Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле
Рамбай стоял рядом с беспомощным видом, и Ливьен, обращаясь к нему, испуганно закричала:
– Что она с ним сделала?!
– Она ни в чем не виновата, – ответил тот взволнованно. – Рамбай не спал и всё видел. Его никто не трогал. Он сам вдруг начал визжать и биться… Шалла держит его, чтобы он не навредил себе сам.
– Что же с ним? – еще сильнее всполошилась Ливьен. – Может, он заболел?
И в этот миг в их дупло влетел Лабастьер. Окинув взглядом происходящее, он коротко бросил Рамбаю:
– Мне нужна твоя помощь, отец.
– Помощь? – По тому, как Рамбай произнес это слово, Ливьен еще раз почувствовала, что сердце мужа полнится обидой на сына. В том числе и как раз за то, что тот никогда еще не обращался к нему за помощью или за советом.
– Они убивают моих детей, – при всей своей сдержанности Лабастьер не мог скрыть смятения и боли.
– Откуда ты знаешь?
– Я – телепат, и они – тоже.
Рамбай схватил прислоненный к стене махаонский пружинный карабин и, не тратя больше времени на разговоры, двинулся вслед за сыном, который уже покинул дупло. Вооружившись искровиком, кинулась за ними и Ливьен. Рамбай попытался остановить ее:
– Будь с внуком!
– Там тоже мои внуки! – возразила она, и Рамбай промолчал.
Они летели втроем. Поселок звенел от истошного визга малышей-гусениц. Лабастьер торопливо объяснял:
– Когда сделали больно одному, было больно и остальным, и они сильно перепугались. Я тоже чувствовал эту боль… Они убили уже четверых. Но я не знаю, где!
– Что толку искать убитых?! – заявил Рамбай. – Нужно защитить остальных!
– Как? – вмешалась Ливьен. – Мы не можем оказаться в трехстах гнездах одновременно!
– Но мы можем остановить убийцу, – согласился с отцом Лабастьер. В этот момент они как раз подлетали к дуплу своих ближайших соседей.
– Кто он?! – вскричал Рамбай.
– Вальта.
Рамбай кивнул. В лице его не отразилось и тени удивления, Ливьен же сначала подумала, что она ослышалась. «Жрец Вальта?! Муж ее добрейшей подруги Сананы?! Мудрейший из известных ей ураний, тот самый, что первым принял правление Лабастьера и убедил остальных принять его… Тот самый Вальта, который организовывал последний Праздник Соития!..»
Из гнезда соседей раздавался приглушенный писк гусеницы. Выставив перед собой ствол карабина, первым туда влетел Рамбай. Ливьен и Лабастьер вломились вслед за ним.
Картина, которая предстала их взорам, мало чем отличалась от той, которую они только что оставили: две самки, молодая и пожилая, удерживали на полу плачущую личинку.
Именно в тот момент, когда они вошли в дупло, малыш забился в приступе судорог. Ливьен посмотрела на Лабастьера, и ей стало страшно. Ее сын стоял привалившись спиной к стене и прижимая ладони к вискам. Его лицо, искаженное болезненной гримасой, было белым, как снег предгорий…
Поймав взгляд Ливьен, он выдавил из себя:
– Ещё один…
Тем временем Рамбай перекинулся несколькими фразами с хозяевами гнезда и сообщил:
– Вальты тут не было. Самки насмерть перепуганы тем, что творится с их чадом. Рамбай объяснил.
Лабастьер уже оправился от болевого шока:
– Спроси, есть ли у них оружие.
Рамбай выполнил это распоряжение и ответил:
– Да, у них есть лук, оставленный их бывшим мужем. Его убили махаоны, и самки научились…
– Скажи им, что я приказываю, – прервал Лабастьер. – Лук держать наготове. При появлении Вальты – стрелять, не вступая в переговоры. До того, как тот произнесет хоть слово!
Рамбай кивнул и стал переводить, а Ливьен обратилась к Лабастьеру:
– Почему Вальта делает это? И почему именно Вальта?
– Мне трудно понять его логику, – сказал тот. – Я знаю только одно: это межвидовая борьба…
Инструктаж самок закончился, маленький отряд вылетел наружу, и ситуацию объяснил Рамбай:
– Лабастьер обманул жреца. Тот поверил, что Лабастьер возродит племя, оплодотворив всех самок. Но родились только маака – враги ураний. Жрец предан своему племени, он мудр и умеет убеждать. Там, где он появляется, самки помогают ему убивать собственных детенышей.
Ливьен вспомнила слова Шаллы о том, что она любит Первого лишь тогда, когда забывает, что он – маака…
– Мы остановим его, – заявил Лабастьер. – Вальта не знал, что все мои личинки – телепаты. Если бы не это, в живых к утру не осталось бы ни одного.
