Любен Дилов - Жестокий эксперимент
Приученный к дисциплине и порядку, он разложил покупки по полкам, поставил джезве на газовую горелку и только потом вышел, все еще занятый мыслью, как же отделаться от своей гостьи. Ее присутствие в этом излюбленном уголке профессор ощущал как некую опасность.
Так и не решившись заглянуть к нему на кухню, она вышла из каюты и теперь стояла на палубе и смотрела на море. Он спустился в трюм за складным шезлонгом и медленно (к этому вынуждала теснота) понес его наверх.
– А вы? – спросила женщина, когда он поставил перед ней шезлонг.
– Я ведь сказал, что большее количество людей не предусмотрено.
– А если вытащите из воды какую-нибудь потерпевшую?
– Помещу ее в спасательной лодке. Есть такая, надувная.
– Даже на палубу не пустите? Ой, ну и жестокий же вы! А в институте говорили, что вы добрый, великодушный, мудрый. Вас даже молодым Буддой когда-то называли.
И снова она разозлила его, как злили когда-то студенты. Каждый новый курс считал своим долгом придумать для него какую-нибудь кличку.
– Будда не был физиком. А в физике есть один такой фундаментальный принцип. Когда какая-нибудь частица входит в какой-нибудь атом, другая частица должна выйти… Хотите выпить? Только, увы, все теплое. Лед завтра буду заготавливать.
– А принцип дополнительности? – неуверенно начала она, так как, похоже, забыла его. – Разве в нем не говорится о том, что ничто в природе не может существовать в единственном экземпляре?
– А вы… – простодушно обрадовался он ее ответу, потом панически бросился в наполнившуюся дымом кухню, заметив потянувшийся из иллюминатора дымок.
Густая жидкость гусеницами ползла по джезве и вспыхивала на газовом пламени. Удалось спасти всего полчашки кофе, и он не мог не вспомнить старое морское поверье, что если на борт судна приходит женщина, то вместе с ней приходят и беды моряка.
– Оказывается, и чашечек-то у вас две! – весело разоблачала его женщина.
– Резерв, если одна разобьется, – осторожно опустился у ее ног профессор, чтобы поставить чашки на пол. – Хотите печенья?
– Нет-нет, мне надо сбрасывать лишние килограммы!
Женщина наклонилась, чтобы взять свою чашку, которую он не сообразил подать ей сразу, и, невольно ища взглядом «лишние килограммы», увидел ее ноги, обнаженные до тонких смуглых щиколоток, так как брюки подобрались вверх. Ступни были короткими, а в передней своей части, где пальцы собирались воедино, чтобы втиснуться в ремешки сандалий, неожиданно расширялись. Между ремешками некрасиво выпирали косточки.
«Надо же сесть так нелепо, у самых ее ног!» – подумал он. Но женщина и не собиралась прятать ноги под шезлонг.
– Не смотрите на них, некрасивые! – только и сказала она. – Когда-то испортила их в балетной школе. Но разве могла девочка не закончить балетную студию при Доме культуры? А потом, это… Я небрежна по отношению к себе. Говорят, можно прооперировать, но это очень больно… А вот настоящая женщина вытерпела бы все боли ради красоты, так ведь?
Естественность, с какой она говорила о своих слабостях, вынудила его осознать, что в прошлый раз она вовсе не кокетничала, даже когда открыто флиртовала. И он сказал, прощая незнакомке первую принесенную ею на борт беду:
– А ведь интеллектуалке не следовало бы носить тесную обувь.
– В нас, женщинах, все так деформировано, – произнесла она, подув в чашку и отпив глоток кофе.
– Запрещаю на своей лодке печальную философию! Вам нравится здесь?
– О подобном путешествии можно только мечтать, но ведь у вас принципы! А что это такое – «Птах»? На борту вон написано.
– Название лодки. Был такой древнегреческий бог. Бог гармонии и порядка [2].
Она умолкла. Очевидно, силилась отгадать, какой смысл заключен во всем этом.
– Вот так-то! – засмеялся он. – Вы ведь обвиняли меня в снобизме? Обвиняли. А это чистой воды снобизм. Но я понял это только тогда, когда уже зарегистрировал лодку под таким названием. А как зовут вас?
– Мне не нравится мое имя. А впрочем, придумайте и мне какое-нибудь эдакое имя, – продолжала флиртовать она, пустив в ход обаятельные складочки в уголках губ, силу которых знала и намеренно оставила для этой решительной схватки. – Да какое-нибудь красивое, как те частицы, что не позволяют занимать свои места. Как их? Мюоны, нуклоны, мезоны… Эй, почему вы даете им только мужские имена? С чего это взяли, что в основе материи лежит мужское начало?
Она просто разыгрывала возмущение, и его подкупила ее интеллигентность.
