Анатолий Бритиков - Охота на дракона (сборник)
Когда они С Джиной приблизились, кружок потеснился и вобрал их в себя. На Калинова особенно не прореагировали, только несколько девчонок пристально посмотрели на него и отвернулись.
— Не удивляйся, — прошептала ему на ухо Джина. Волосы ее щекотнули его щеку. — Ведь тебе не очень хочется быть заметным.
— С чего ты взяла? — поразился Калинов.
— Мне так кажется.
Однако сказал себе Калинов. Может, она еще и мысли читает?.. Может, на нее и дисивер не действует?
Он огляделся. Все, сидящие в круге, были молодые люди примерно одинакового возраста — лет шестнадцати — восемнадцати. Никто друг с другом не разговаривал, все молча смотрели в костер.
— Не вертись! — прошептала Джина. — Ты всем мешаешь!
— А что они делают?
— Потом расскажу…
Калинов тоже стал смотреть в костер. Но сколько он туда ни смотрел, ничего особенного там не увидел. Обычные горящие сучья, блеклые языки пламени.
Вдруг все зашевелились, заговорили. Сидящий напротив Игорь Крылов кивнул Калинову, как старому знакомому. Сегодня он не казался таким злым и противным, как вчера, в лесу.
— Что? — шепотом спросил Калинов у Джины.
Джина рассмеялась, и вновь зазвенели хрустальные колокольчики.
— Можно говорить громко, — сказала она. — Больше никому не помешаешь.
— А что это было? — спросил Калинов.
— Мы придумали интерес.
— И что теперь?
— Увидишь.
— А я хотел охоту на тираннозавра, — громко сказал высокий белобрысый юнец. — Представляете, море крови…
— Тебе бы везде море крови, — сказала Джина. — Дай волю, так ты бы весь мир в море крови превратил.
— Брось ты его, Джина, — сказала Маленькая черненькая девушка. — Его интерес еще никогда не выигрывал.
Белобрысый прищурился.
— А я не теряю надежды, — сказал он надменно. — Рано или поздно это произойдет.
— К сожалению, Вика, он прав, — сказала Джина маленькой брюнетке. — И когда это произойдет, я уйду и больше не вернусь. Уж лучше сидеть дома!..
Белобрысый сжал кулаки.
— Вот и сиди дома! — злобно крикнул он. — Пусть тебе мамочка розовым платочком сопли вытрет, лахудра рыжая? А мы тут как-нибудь без тебя, по-мужски…
— Сидел бы ты, мужчина, — сказал Калинов. — Научись сначала женщин уважать… “Мы”… “по-мужски”…
Белобрысый стремительно вскочил. Калинов усмехнулся и тоже поднялся с травы.
— Это еще кто тут голос подает? — сказал белобрысый. — Кому надоело ходить здоровым и невредимым? — Он смерил Калинова с ног до головы уничтожающим взглядом. — Детка, я же из тебя кисель сделаю, с хлебушком съем. — Он подошел к Калинову, навис над ним и брезгливо взял его двумя пальцами за кончик носа. — Остынь, мальчик, а то сейчас пар сзади повалит.
И тут Калинов ударил его, ударил коротко, без замаха, даже не ударил — ткнул ладонью правой руки, и белобрысый вдруг переломился пополам, словно сдвинули друг к другу ножки циркуля, и повалился на бок. На лице у него появилось выражение неподдельного изумления, и тут же глаза его закрылись. Как будто человек прилег на минутку отдохнуть.
— Ты убил его? — с испугом воскликнула черненькая Вика.
— Да нет, — сказал Калинов. — Таким ударом не убьешь… так, успокоил слегка… — Он коротко взглянул на Джину.
Джина презрительно смотрела на лежащего белобрысого.
— Не хочу я его здесь больше видеть, — сказала она с отвращением и вопросительно посмотрела на окружающих.
И вдруг белобрысый исчез, словно его здесь и не было. Только послышался негромкий шелест, будто ветерок кубарем прокатился по травке. Калинов застыл на месте.
— Спасибо, друзья! — сказала Джина.
— Не за что, — сказал курчавый парень в тунике и сандалиях. — По-моему, этот тип и так уже всем надоел. Надо было еще раньше выгнать.
Он подошел к Калинову и потрепал его по плечу.
— А ты ничего, новенький! Я бы с тобой в разведку пошел… Клод. — Он подал Калинову руку.
— Саша, — сказал Калинов. — Куда он делся?
— Вампир-то?.. Отправился домой. Больше он не появится. По крайней мере, пока мы здесь.
