Юрий Брайдер - Жизнь Кости Жмуркина
— Ты мне мозги не компостируй. — Верещалкин болезненно скривился. — Я тебе не Элеонора. На фуфло меня не купишь, брехун.
— А вот это не надо! — Вершков принял позицию, из которой фехтовальщики производят первый выпад. — Я не брехун! Я фантаст. Я не вру, а преувеличиваю. Это мое призвание!
— Ладно, ладно, — замахал на него руками Верещалкин. — Нет у меня сейчас времени с тобой дискутировать.
Едва только на слезные заявления Жмуркина и Вершкова легла размашистая резолюция директора, как Катька без проволочек оформила расходные ордера. Четыре лишних сотни Верещалкин тут же утащил в спальню.
— Не ты ли, Вершков, налепил на мою дверь эту похабщину? — спросила Катька, нежно дыша на штамп «Оплачено».
— Какую похабщину? — вытаращился Вершков.
— Насчет денег мафии…
— Побойтесь бога, Катерина Карловна! Да какое мне дело до ваших денег! Пусть они хоть самому Аль Капоне принадлежат, хоть Тринадцатому главному управлению Кэгэбэ!
— Ох Вершков, Вершков, — вздохнула она. — Спасение твое только в том, что я ценю твой талант. А иначе давно шагал бы домой по шпалам.
— Я свой талант и сам ценю. — Поскольку деньги уже лежали в кармане, Вершков мог себе позволить гораздо больше, чем прежде. — Такая уж мне выпала планида. Талант ведь как болезнь. Это давно доказано. А в моем родном городе все жители сплошь больные. Индустриальный гигант первых пятилеток! Город-сад! У нас в год на каждый гектар десять тонн токсичных отходов приходится? Мы хлором дышим! В отстойниках с цианидами купаемся! Один мой брат с культями вместо рук родился, второй с лишним яйцом в мошонке, а я с литературным талантом. Вот так и живем. Можно идти?
— Иди. Только сильно не напивайся. После ужина приступаем к обсуждению рукописей.
— Этих? — Вершков покосился на груду разноцветных папок.
— Этих.
— Разве их на трезвую голову можно обсуждать? Галактика всмятку, вот те раз! Сапоги бывают всмятку! А Галактике начхать на весь род человеческий. Она есть и будет!
Нет, это не фея, подумал Костя, когда они оказались в коридоре. Это Снежная королева, для которой люди такие же игрушки, как метель и айсберги.
ГЛАВА 9. КАРТА СТРАНЫ ФАНТАЗИИ
Наличие такой прорвы шальных денег предполагало времяпрепровождение куда более достойное, чем поедание сомнительных шашлыков, пусть даже и сдобренных дешевым вином.
Все злачные места города-курорта находились на набережной. До нее от Дома литераторов было всего метров восемьсот, но зато каких метров! Такая крутизна была по нраву только горным козлам, снежным барсам да всяким там Хаджи-Муратам.
Существовала, конечно, и безопасная дорога, но она выписывала столько пологих петель и плавных спиралей, что ею пользовались только инвалиды да люди старше шестидесяти лет.
Не удивительно, что Вершков и Жмуркин, окрыленные удачей, выбрали совсем иной маршрут — опасный, как северо-восточный склон Джомолунгмы.
— Сильно пьет Верещалкин, — говорил Костя, скользя вниз по каменистому обрыву. — Не знает меры.
— Ему по чину положено, — возразил Вершков, имевший свою собственную точку зрения на все вопросы мироздания. — Пойми, он комсомольский работник. Это совсем другие люди. Особая каста. Попомни мои слова, когда-нибудь комсомольские работники будут править миром. А уж этой страной — обязательно. Когда разразится Армагеддон, воинство Сынов Тьмы на воинство Сынов Света поведут бывшие комсомольские работники. Более того, Сыны Света будут разделены на сектора, отделы и подотделы, каждый из которых возглавит выпускник Высшей комсомольской школы… Есть в Москве при Цека такое богоугодное заведение.
За последние десять минут Вершков разительно преобразился. Обладание крупной суммой денег превратило его вполне простительные амбиции в чудовищно гипертрофированный апломб. Он никому не уступал дорогу, покрикивал на проезжающих через перекрестки водителей, плевал под ноги милиции, а на рядовых граждан смотрел как на пустое место.
Первое, что он сделал, спустившись на набережную, — купил у спекулянта пачку дорогих американских сигарет, хотя раньше, кроме «Беломора», ничего не употреблял.
Здесь, прямо напротив Дома литераторов, прогуливалось у моря немало участников, семинара. Вершков прокомментировал это обстоятельство так:
— Писателей развелось — камню негде упасть.
Вскоре за нашими героями увязался Гофман-Разумов, у которого на плече висела спортивная сумка.
