Генри Олди - Чудовища были добры ко мне
Туесок на поясе был пуст, как скорлупа выеденного яйца. И кинжал пропал. Бородачи ограбили, больше некому. Или трактирщик! Подмешал дурману в пиво, обобрал доверчивого гостя и бросил в канаве. Сунешься обратно – рассмеется в лицо. Сапоги? Какие сапоги?! Пойди, проспись, дурила!
С трудом Краш поднялся на ноги. Кулаки, вместо того, чтобы лупить в кровь гада-трактирщика, размазывали по лицу слезы – бессильные, злые. Прихрамывая, мальчик заковылял прочь от злополучного трактира.
Он брел на север.
Питался Краш ягодами, грибами, дикими сливами. Собирал орехи, суком-рогулькой выкапывал корни "земляной груши". Однажды придушил кролика, запутавшегося в чужом силке. Орудуя острым камнем, глотал сырое мясо – давясь, кашляя, боясь, что объявится ловец. Потом сутки маялся животом. К вечеру сворачивал с тракта, ночуя в лесу или роще. Спал на деревьях, но с закатом начало подмораживать. Проведя две ночи без сна, дрожа от холода, Краш плюнул на страх перед волками. В ворохе багряно-золотых листьев, пахнущих терпкой горечью, спалось не в пример теплее. Главное, соорудить "ложе" из сухой коры – иначе земля все тепло из тела высосет.
Хорошо ночевалось в стогу. Жаль, стога попадались редко.
Зарядили дожди – унылые, как похороны. Дорога раскисла, в самой густой чаще даже мышь не нашла бы сухого уголка. В деревнях мальчика встречали – хуже некуда. Изредка разрешали спрятаться в хлеву или в сарае с прохудившейся крышей. Подавали скудно, чаще без затей гнали прочь. Местная ребятня улюлюкала вслед, бросала в спину комья грязи. Собаки были добрее – облаивали, но близко не подходили.
"Надо идти в город. Маги в городах живут…"
Дальше мысли сворачивали в накатанную колею. Кто возьмет в ученики вонючего, худого, как скелет, оборванца? Чтобы глянуться магу, надо подобающе выглядеть. Отец любил это слово: "подобающе". Нужна приличная одежда. Да где ж ее взять – приличную? Тряпьем бы разжиться… Украсть? Поймают, изобьют, правую руку топором отрубят. Или в темницу бросят. В темницу – оно бы и неплохо. Крыша над головой, кормят… К темноте он привычный. Черная Вдова о нем заботилась, вылизывала. А люди – хуже тварей…
Мальчик не чувствовал коченеющих ног. Не замечал снежинок, срывавшихся из низких, набрякших туч. С упорством одержимого он шел на север. Зачем? Спроси кто – Краш не смог бы ответить.
* * *Шагнув за околицу, он с ясностью смертника, взошедшего на эшафот, понял: эта деревня – последняя на его пути. Если и здесь не приютят, не бросят кусок хлеба – он ляжет, где стоит, и замерзнет.
Может, оно и к лучшему?
Закрыть глаза – и ждать, пока вечная тьма не сомкнется вокруг. Кто встретит Краша на том берегу Хавсалы, реки царства мертвых? Мать с отцом? Черная Вдова? Он не исполнил волю королевы Шаннурана, не вернул ей украденное…
Тяжесть чужого взгляда придавила к земле. Краш с трудом заставил себя обернуться. Суставы скрипнули несмазанными ступицами колес. От ближайшего дома на мальчика глядел медведь. Огромный, кудлатый, в косматой, с проплешинами шубе. Шапку медведь надвинул на самые брови.
"Прогонит," – безнадежно подумал Краш.
– Пустите… погреться…
Медведь молчал.
– Холодно…
Медведь засопел, высморкался под ноги:
– Убирайся! Ишь, проглот…
Краш еле разобрал, что ему сказали. Но главное уразумел – гонят.
За слюдяным окошком мелькнула тень. Раздался женский голос: мужчину окликнули из дома. Бородач засуетился, сделавшись меньше ростом, оглянулся на Краша – и шмыгнул в двери. Не медведь – нашкодивший пес. Замычала корова, пахнуло свежим хлебом. Живот у Краша прилип к спине, в глазах заплясали искры. Как зверь, жадно раздувая ноздри, он сделал шаг вперед. В доме спорили. Женщина распекала мужчину на все корки. Но для Краша сейчас существовал лишь хлеб. Ноги подкашивались, он боялся упасть, не дотянувшись…
Хлопнула дверь.
– Эй! Иди сюда, значит… Эй, ты чего?
Мерзлая земля качнулась навстречу, норовя ударить в лицо.
Но медвежьи лапы успели раньше.
Три дня Краш отъедался. Просяную кашу – едва сдобренную салом, похожую на комок сероватого речного песка – уплетал со свистом, аж за ушами трещало. Он бы и добавки попросил, но не решался. Кислая капуста, бобы; один раз даже мяса дали… Краш ел и спал: набивал брюхо – и проваливался в блаженное забытье. Иногда, просыпаясь, он видел рядом мелкую девчушку – младшую в приютившем его семействе.
