было весело есть и пить. И они ели и пили, и глядели в окно, где улицу заливало дождем, где редкие прохожие бежали под теплыми струями, ища укрытия.
«…а-а-а! в Африке горы — вот такой вышины!
А-а-а! в Африке реки — вот такой ширины!..»
Кое-кто из мокрых прохожих забегал в кафе и становился вольным или невольным его клиентом. Степан испытывал блаженство. Что еще нужно человеку для счастья? Ростбиф был сочным и вкусным. Шампанское — шипучим, женщина веселой, ребенок — послушным. Благодать!
С каждой минутой народу в кафе становилось все больше и больше. Взрослых и детей. Градус веселья поднимался до упора. Все шумели как…
«…крокодилы, бегемоты.
А-а-а! обезьяны, кашалоты.
А-а-а! и зеленый попугай!..»
Вокруг одного из столов дети затеяли хоровод. Они надели на головы карнавальные колпаки, нацепили маски, взялись за руки и устроили под музыку такую карусель, что в глазах зарябило. Потом они разом дали залп из хлопушек и осыпали всех разноцветным конфетти. Наконец музыкальный автомат, заведенный Амуром замолк, и дети угомонились.
Официантка Нина включила проигрыватель и поставила на него большую долгоиграющую пластинку. С первых же тактов Степан узнал бессмертную композицию под названием «Маленький цветок» незабвенного Сиднея Бише, которую он написал в 1950 году, незадолго до своей смерти. Это соло на кларнете знали все, но мало кто знал его автора — композитора, великого кларнетиста и саксофониста-виртуоза, негра Сиднея Бише, родившегося в креольской семье, в Америке, в начале 20-го века.
Лебединая песня музыканта была печальной, трогательной и нежной. Каким еще может быть маленький цветок?
— Эй! — сказал Амур, выскребая чашку с остатками мороженого и обращаясь к Степану и Лире. — Чего носы повесили? Идите танцуйте.
Степан, чуть поспешно и несколько конфузясь, пригласил Лиру на танец. Они медленно двигались на тесном пятачке возле проигрывателя. Танец был интимным, контактным, глаза в глаза. «Тет-а-тет», — сказал бы Сидней. Степан не отрываясь смотрел в темные влажные глаза Лиры и все больше проникался уверенностью, что без этих глаз, без этих губ он уже не может представить своего дальнейшего существования. Экзистенция без Лиры теперь становилось для него бессмысленной.
Головы их сблизились. Сухие губы Степана коснулись мочки уха его партнерши. Он ощутил под своей ладонью легкое податливое тело женщины, и эта податливость была ответом на его незаданный вопрос.
Дождь по-прежнему заливал окна. Реальность подернулась зыбким, текучим флером, волны которого легко затягивали сознание в какие-то энигматические глубины. Степан танцевал с Лирой и был от этого счастлив.
Потом грянул рок-н-ролл в исполнении Элвиса Пресли. Все сорвались со своих мест, и зал затрясся так, что люстры закачались. Отплясав танец коллективного безумства, Степан и Лира вернулись за столик — разгоряченные, взъерошенные и очень довольные собой.
Наступила безмузыкальная пауза, во время которой все усиленно ели и пили. Степан, себе на удивление, захмелел от двух бокалов шампанского. И чем больше он хмелел, тем выше росло и становилось крепче его поэтическое тщеславие. Ему хотелось читать свои стихи, но он не знал, под каким соусом подать это блюдо. Тут он приметил среди детей с разноцветными масками на лицах или поднятых как забрало, детей, явно пришедших с какого-то карнавала, девочку, которая держала в кулаке целую пачку бенгальских огней. «Это то, что мне нужно», — весело подумал поэт и обратился к своему юному застольщику:
— Слушай, Амур, ты не возражаешь, если я пошлю бутылку пепси вон той девочке в маске кролика?
— Валяй, — добродушно махнул рукой Амур и похлопал себя по животу. — У меня и так уже внутри все булькает.
— Куда ты, Денисюк? — спросила Лира.
— Сейчас приду, — успокоил ее Денисюк.
Он встал, прихватив непочатую бутылку пепси, и отправился к веселой детской компании. Лира и Амур видели, как он что-то говорил ребенку, стоя перед ней на подгибающихся ногах. Девочка посмотрела на Амура и улыбнулась. Потом они произвели обмен: Степан поставил перед девочкой бутылку, а та вручила ему один стальной прутик с законсервированным веселым огнем.
По дороге Денисюк позаимствовал спичек у вездесущей официантки Нины, поджег стерженек, и, разбрасывая искры по залу, направился к своим спутникам, на ходу превращаясь из захмелевшего Денисюка в охваченного вдохновенным экстазом поэта Одинокого. Уже подойдя к столу и стоя в ореоле фонтанирующего огня, он начал декламировать стихи, соответствующие сему торжественному моменту:
Мы — металлурги, менестрели огня! Багряные вихри грядущего дня! Мы — сталевары, не знаем тоски. Металлом мы плещем И острые клещи Стальными зубами хватают бруски.
Металл! Он не дранка. И не портянка, Металлогранка — Главное в нем. ДышАщая жаром матка вагранки Под звездный салют его родила. Да будут бессмертными наши дела!
Благодарные слушатели устроили поэту небольшую овацию, слегка выходящую за рамки дружеского круга: кое-кто за соседним столиком благосклонно похлопал.
— Клево! — сказал Амур, когда Степан сел на место и огонь руке его погас. — Сам написал?
— А то! — с намеком на легкую обиду ответствовал Одинокий. — Я как-никак поэт.
— Степ, а Степ, а ты хорошо знаешь то, о чем пишешь? — спросила Лира осторожно, как при разминировании снаряда.