Еще в четырех гнездах происходило то же. А в пятом они нашли самку, неподвижно сидящую на корточках перед задушенной гусеницей. Она не отвечала на вопросы Рамбая, и тот вскинул карабин.
– Не надо, – остановил его Лабастьер. – Этим ничего не исправишь.
– Она будет убивать других, – возразил Рамбай.
– Ты уверен?
– Да. Рамбай знает. Она помогла убить своего детеныша, будет убивать и чужих.
Лабастьер поднял автомат вслед за отцом, но не смог заставить себя выстрелить. Ливьен видела, как трудно самцам сделать необходимое. И она взяла это на себя. Очередь ее искровика успокоила совесть матери-убийцы.
…Приступы случались с Лабастьером еще несколько раз. Наконец в одном из гнезд они обнаружили жреца и его жену. Но сначала они увидели перед дуплом двух самцов с луками наизготовку. Рамбай не стал дожидаться, когда они выстрелят, и почти бесшумно уложил обоих лезвиями махаонского карабина. Не было сомнений в том, что Вайла именно тут. Так и оказалось. Он был безоружен. Вскочив с колен, он уставился на маака с беспомощной ненавистью во взоре.
Личинка была уже мертва. Лабастьер, Рамбай и Ливьен не вступали со жрецом в полемику. Без суда и следствия они превратили его, Санану и несчастную мать убитого малыша в мешки, нашпигованые пулями и махаонскими бритвами.
Всего в этот страшный день было задушено двенадцать гусениц. А казнено за детоубийство – около трех десятков самок и трое самцов, включая жреца.
Погребение несчастных детенышей маака и их убийц состоялось последовавшей ночью. К погребальному костру слетелось все племя. Ливьен испытующе вглядывалась в лица ураний. Сожалеют ли они о случившемся? Не повторится ли это снова?.. Но лица их были непроницаемы.
Ливьен была уверена, что Лабастьер скажет речь и пригрозит страшной смертью всякому, кто еще посмеет поднять руку на его детей. Но он не произнес ни слова.
Однако кровавые события того дня больше не повторились. То ли своей карательной акцией маака сумели запугать ураний, то ли не нашлось среди них бабочки столь же убежденной, авторитетной и сильной духом, как жрец Вальта.
Сожалеют ли они о случившемся? Искаженное ненавистью мертвое лицо добрейшей сказочницы Сананы будет с тех пор и до конца жизни преследовать Ливьен в сновидениях.
…Урании добывали пищу, не покладая рук. Гусеницы в мгновение ока пожирали все добытое. Они резвились, толстели и росли.
Так продолжалось до тех пор, пока ни пришла пора закукливания.
И вот, срок подоспел. Ливьен с нетерпением ожидала, когда из куколки выйдет ее любимый внук, Первый – сын Шаллы, спрятавшей свой кокон под их деревом.
Пожалуй, этот период был самым спокойным и самым бессмысленным за всё последнее время. Ливьен просто ждала.
И миг настал.
По всем подсчетам именно сегодня на свет должна была появиться новая бабочка. Именно «на свет», ведь Первый был маака, а не ночная урания.
Ливьен, Шалла и Рамбай не спали. Они сидели возле холмика под деревом, то и дело поглядывая на него.
Внезапно земля зашевелилась, кусок дерна, приподнявшись, отодвинулся в сторону, и из отверстия выбрался покрытый слизью юный самец. И был он точной копией новорожденного Лабастьера.
Он огляделся. Выражение его пепельных глаз было на удивление осмысленным. Он остановил свой взгляд на Ливьен и вдруг произнес:
– Здравствуй, мама.
Лицо Рамбая исказилось ужасом. Новорожденный не мог уметь говорить! А у Ливьен появилось ощущение, что все это – глупый розыгрыш, что из кокона вылез их взрослый сын. Да ведь и «мамой» он назвал ее, а не Шаллу… (Та же, находясь на грани истерики, сидела, зажав, чтобы не закричать, рот ладонями, и, раскачиваясь из стороны в сторону, тупо смотрела на свое чадо.)
А «новорожденный» усугубил противоестественность происходящего словами:
– Вот я и родился снова.
…Император смолк, испытующе глядя на невесту. Наан нахмурилась, пытаясь осмыслить услышанное. Наконец ей стало ясно всё, и она в ужасе отпрянула от Лабастьера Первого:
– Я всё поняла! Так вот что означает, «умеющий быть везде»! Ты ведь говорил уже, что самка нужна тебе только для того, чтобы вынашивать плод. Выходит, ты воспроизводишь сам себя в теле каждой самки! И все вы связаны друг с другом телепатической связью…
– Да, ты права. Дело обстоит именно так. Нас тысячи. И в то же время все мы – один единственный Я в тысячах телесных воплощений. Таким образом я стал бессмертным и всемогущим.
– Ты – чудовище, а вовсе не Внук Бога!
