Владимир Ильин - Наблюдатель
– Значит, по-вашему, – перебивает меня он, – пусть все идет так, как было? Значит, пусть творится зло, пусть одни люди убивают других, пусть от голода плачут и умирают дети и пусть снова и снова человечество страдает от чингисханов, гитлеров и им подобных? Что же, по-вашему, выходит, будто Зло – это историческая необходимость?
– В конечном итоге – да! – запальчиво отвечаю ему я. – Пусть это вам покажется нелепым, абсурдным и ошибочным, но это так… Человечество веками страдало, мучилось, гибли его лучшие представители, ошибки громоздились одна на другую, но все это было необходимо, чтобы достичь высот прогресса. Человечество закаляется в борьбе, и нельзя создавать для него тепличных условий! Простите, если я выражаюсь чересчур высокопарно, но как мне объяснить вам, чтобы вы поняли?!
– Не понять мне вас, Алексей, – непримиримо говорит Арвин Павлович, – не понять!.. Вот вы, наверно, бываете во всех эпохах и странах, вы вездесущи и всемогущи – как же, вы-то добрались уже до сияющих высот лучезарного прогресса! – но как при этом вы можете безучастно созерцать трагедии и драмы? Это же не какой-нибудь художественный фильм! Ведь в прошлом все происходит на самом деле: и ребенок, попавший под колеса поезда, гибнет взаправду, и взаправду травят псами женщин в фашистских концлагерях, и взаправду льется ручьем кровь по палубе теплохода!.. А вы… Как вы можете выносить все это и по-прежнему считать себя после этого людьми?!
– А вы думаете, мы не мучаемся? – срываюсь на крик я. – Думаете, к ЭТОМУ можно привыкнуть? А вы знаете, что лишь немногие Наблюдатели доживают до пятидесяти, хотя средняя продолжительность жизни в наше время давно достигла ста пятидесяти лет?! Бессонница, неврозы, психические травмы и расстройства, сумасшествие, наконец, – вот главные профессиональные недуги Наблюдателей. И вы не правы, мы, Наблюдатели, не все одинаковы. Не всем удается вытерпеть эту моральную Голгофу, и тогда они срываются и начинают совершать глупости. Они пытаются спасать людей, предупреждать их о бедах, но хорошего из этого все равно ничего не выходит, поймите!.. Есть множество примеров, когда наши люди творили в прошлом Добро – очевидное, настоящее Добро… Но проходило время, и это Добро порой оборачивалось таким злом, от которого страдали потом тысячи, миллионы людей!.. Поэтому мы и терпим. Сжимая зубы и наживая себе ночные кошмары и сердечную аритмию, мы сохраняем прошлое для будущих поколений, потому что каждый должен знать историю человечества, какой бы кровавой, жестокой и бесчеловечной она ни была!
– Не понимаю, – упрямо говорит мой оппонент. – Все равно не понимаю. Мы говорим с вами на разных языках. Видимо, нам с вами суждено быть по разные стороны баррикад. Просто лично вас еще не касалось горе. Но если бы погиб самый близкий вам человек, а кто-то мог спасти его, но не спас, – то вы бы поняли его доводы и оправдания, какими бы они ни были?
Он отворачивается и долго молчит. И я тоже молчу, и отчаяние охватывает меня. Мне нечего ему сказать. По-своему он прав, и не мне его судить. Но ведь и я тоже прав, так зачем же он пытается судить меня?
– Позвольте полюбопытствовать, Арвин Павлович, – наконец нарушаю тишину я, – зачем все-таки вы сцапали меня, будто какого-нибудь уголовника? Неужели только для того, чтобы выразить свое презрение и порицание Наблюдателям в моем лице?
Арвин Павлович закуривает и задумчиво потирает подбородок.
– Конечно, не для этого, – охотно соглашается он. Он уже, видимо, отошел и говорит теперь вполне деловым тоном. – Было бы глупо создавать огромную организацию на общественных началах, действующую в условиях полнейшей секретности и превосходящую по технической оснащенности КГБ и ЦРУ вместе взятые, только для того, чтобы побеседовать с пришельцем из будущего на темы морали и нравственности… Нет, у нас есть и другая, более практическая цель. Как человек, пришедший из будущего, вы должны обладать огромным запасом сведений и знаний о нашей эпохе. Понимаете, я и мои единомышленники не хотим, чтобы в истории человечества повторялись бхопалы, чернобыли и хиросимы. Мы не хотим, чтобы люди гибли из-за чьей-то преступной халатности, злого умысла или просто в результате слепого разгула стихийных сил.
– Вы думаете, вам удастся это сделать?
– Ну конечно, мы не сможем гарантировать безопасность каждому человеку. Прежде всего, нас интересуют крупномасштабные бедствия и катастрофы. Их-то мы сумеем предотвратить. Поверьте, у нас имеется достаточно сил и средств, чтобы влиять на ход событий…
– Но ведь будущее тогда кардинально изменится! – восклицаю я. – Оно будет совсем другим, и вы даже не сможете предугадать, каким именно!
