Вадим Сухачевский - Ковчег. Исчезновения — 1.

Он, созданный для меня!

В темноте

(Конференц-зал на 14-м этаже)

Лирический тенор(чуть слышно) . "Явися мне милосерд святый Ангел Господень, хранителю мой…"

Бас. Неужели так-таки ни у кого зажигалки нет, черт побери?

Лирический тенор. Ей-Богу, хоть сейчас не чертыхались бы вы! "…и не отлучайся от мене сквернаго, но просвети мя светом неприкосновенным…"

Бас. Давайте-ка сперва о прикосновенном свете подумаем! Как раз у вас-то зажигалка должна быть, вы же курите, сколь я помню.

Лирический тенор. Бросил две недели назад, врачи запретили. "…и сотвори мя достойным…"

Бас(А part [В сторону, про себя (фр.)]) . Здоровеньким помрет…

Лирический тенор. Оставьте! "…и сотвори мя достойным Царствия Небесного…"

Баритон(насмешливо) . Да куда уж, кажись! Достойнее не бывает!

Лирический тенор. Во всяком случае, инвалидов не обездоливал… "Все помышление мое и душу мою к тебе возложих, хранителю мой; ты от всякия мя напасти…"

Баритон. Да уж, инвалидов, это мы — ни-ни! Иное дело — здоровеньких…

Драматический тенор. Гспода! Коллеги! Вам не кажется, что сейчас не время заниматься пикировкой? Надо, не впадая в панику, обсудить сложившееся положение. Охрана нам, очевидно, не поможет — наверняка тоже где-то неподалеку блокирована. Однако наше отсутствие должно в конце концов очень многих всполошить!

Бас. Ну, положим, всполошатся — нам от этого легче? Никто ж не знает, где мы. И связь, как мы убедились, не работает. Влипли по полной программе!

Драматический тенор. Быть может, кто-то все-таки сказал, куда он отправляется? Секретарше или, к примеру, своим домашним?

Голоса:

— Разглашение гостайны?

— Лично я — никогда!

— Да, сомнительно, чтоб кто-нибудь…

— По мне даже и не спохватятся — для своих я сейчас на Алтае охочусь.

— А я — так и вовсе на сафари в Кении.

— А по мне и спохватываться некому — мои на Гавайях со вчерашнего дня. На месяц убыли.

— А в моем ведомстве вообще лишние вопросы не принято задавать.

Драматический тенор. М-да, весьма безрадостное положение… И отчего все-таки вот так вот, вмиг, Самаритянинов и Петросянц окачурились?

Баритон. Дайте-ка я их все-таки еще раз ощупаю… (После каких-то манипуляций.) Э, постойте, да они ведь живы! Температура упала, но пульс прощупывается, только редкий-редкий… Меньше десяти ударов в минуту…

Бас. В спячку впали, никак?

Баритон. Вроде того… Ну-ка, ну-ка… Тут возле них какая-то упаковка от таблеток… Эх, как бы поглядеть, что на ней написано…

Бас. Дайте-ка сюда, у меня часы с подсветкой… Ага, вот!.. Написано: "Фризинол". А таблетки-то наши — по-русски написано!

Лирический тенор. Еще бы не наши! Их изготовляют в лаборатории нашего тринадцатого управления.

Баритон. И на кой хрен?

Лирический тенор. Ну, мало ли какая оперативная необходимость… Если, к примеру, кому-то понадобится на время под покойника закосить.

Драматический тенор. Им-то на кой это сейчас понадобилось? В жмуриков поиграть захотелось? Смысл?!

Бас. Никакого…

Баритон. Не скажите. Прямая выгода! Так меньше кислорода потребляется.

Лирический тенор. Подождите, подождите-ка! Воздух-то сюда как поступает?!

Бас. Как-то закачивается…

Баритон. Вы хотите сказать — закачивался. Помните, вначале что-то гудело? Думаю, это компрессоры работали. А сейчас…

Лирический тенор(с ужасом) . А сейчас не гудят!

Драматический тенор. Так вы хотите сказать, что…

Баритон(обреченно) . Вот именно. Лжепокойнички-то наши оказались сообразительные! Как только компрессоры отключились, сразу, видно, смекнули, что плохи дела, вот фризинол тут же и приняли. Эдак, в спячке, глядишь, и неделю, а то и побольше, протянуть смогут.

Лирический тенор. А мы?..

Тягостная тишина.

Драматический тенор. А… а там случайно таблеток не осталось?

Баритон. Нет, все сами сожрали, гады!

Драматический тенор. Шкуры!

Бас. Что-то, по-моему, дышать стало тяжеловато, или мне только кажется?