– Нет, вы только посмотрите, как далеко зашел мужской диктат! Если хотите, когда вернусь, помогу вам написать статью. И за границу могу ее послать. – Он задумался, в какое наиболее авторитетное зарубежное издание мог бы отдать статью. Среди многочисленных названий мелькнуло название «Альфа», и он произнес вслух, словно совершил открытие:
– Альфа! – Но она не поняла его.
– Ведь вы хотели имя? Существует альфа-излучение. А еще, альфа – это первая буква в алфавите. Подходит для первой женщины, ступившей на мою лодку. Не так ли?
Она недоверчиво стала пробовать на вкус слово «альфа» и вскоре приняла его. Затем произнесла задумчиво:
– О вас говорят одно, а, оказывается, вы опытнейший комплиментщик.
Он смущенно отвернулся к морю, заполненному сотнями лодок и тем не менее навевающему скуку.
– Случайно так получилось. Мне хотелось придумать нечто такое эфемерное, красивое, как и название большинства частиц… Расщепляя ядра в ускорителях, мы, в сущности, деформируем материю и наверняка занимаемся чем-то вроде этих вот косточек, а воображаем, будто это и есть ее истинный вид. Альфа-лучи – нечто абсолютно реальное и независящее от наших экспериментов.
Она допила кофе и наклонилась, чтобы поставить чашку на пол. Ее грудь, ничем не обремененная под водолазкой, тяжело обвисла.
– Как вы думаете, человек может существовать в ином, истинном своем виде? Я хочу сказать… Впрочем, это еще апостол Павел понял. Человек – есть великий обман.
– Вы верующая?
– Нет-нет, просто у меня сосед поп, и мы с ним болтаем иногда. Поп, а умный, как дьявол, и… – Женщина умолкла, заметив, что он вслушивается в море.
Он никогда еще не видел его таким. Море встало за кормой подобно стене, за которой не было ничего, кроме болезненного одиночества. А ведь ему и вчера не хотелось плыть, и позавчера, но профессор издавна приучил себя не поддаваться настроению, если решение уже принято. Он долго глядел на эту опершуюся о горизонт сине-зеленую стену, испятнанную линялыми точками парусов и лодок, и только потом вспомнил, что сидящая перед ним женщина ждет ответа.
Осторожно, соблюдая в своих рассуждениях логику, начал:
– Не знаю, что именно имел в виду апостол Павел. Необходимо уточнение понятия, что есть обман, обман перед кем, обман относительно кого. Нет, я бы не назвал человека обманом, скорее – гипотезой. А гипотеза, разумеется, может быть и обманчивой тоже, но она меняется уточняется, претерпевает развитие вместе с опознанием объекта.
– И никогда не превращается в теорию у людей! – закончила она за него.
– Доказанная теория – скучная вещь. Гипотезы куда интереснее.
– Вы кто по образованию?
– Биолог. Но пробую себя в журналистике. Доцент не желает, и все, найти мне работу. Мол, ему неудобно.
Он резко встал и направился к релингу. Вода, плескавшаяся о борт яхты, была тяжелой, сальной, и он возмечтал о той чистой воде, что ждала его у горизонта. Помолчал немного, затем заговорил, не поворачиваясь к женщине:
– Знаете, Альфа, на данный момент гипотеза такова. Мы с вами, пожалуй, действительно можем общаться. Однако я такой идиот, что, несмотря ни на что, завтра отчалю. Но, конечно, продолжу с вами этот разговор и вон там, за горизонтом. Буду рисовать ваш портрет и говорить с вами…
Решение мчалось ему навстречу подобно ураганному ветру. Он знал, что надо немедля развернуть лодку, опустить парус, чтобы лодка не перевернулась, но не двигался, очарованный надвигавшейся бурей. И единственное, что мог сделать – обратить свое предложение в шутку:
– Поэтому лучше сходите за своей зубной щеткой, а я за это время пройдусь по магазинам, подкуплю кое-что, чтобы дооборудовать лодку на двоих. Вот так-то – предоставляю вам возможность отомстить мне эффектно.
Стоящая у него за спиной женщина не спешила мстить, а он желал этого. Море ласкало белые бедра яхты все с тем же ленивым сладострастием своих грязных ладоней. Вдруг что-то загрохотало – это Альфа, вскочив, опрокинула шезлонг. Теперь она тоже смотрела в сторону горизонта. Ее глаза, чуть выпуклые, были черны, как антрацит. Аметист, пожалуй, не бывает таким черным.
– Не разумнее ли будет забрать свое приглашение обратно?
– Ну, поехали! – произнес он, не очень-то и настаивая, встревоженный и удивленный тем, что они оба осознают всю легкомысленность своей затеи, понимают, что их не ждет ничего хорошего, а ничего поделать с собой не могут. Они даже не могли притвориться радостными или же взволнованными, и только необходимость оставаться деловыми помогала им подавлять обоюдное беспокойство, очень походившее на раскаяние.