– А я знаю, кто ты! – заговорщицки сообщала девчушка. – Ты – принц!
– Какой принц? – шепотом спрашивал Краш.
– Какой, какой… Убёглый.
Она прикладывала пальчик к губам – тайна, мол! – и удирала.
Поначалу Краш думал, что девчушка ему мерещится. Он плохо различал грань между сном и явью, до судорог боясь проснуться – и обнаружить себя замерзающим в лесу под корягой.
– Ты – принц!
– И ничего я не принц, – буркнул Краш.
Вставая с лавки, где ему кинули ворох тряпья, он едва не угодил ногой в отхожую лохань.
– Принц!
– С чего взяла, дуреха?
– Мне бабушка рассказывала!
– Про меня?
– Про принца. На ихнее королевство напали враги, всех ножами убили… А принц сбежал. Он потом долго ски… ска… скотался?
– Скитался?
Слово было из благородных. Краш знал его от отца, в молодости служившего телохранителем у лорда Плимута.
– Скитался! – девочка от радости захлопала в ладоши. – Он был голодненький, его вши кушали… Тебя как зовут?
– Краш.
– А я – Хельга.
– Что там дальше было с твоим принцем?
– Он выучил язык зверей, собрал армию из волков-медведей – и всех победил. Вернулся в замок, стал королем и женился на самой красивой принцессе. Вот!
– Сказка… – с разочарованием протянул Краш.
– И ничего не сказка! Это ты нарочно так говоришь! – подмигнула ему Хельга. – Не бойся, я никому не скажу…
– Эй, прынц! Очухался?
В дверях горницы стояла хозяйка.
– Ага…
– Тогда делом займись. Воды натаскай, что ли…
– Я… я все сделаю!
Дают работу? Значит – не прогонят!
Будь Краш в горнице один – заплакал бы от счастья.
* * *…зима таилась в засаде, укрывшись за крепостной стеной гор. Ее дозорный – студеный ветер с севера – несся над трактом, сворачивая в деревни. Волчьей стаей завывал он в проулках меж домами, демоном хохотал в печных трубах. Земля промерзла до звона, черные ветви деревьев на фоне белесого, выморочного неба смотрелись рунами заклинаний.
Все изменилось в одну ночь. Наутро деревня проснулась, укрытая искрящимся, пушистым одеялом. Мир перестал напоминать задубевшую дерюгу: зима позаботилась о том, чтобы прикрыть наготу своих владений. Пробираясь к колодцу, по пояс увязая в сугробах, Краш улыбался. Что зимняя стужа тому, у кого есть крыша над головой! В хлеву, куда он перебрался ночевать, тепло, а к запаху навоза Краш был равнодушен.
Деревенские приняли мальчика легко. Смотрели с сочувствием, перешептывались за спиной. Отводили взгляды, если Краш оборачивался невпопад. Жалеют, думал он. Небось, хозяйка рассказала. Что у меня семью убили и дом сожгли.
О подземельях Шаннурана Краш благоразумно умолчал.
Дни тянулись за днями, похожие друг на друга, как близнецы. Прошлое блекло, растворялось в тумане. Крашу казалось, что он живет здесь с рождения. Черная Вдова покинула его сны, зов ее ослабел и нечасто тревожил Краша, поднимая среди ночи. Вначале он собирался, когда потеплеет, вновь отправиться в путь. Но чем дальше, тем реже вспоминал мальчик о своем намерении.
Весна, взломав лед на реке, не отозвалась в его пятках зудом странствий.
* * *За ним пришли на закате.
«Что? Чего вам…» – забормотал Краш, выпутываясь из соломы, служившей ему постелью. Сонный, всклокоченный, он сперва не узнал женщину, которая встала на пороге хлева. Это была Бычиха, жена кузнеца. Зимой, узнав, что Бычиха – имя, а не прозвище, Краш очень удивился. Неужели ее родители с детства знали, какой громилой вырастет дочь? Рядом с женой даже кузнец, детина хоть куда, казался щуплым доходягой. Дородная красавица – жизненную силу в деревне ценили выше соболиных бровей и осиной талии – Бычиха относилась к мальчишке-приблуде с грубоватой лаской. Украдкой совала краюху хлеба, ломоть сала; подметив, что Краш, обнадеженный ее сердечностью, зачастил к кузнице – подарила гребень, вырезанный из липы, штаны с кожаной заплатой на заду…
Вот и сейчас она улыбалась.
Проснулись, заблеяли овцы. Хрюкнул в своем закуте годовалый кабанчик. Улыбка Бычихи проплыла сквозь гомон и вонь – светлая, безмятежная. Сильные пальцы сомкнулись на запястье Краша.
– Пойдем, – молча сказала Бычиха.
Мальчик не понял. Как можно говорить молча? А вот так, оказывается… Куда пойдем? Зачем? Ночь в воротах, идет на двор… Плотная, в мозолях, ладонь запечатала ему рот. Когда ладонь убралась, Краш с изумлением осознал, что не в силах произнести самое коротенькое слово. Вместо слов изо рта несся хриплый стон и взлаивание, похожее на собачье.