Визгливый голос профессора. Да что ж это, что ж это такое, господа?!.. (Колотит кулаками в железную дверь.) Эй, слышите?! Кто-нибудь!.. Выпустите, выпустите меня отсюда!..

Лирический тенор. "Господи Боже наш, еже согреших во дни сем словом, делом и помышлением, яко Благ и Человеколюбец прости ми…"

* * *

В темноте

(6-й спецблок базы "Эдельвейс")

— Ты кто?

— Я дух Аризоил, невесомейший из здешних духов… Впрочем… Впрочем, мне кажется, некогда меня называли как-то по-другому… Не могу вспомнить…

— Это скоро пройдет. У меня уже проходит, я что-то начала вспоминать…

— Я узнаю тебя по голосу — ты жрица любви и пророчица Ина-Эсагиларамат, Возлюбленная в храме Эсагилы.

— Да, здесь меня называли так. Но когда-то было и другое имя… Только что помнила, и опять оно ускользнуло… Ничего, скоро обязательно снова вспомню…

— Это, наверное, было в прошлой жизни, ведь мы, духи, вечны, смертны только наши оболочки, и это имя, должно быть, носила какая-то твоя прежняя оболочка.

— Может быть… Но в таком случае странно, что я в нее снова, кажется, перехожу… В тот крохотный мирок, в котором я жила… Совсем крохотный, всего из двух клетушек мирок в каком-то огромном городе…

— В Вавилоне?

— Нет, город назывался как-то по-другому… Он и сейчас где-то совсем близко, я чувствую его дыхание… И рядом со мной был человек… Не помню, как его звали… Почему-то имена труднее всего вспоминаются…

— И там, в этом городе, ты была счастлива с ним?

— В ту пору иногда мне казалось, что была… Но теперь я уже не знаю… Помнишь историю про троянку Кассандру? Как ты думаешь, Аризоил, могла она быть счастлива, если все вокруг, даже тот, кто ее любил, только насмехались над ее даром?.. Бедная Кассандра!.. Не знаю, Аризоил, можешь ли ты понять нас обеих, ту несчастную троянку и меня?

— Да, я, кажется, понимаю… Такое ощущение, что ты одновременно рассказываешь и обо мне, когда я был заключен в прежней тесной оболочке… Тоже был огромный, тот же самый, возможно, город, и в нем — втиснутая в эту оболочку одинокая, печальная, никем не понимаемая душа. Ее печаль происходила от того, что она, как ей казалось, знала, куда катится окружающий ее мир…

— Значит, ты тоже это чувствовал?! Я имею в виду — насчет того, куда катится мир.

— А что, и ты чувствовала?..

— Поэтому, думаю, мне и помогли выйти из той оболочки, чтобы я смогла очутиться здесь… Да, да, так оно и было, теперь я начинаю вспоминать!

— Кто это был?

— Наверно, посланцы бога Энку, который избрал меня своей возлюбленной.

— Чего они хотели от тебя?

— Узнать, когда с нашим миром произойдет что-то действительно страшное?

— Когда наступит конец света?

— Что-то наподобие того.

— В самом деле, очень похоже на то, что было со мной… И ты сумела дать им ответ?

— Нет, не сумела. Быть может, очутившись в новой оболочке, я утратила свой дар?

— Насколько я знаю, такого не бывает — как бы ни менялась оболочка, дар остается: он принадлежность не оболочки, а души… И я не смог им ответить на такой же вопрос, уже не знаю, в чем тут дело. Ощущал только что-то очень далекое, смутное. И тогда, надеясь все-таки добиться своего, они вовсе лишили меня оболочки.

— Нет, тебе это только кажется. Совсем недавно мне тоже казалось, что у меня вовсе нет оболочки, а теперь… Вот, потрогай…

— Да, твоя рука… Значит, пока что мы оба…

— Мы оба — во плоти!

— И наги, как новорожденные.

— Мы и есть новорожденные, если мы только-только начали ощущать свою плоть.

— И, как новорожденные, не испытываем стыда от своей наготы.

— Или — как новосотворенные.

— Как Адам и Ева?

— Да, как Адам и Ева, пока ОН , тот, кто их сотворил, не вселил зачем-то в этот мир понятие греха. Прежде они даже в объятиях друг друга оставались безгрешными… Обними меня, Аризоил… Крепче… Что ты чувствуешь?

— Я чувствую, что ты — прекрасна!

— А сейчас?

— Я чувствую… чувствую… Боже, я чувствую, что я опять невесом!..

— Еще, Аризоил, еще!.. Крепче!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— А что ты чувствуешь сейчас, Аризоил?