И тут вдруг затрещало, как будто кто-то быстро-быстро заколотил палкой по дереву. Калинова сбили с ног, он сунулся носом в траву и чуть не захлебнулся, вздохнув, потому что вместо травы под ним оказалась грязь, какая-то липкая жижа, и от жижи этой так отвратительно пахло, что его чуть не стошнило. И солнца уже не было на небе, а была черная беззвездная ночь, и сверху сеялся мелкий холодный дождик, мгновенно пробравшийся за воротник кольчуги и растекшийся по спине маленькими ручейками, а может, это был и не дождь вовсе, а холодный пот, потому что, кажется, их ждали. Во всяком случае, круглые пальцы прожекторов плясали по равнине, и каждый раз, когда они приближались, приходилось въезжать носом в грязь. И не шевелиться.
А потом опять затрещало, и высоко над головами визгливо прочирикали пули. Стреляли с вышки, которая приткнулась к колючей проволоке справа, приземистая и раскоряченная, словно табуретка на кривых ножках. Самонадеянные строители поставили ее по эту сторону… Впрочем, с какой стати они должны были опасаться нападения извне?
— Замрите! — негромко скомандовал Клод.
И они замерли. И, лежа в липкой жиже, дождались, пока успокоится охрана. Пулеметчики перестали палить в белый свет. Лучи прожекторов поплясали-поплясали, тупо уткнулись в тяжелый столб дыма, повисший над крематорием, и погасли. Где-то коротко тявкнула собака. От сторожевой вышки донеслись звуки губной гармошки, наигрывающей какой-то до одурения знакомый мотив. На вышке вдруг загоготали, и грубый голос прошелся насчет штанов какого-то Диего, которые, кажется, теперь требует капитальной стирки… Тоже мне, доблестный лейб-гвардеец, переполошил весь лагерь, где только таких нарожали, ублюдков… Хорошо, что комендант нализался, как свинья, и дрыхнет, а то бы не избежать тебе карцера…
— Вперед! — шепотом скомандовал Клод, и они поползли. Каждый к своей цели. Калинов к сторожевой вышке справа, Игорь к такой же вышке слева. Джина и Вика тянули мешок с зарядами, чтобы несколькими взрывами проложить проход в рядах колючей проволоки За ними подтягивались арбалетчики, чтобы, когда грохнут взрывы и пулеметы будут нейтрализованы, рвануться в проход и успеть добежать до барака охраны прежде, чем гвардейцы придут в себя. И быстро и хладнокровно засыпать их стрелами…
А оставшихся в живых офицеров, думал Калинов, мы повесим в воротах лагеря, прямо под словами “Боже! Прости нам грехи наши!”, и они будут болтаться в веревочных петлях, которые они приготовили для нас, жирные борова в оранжевых мундирах, густо пахнущие заморским одеколоном, а мы с удовлетворением будем думать о том, что этим, по крайней мере, грешить уже не придется… Вот только, куда мы денем всю эту ораву освобожденных уродов в драных комбинезонах, подумал он, и тут же отбросил эту мысль в сторону, потому что это была не та мысль, с которой ходят на колючую проволоку.
Он подобрался к самому основанию вышки, осторожно встал, чтобы проще было бросить, и достал гранату из кармана. Осталось выдернуть чеку и, дождавшись сигнала, швырнуть гранату туда, наверх, в подарок Диего, сидевшему в испачканных штанах, и неведомому музыканту с грубым голосом. И тут кто-то сказал сзади вкрадчивым голосом: “Салют, малыш!”, и сквозь кольчугу Калинов почувствовал, как в спину ему уперлось что-то твердое. Раздался громкий смех, и опять вспыхнули прожекторы, заливая все вокруг ослепительным светом. Как на стадионе. И Калинов понял, что их действительно ждали. Он сжался, соображая, как бы подороже продать жизнь, но тут сзади закричала Джина, и столько муки было в ее голосе, что он на мгновение потерял голову.
А потом со стороны оврага, где сидели ребята из резерва, вдруг Ударила молния, ударила прямо по вышке над ним, и вышка вспыхнула как порох, и в огне кто-то завыл и завизжал нечеловеческим голосом, а молния уже вдарила подругой вышке, мимоходом срезала кусок проволочной изгороди вместе с железобетонным столбом, и теперь гасила — один за другим — прожекторы. И тут Калинов понял, что это луч лайтинга, и оглянулся, и увидел, что тот, кто сказал ему “Салют!”, тоже смотрит в сторону оврага, на эту удивительную молнию. И тогда Калинов ударил его гранатой прямо в висок. Гвардеец удивленно хрюкнул и кулем упал ему под ноги. Руки и ноги его судорожно задергались, он перевернулся на спину и замер, и Калинов увидел в свете последнего прожектора лицо белобрысого Вампира с широко открытыми мертвыми глазами. А к прожектору уже подбирался луч лайтинга, по дороге сваливший трубу крематория, и она, подрубленная под основание, как в замедленной съемке, рушилась вниз, рассыпаясь на куски. Наверху взвыли в последний раз и замолкли, только что-то чавкало и хлюпало, словно там топили на сковородке свиное сало. И тогда, по-прежнему сжимая в правой руке гранату, а левой доставая из-за спины арбалет, Калинов бросился к проходу в колючей проволоке.
