Александр Морозов - Программист
Словом, мечется по страницам и экранам, шарахается из стороны в сторону толпа людей острых, энергичных, рисковых, у которых если уж счастье, то это «счастье трудных дорог», а если уж несчастье, то стало быть, «жизнь дала трещину».
А вот нигде что-то не встречал я героя, похожего иа Леонова. А ведь он почти мой ровесник. И ведь как-то возрастал он, как-то сложились его взгляды, привычки, его характер. Как? Нам виден только результат.
И результат, по-моему, неплохой. Леонов, правда, не выдумает пороха и первым не поедет нa ударную строй-
ку. Но он прямой и открытый человек. Не панибратствует с ребятами, сидящими за соседними столами, но и не лебезит перед министерством. Видел я и убедился несколько раз: зайдут к Леонову из Главного технологического управления или приедет издалека ходок от какого-нибудь крошечного заводика — Леонов всегда и со всеми одинаков: корректен, деловит, доброжелателен.
Не знаю, как и почему раскрывается некоторым людям музыка таких слов: аккуратность, исполнительность, четкость и порядок. Но раз такие люди существуют, зиачит как-то это все-таки происходит. И эти люди — золотой фонд исполинского маховика народного хозяйства. Приводные ремни информации, без которой нельзя ни управлять, ни быть управляемым.
Леонов подошел ко мне и спросил, знаю ли я о выделении семи отделов в ГВЦ. Я ответил, что знаю. Тогда он спросил, знаю ли я о переаттестации. И я снова сказал что знаю. Тогда Леонов сказал так:
— Гена, я тебе могу сообщить две вещи, а выводы делай сам. Во-первых, меня со всеми координаторами переводят в министерство. Это у нас, в общем-то, давпо уже намечалось. А во-вторых, переаттестация начнется недели через две. Как видишь, по странной случайности, это как раз тот срок, который администрация может удерживать работника, подавшего заявление по собственному желанию. Две недели, понимаешь? Начиная с сегодняшнего дня. А администрация… по крайней мере на уровне отдела, администрация будет задерживать. Столько, сколько сможет.
— Значит, тем, кто не желает плыть на новом корабле со старыми капитанами, времени на размышление почти не остается?
— Гена, выводы делай сам. А в общем-то, вся эта история с утверждением Борисова и Телешова — это, конечно, не дело. Тут и ты сыграл двойную, в общем-то роль. Смотри, в общем, сам. На всякий пожарный вот мой новый телефон, в министерство.
Ленов ушел, а я остался. Посреди коридора. Предстояло самое невыносимое для меня: предстояло распорядиться другими людьми. Они решать будут добровольно, но я могу повлиять. Должен буду склонить их к определенному решению. Наверное, склонить будет нетрудно, всегда можно накрутить разную всячину об интересной задаче, о перспективах и тому подобное. Но имею ли я право? Убеждать человека в чем-то не значит ли насиловать его ум?
Я принимаю решение самостоятельно, и мне некому жаловаться, если оно оказывается неправильным. Но если я склонил к той же ошибке еще и другого? Они виноват только в том, что поверил в мою дальновидность. В то, что я лучше его рассчитал последствия. Да и вина ли это? Верит в тебя человек и верит. Что ж здесь такого? А вся ответственность, выходит, на тебе. Уж коли ты объект веры, то обязан не обмануть чувства верующего.
Сбить с правильного пути… Направить на путь истинный… Что за выражения и в чем их суть? Может, не надо ни сбивать, ни наставлять? Ведь это я считаю, что такой-то путь — истинный. Может, он для меня истинным и является. Но для другого? Каков он окажается для другого? А у другого все другое: квалификация, нервы, жизненные планы, наконец.
Риск — этоя понимаю. Проиграл — плати. Но как можно заставить рисковать другого? Даже не заставить, а просто способствовать этому. И кто тогда рискует? Рискует он, потому что платить придется ему. И если бы еще речь шла о деньгах — я просто мог бы возместить ему сумму проигрыша. Но речь идет о жизненном пути. А за неудачи в этой системе измерения каждый платит сам. Здесь никому ничего не возместишь. Сие верно, как говорят математики, по определению.
Но это было то самое дело. Дело, которым нужно было заниматься. Которое имело в виду Исидора Викторовна. Даже не зная, в чем оно заключается.
А между тем положение было паршивое. Я сам еще мог подать заявление по собственному желанию и за две недели что-нибудь себе присмотреть. (Знакомств по Москве хватало, и в некоторых фирмах, с которыми я контактировал по работе, прямо и неоднократно намекали на желательность перехода к ним.) Но что сказать другим? Подавайте заявления, а там видно будет? И под какой это маркой все пойдет? Идея о блокировании Борисова и Телешова вряд ли вызовет полное понимание широких масс. Даже того же Сергея Акимова. Грядущее изменение тематики в связи с переходом в ГВЦ? Но что я сам-то предлагаю? О каких задачах на новом месте работы можно говорить, если еще неизвестно, где это новое место находится.