Арвин Павлович внимательно смотрит на меня и усмехается.
– Вы просто боитесь, Алексей, – прищурившись, произносит он. – Вы боитесь, что тот привычный и наверняка весьма комфортабельный мир, из которого вы явились к нам, перестанет существовать… Могу вас успокоить: это не так. Я уже обращался к специалистам, и они просчитывали возможные варианты. Меняться будет только НАШЕ будущее, а ваш мир будет продолжать существовать без изменений. Просто в какой-то точке линии мирового развития произойдет раздвоение… Представьте себе дерево, у которого на определенной высоте от земли ствол расходится надвое, образуя две, отдельные друг от друга ветви…
– Но ведь с одной ветви на другую невозможно будет перебраться, – возражаю я.
– Правильно мыслите, молодой человек,- иронически улыбается мой собеседник. – В НАШЕМ будущем вам не будет места – не вам лично, а Наблюдателям вообще. Продолжайте изучать свою ветку, а до нашей пусть вам не дотянуться… А насчет того, какой будет новый мир… Мне почему-то верится в то, что он будет не хуже вашего. Что же касается лично вас, то можете не опасаться. Мы не будем поднимать шума в печати и демонстрировать. вас разным ученым комиссиям и падким до сенсаций журналистам. Мы дадим вам возможность тихо и незаметно покинуть наш мир и вернуться в свой благополучный век до того, как произойдут какие-либо изменения в мировых линиях. Но при одном условии: вы добровольно согласитесь передать нам информацию, которой располагаете. И даже не всю, а лишь ту ее часть, которая нас сейчас интересует…
"И тогда мне больше не быть Наблюдателем, – мысленно подытоживаю я. – Провал мне в Центре простить еще смогут, они поймут, а вот нарушение Закона Наблюдателей – никогда".
– Ну, а если – нет? – осведомляюсь я. – Будете пытать? Загонять иголки под ногти и подсоединять к моим гениталиям провода от телефонного аппарата?
Арвин Павлович опять усмехается.
– В гестапо мы играть не будем, юноша, – медленно говорит он. – Хотя к определенному насилию над вашей личностью нам прибегнуть в этом случае придется. Кое-каких успехов в этом деле мы уже достигли. Есть, например, метод принудительного гипносканирования мозга. На худой конец, существуют различные препараты, заставляющие человека выкладывать всю правду-матку. В любом случае мы не отпустим вас, пока не получим интересующую нас информацию… Но выбор остается за вами. Вы можете еще подумать. До завтрашнего утра. Утро, как говорится, мудренее вечера. Не буду вам мешать.
Он резко поворачивается и выходит из "бункера". Через несколько минут в поле моего зрения возникает все тот же врач, который достает из чемоданчика какие-то принадлежности… Собирается продлевать мою иммобилизацию, догадываюсь я, и бессильная ярость охватывает меня. Но все, на что я способен, это поскрипеть зубами да погримасничать. Правда, есть еще одно средство… Вызываю Оракула, и мгновением позже перед врачом на кушетке лежит его абсолютный двойник. Но на медика этот эффект не производит никакого впечатления. С бесстрастным лицом он делает мне инъекции во все конечности, собирает инструменты и исчезает за дверью.
Я остаюсь один в бетонном карцере, освещаемом люминесцентными лампами. Словно догадываясь, что мне не нравится яркий свет, невидимый контролер за стеной или за потолком уменьшает яркость ламп до уровня "ночника". Я один в этой слабо освещенной бетонной тишине…
Хотя – почему один? Прикрываю глаза, и из мрака начинают выплывать лица. Лица моих друзей и коллег-Наблюдателей.
Вот Денис Лумбер. Мы учились с ним вместе, но он пошел на Выход раньше меня. Помню, вернулся он тогда весь не в себе, мрачный, с остановившимся взглядом и трясущимися руками. Раскрылся он мне лишь спустя месяц… Горел дом, пятиэтажный жилой дом. В него угодила зажигательная бомба, сброшенная с немецкого самолета. В дом входить было опасно, но еще можно было рискнуть… Перед домом толпились люди, но в основном это были женщины, старики и инвалиды – война была в самом разгаре. В одном из окон пятого этажа белели лица пятилетнего мальчика и семилетней девочки. Прильнув к оконному стеклу, дети смотрели вниз, на толпу. Они были так перепуганы, что даже не пытались звать на помощь. Женщины выли от ужаса, а мать детей рвала на себе волосы. Время от времени в черный от сажи снег с крыши, шипя, срывались горящие головешки – кровля могла вот-вот обвалиться. По неопытности своей Денис, потрясенный зрелищем пожара, не сумел вовремя уйти, и когда из окна, где только что были дети, вырвался наружу мощный язык пламени, мать несчастных кинулась на Дениса и стала бить его по щекам, царапать лицо ногтями и стучать по его груди крепко сжатыми кулачками, пока не потеряла сознание…