— Пойдемте на пляж, — предложил он. — Искупаемся.
— Разве дристунам позволено купаться? — холодно осведомился Вершков. — Вдруг у тебя дизентерия? Есть же, в конце концов, какие-то санитарные нормы.
— У меня все прошло, — заверил его Гофман-Разумов. — Пищеварение наладилось. И стул нормальный.
— Если стул нормальный, тогда совсем другое дело. Можешь даже выпить с нами. Я угощаю.
— Тьфу-тьфу-тьфу! — Гофман-Разумов даже в сторону отшатнулся. — И не предлагай даже! Нельзя нарушать режим! Я же самому себе поклялся вести здоровый образ жизни!
— Ну и веди его! — отрезал Вершков. — Только подальше от нас.
В том месте, где набережная расширялась, принимая в себя спускавшуюся с гор улицу (ту самую, которую из чувства самосохранения должны были выбрать Вершков и Жмуркин), под руку с Элеонорой Кишко прогуливался Топтыгин, облаченный в украшенную газырями лохматую хламиду и круглую войлочную шапочку. Аналогичные псевдонациональные костюмы продавали тут же, прямо с рук.
— Самый глупый из вас купит полный доспех бухарского еврея, — внятно процитировал Вершков.
Некоторое время они следовали за этой парочкой, сосредоточив внимание на изящной корме Элеоноры.
— Она тоже сочиняет? — поинтересовался Костя.
— А ты думал!
— Ну и каково?
— Я бы за такое расстреливал. С предварительным изнасилованием, конечно… Сопли, слезы, сантименты и целый воз социального оптимизма. А стиль! Куда там мадам Чарской или графу Салиасу. Сразу видно, что ей руку Топтыгин ставил. Между прочим, она свои опусы ему посвящает.
В голове Жмуркина, ясной уже без малого два часа, мигом родился стихотворный экспромт:
С морды девка хоть куда.
Задом тоже вышла.
Жаль, что держишь ты в руках
Не перо, а дышло.
— «Тройка с минусом», — поморщился Вершков. — Хотя суть дела выражает… Ах, оторва, ведь специально задницей крутит! Возбуждает в мужчинах самые низменные страсти! Ничего, я ей сейчас настроение подпорчу…
— А стоит ли? — засомневался Костя, у которого зазывная походка Элеоноры вызывала чувства скорее возвышенные, чем низменные.
— Ты ее не жалей. Она тебя на обсуждении не пожалеет. Та еще штучка… Элеонора Дмитриевна! — сладким голосом пропел Вершков. — Вас Катерина Карловна просила зайти. Безотлагательно. У нее там, похоже, инвентаризация начинается.
Кишко ничего не ответила, а только ускорила шаг, увлекая за собой Топтыгина, послушного в ее руках, как дрессированный медведь, у которого в нос вдето стальное кольцо. Слова Вершкова, похоже, действительно уязвили ее.
— Обиделась… В чем соль, объясни, — попросил Костя.
— Жуткая история, — понизил голос Вершков. — Из серии «Рабы двадцатого века».
Оказалось, что в свое время Элеонора Кишко умудрилась за счет ТОРФа вставить себе новые зубы. Влетела эта затея в копеечку, однако пассии самого Топтыгина Верещалкин отказать не посмел.
И все было бы ничего, если бы мстительная Катька, Элеонору люто презиравшая (когда это две медведицы могли ужиться в одной берлоге?), не подставила ее новые зубы на учет в графу «основные средства», где числились пишущие машинки, телефонные аппараты, настольные лампы и другое более мелкое имущество.
Так и было записано в амбарной книге:
"123. Звонок электрический — 6 шт.
124. Зеркало настенное — 2 шт.
125. Зубы искусственные — 1 комп.".
Отныне во время любой инвентаризации, как, плановой, так и внезапной, Элеонора обязана была демонстрировать счетной комиссии свой жевательный аппарат. Само собой, что это весьма ущемляло ее самолюбие.
Более того, Элеонора попала в поистине рабскую зависимость от ТОРФа. Выйти из объединения она могла только при условии сдачи зубов на склад или возмещения их полной стоимости, весьма и весьма немалой. В случае ликвидации ТОРФа, согласно уставу, ее зубы вместе с другим имуществом выставлялись на аукцион, где их мог купить кто угодно.
Мало людей на свете знают свою истинную цену. Элеонора знала это хотя бы частично.
Уже на подходе к рынку, считавшемуся центром города, им встретился молодой многообещающий автор, прибывший на семинар откуда-то из болот Васюганья. Фамилия у него, как помнилось Косте, была какая-то опереточная — Завитков.
Поскольку Вершков относил к своим землякам всех граждан страны, проживающих за Уральским хребтом, Завитков получил предложение влиться в их компанию.