Подошла Лиля Самусевич. Это было уже кое-что. Подошла Лиля Самусевпч — это вполне могло означать, что я каким-то образом сдвинут с мертвой точки. Что я каким-то образом ухожу из района мертвой зыби. Так оно и оказалось. Лиля протянула мне бумажку с записанным на ней телефоном и сказала:
— Гена, это Давид Иоселиани. Это его телефон. Он позвонить просил.
— Да понимаешь, мы в прошлый раз расстались как-то непонятно, по-дикому как-то получилось…
— Это недоразумение, Гена. Я уже знаю. Давид не виноват. Я тебе как-нибудь потом объясню. А ты лучше ему позвони — он говорит, у него что-то есть для тебя.
— Что? Для меня?
— Ну позвони, позвони. Что-то, говорит, связанное с вашим разговором. С программой твоей, и еще…
Я позвонил. (Телефон-автомат — в вестибюле.) Иоселиани начал с горячих, темпераментных извинений-обяъснений, но так как я только оторопело и тускло поддакивал или вообще молчал, этическая часть разговора быстро иссякла. Иоселиани перешел к деловой части. Деловая часть была действительно деловой: Иоселиани сказал, что присмотрел себе угол в НИИ по проектированию автоматизированных… (Там было еще много длинных слов все они прошли по прямому сообщению «правое ухо — левое ухо») и что угол этот совершенно свободен. Угол будет называться «Лаборатория общесистемных исследований», заведующим лабораторией (заведующим — отметил я про себя. Заведующий, а не начальник, а это — уже приятнее) назначен Давид Иоселиани, все остальное табуля раса. Мне делалось естественное предложение примкнуть.
— Я не один, — сказал я Иоселиани.
— А сколько вас? — спросил он.
— Точно не знаю, думаю, что человек пять-шесть.
— Это можно, — сказал Иоселиани, — но не больше. И вообще, постарайся максимум с собой не тащить Только тех, кто позарез нужен. Надо сохранить свободу маневра для дальнейшего. Понимаешь? Мало ли какие люди еще придут.
— Эти нужны, — сказал я.
Иоселиани сказал:
— Этих бери. Я же сказал. Этих бери. Этих можно.
— Машина? — спросил я.
— Парочка «Север-3», — ответил Иоселиани. И добавил: — И обе в хорошем состоянии. — И еще добавил: — Да ты об этом не думай. Я же не один год выжидал — ты что думаешь, я на пустое место пойду? Здесь у них и трансляторы, и ленточное хозяйство в порядке… Все будет отлично.
— Ставки? — спросил я.
Иоселиани рассказал мне, какие есть ставки, и «почем» они. Я прикинул: конечно, «мои» потеряют кто под двадцатке, кто по десятке. Но ничего трагического я в этом не видел. Если уж кому-нибудь их них невтерпеж обзавестись прочными сотнями, пусть сразу нацеливаются на диссертацию. При тех работах, которые будем вести у Иоселиани, даже второстепенные программы понадобятся весьма и весьма оригинальные. Стандартные блоки вроде бы пока ни к чему. Да их и со стороны можно взять, Так что в смысле диссертации — если поднаторел в теоретическому жаргоне — описывай свои программы, печатай статьи, словом, защищайся — не хочу. Я им предлагаю настояющую работу, значительные улучшения режима, и за все это минус двадцать, минус тридцать. Вроде бы калькуляция в мою пользу. Впрчоем, ведь они могут выбирать.
— Так что, можно подавать заявления? — спросил я Иоселиани.
— Можно, — ответил он, — и нужно. Раньше перейдешь — раньше все обсудим, перетрясем и двинем дальше.
— С кадрами все нормально, все обговорено? Все-таки я людей снимаю.
— Сто пять процентов гарантии. Как доехать и прочее— Самусевич расскажет. Она здесь была.
— Возьмите мой домашний телефон, Давид. — Я продиктовал номер. — через пару деньков или я вам, или вы мне. Идет?
— Есть.
«До свиданья, друг мой, до свидания!» — какая глупость! Такие строчки, а я вдруг понял, что декламирую их обращаясь к институту. Я вдруг точно понял, что ухожу из него. И дело даже не в разговоре с Иоселиани. Просто я это точно понял.
Но предстояла еще большая работа. Я зашел к своим. почти все были на месте. Из нужных мне не было только Акимова. Я был краток и по возможности (по возможности, так как в принципе это для меня противоестественно) официален. Я сообщил группе, что наш отдел переводят в ГВЦ. Сказал, что тематика неизбежно изменится, и объяснил, в какую сторону. Далее я сказал, что есть возможность продолжить сложившуюся у нас работу на новом месте. Продолжить изучение различных алгоритмических языков, продолжит, а для желающих — и полностью перейти на теоретическую работу. Сказал, что работа предстоит интересная и перспективная. Это я сказал твердо. Для меня это была объективная правда. «Тем, кто знаком с алгоритмом большой моделирующей программы, сказал я, — могу разъяснить, что работы будут связаны с обобщением и развитием этой и сходных идей».
