Александр Борисов - Борисов Александр Анатольевич
Когда душа коллектива желает праздника, нет преград на его пути. При помощи веревочных талей, бочку с рыбой опустили на палубу. А потом, как любимую женщину, несли на руках до самой дороги. Задача по воплощению коллективного замысла в конкретный конечный результат была возложена на боцмана Маленковича.
Леха - это наша легенда. Дружбой с ним гордятся, как орденом. Таких здоровенных мужиков я, честно признаться, раньше не видел. Говорят, до прихода в колхозный флот, он ударно трудился молотобойцем на кузне. Как-то, в один присест, мы скушали с ним семнадцать бутылок водки, а когда она кончилась, пошли в кабачок. В такси меня развезло, но Леха не бросил друга в беде. Он занес меня в ресторан, усадил за стол, стал заказать выпивку и закуску. Халдеи, естественно, встали в позу и пригрозили вызвать милицию. Но Леха - на то и Леха, чтобы гасить любые конфликты.
- Тише, - сказал он, - не разбудите! Вы знаете, кто это спит? Это спит специальный корреспондент "Комсомольской правды"!
Ему почему-то поверили. Наш столик обходили на цыпочках. Я спокойно дремал на его необъятной груди, а он пил осторожно, чтобы не разбудить.
Никто, никогда не видел Маленковича пьяным, впрочем... и трезвым тоже. Он был легендой, на фабрике творил чудеса. За это его и терпело начальство с широкими лычками. Леха в море мог быть кем угодно: рабмастером, тралмейстером, боцманом, а то и простым матросом - в зависимости от того, где требовалось заткнуть дыру.
- Ах, ты, гад, - говорили в кадрах, - водку пьянствуешь, разлагаешь. Ну-ка, быстро на "Воркуту", она без боцмана на отходе стоит.
Наверное, Леха был ненастоящий еврей: каменных палат не нажил. Его не особо жаловала даже родня, по слухам, обитавшая где-то в Москве. Леха болел за общество, делился с друзьями последним. Вот и тогда он пер эту бочку в гору, без перекуров. Остальные просто присутствовали. Продавцом, кстати, назначили, опять же его.
- Ты, Леха, еврей, - сказал Сашка Прилуцкий, доставая из-за пазухи синий халат и резиновые нарукавники, - тебе и рулить.
Цену за селедку мы определили самую смешную. Товар пошел на ура. Смятые пятерки и трояки уже вываливались из бездонных карманов Лехиных шароваров. Тогда еще незнакомая нам Маманька, как обычно, в одиннадцать часов, открывшая свой магазин, столбом застыла на низком пороге и ожидала развязки в позе Наполеона со скрещенными на груди руками. Время от времени она укоризненно покачивала головой. Увидев ее, Леха посчитал свою миссию исполненной до конца:
- Остальное так разбирайте! - крикнул он озадаченным покупателям.
- Людей пожалели бы, ироды, - сказала тогда Маманька, - вишь, как по рылу друг друга хлещут! Устроили тут... коммунизм. Вы б занесли вашу рыбу ко мне: я бы и с вами по-человечески рассчиталась, и покупателей не обидела, и сама бы что-нибудь заработала.
С тех пор мы всегда так и поступали. Маманькин телефон на "Двине" знали на память, наряду с телефоном диспетчера. И свято блюли единственное условие: среди продавцов должен быть хоть один человек, которого она помнит в лицо.
После каждой такой операции в разряд абсолютно надежных переходили все новые лица, но первые есть первые. Подойдут, бывало, на "Двине" мужики:
- Слышь, Антон, мы тут рыбный обоз снаряжаем. Ты сходил бы для верности...
Никто из нас до сих пор Маманьку не подводил. Так что за нее я был абсолютно спокоен.
Поселок находился в низине. Он залег вдоль залива широкою лентой и смотрелся с горы, как одна сплошная окраина. Постепенно редеющие заросли окончательно перешли в перелесок. Я настолько ушел в себя, что чуть не свалился в глубокую яму. Попробовал ее обогнуть - наткнулся на деревянный крест. Тьфу ты, да это же кладбище! Частоколы оградок как будто бы выросли из земли.
У одиноко стоящей могилы, я приметил литровую банку с живыми цветами. Там должна быть вода! Я шагнул к ней, почти не скрываясь, хотел было выдернуть из земли, но не успел. С железного памятника смотрела мне прямо в лицо, разбухшая от давних дождей, фотография...
Я оставил банку в покое, присел на скамейку и закурил.
- Привет, Игорек, - сказал я ему, - стало быть, свиделись. Извини, что без водки, не по-людски. Как-то спонтанно все получилось. Ты не поверишь: целых четыре года жаждал свободы - и вот она! - прячься, где хочешь...
Будто бы ставя крест на моей беззаботной жизни, в небо ударили отблески фар и крытые брезентом машины пустились в обратный путь.
До нужного дома было всего ничего: метров сто пятьдесят. В старой воронке от авиабомбы, я наткнулся на довольно глубокую лужу. Наконец-то напился и привел себя в относительно божеский вид. Там же переоделся в не совсем еще старые джинсы, легкую куртку из мягкой кожи, и замшевые ботинки.
От старой одежды избавился кое-как: завернул в прорезиненный рокон, забросал мелким мусором и прелой листвой. Если найдут - пусть знают, что я еще жив.
Маманька как будто специально поджидала меня за дверью. Увидев, испуганно отшатнулась:
- Ф-фу, сынок, напугал! Я-то думала, это сестра прорвалась сквозь кордоны. У нас тут страсти мордасти: бандита какого-то ловят с собаками. Ты в комнату проходи... рыбу принес?
- Выше бери, Маманька, - бодро ответил я, выкладывая содержимое сумки на стол, - сегодня вернулись из рейса. Это тебе, подарки от верных гвардейцев. Вот только магнитофон... его бы хотелось продать.
В глазах у Маманьки вспыхнул азарт:
- Сколько?
- Мне, в принципе, все равно. Хватило бы на билет. Дашь пару стольников - не обижусь, а если больше - спасибо скажу.
Азарт сменился разочарованием:
- Дешевишь. Контрабанда, что ли?
- Да нет, неприятности у меня. Улетать срочно нужно. Можно я позвоню?
- Умер кто?
- Вроде, пока нет.
- Ну, зайди в прихожую, позвони. Телефон за дверью, на полке. Я сейчас звук в телевизоре уберу и за деньгами схожу.
Маманька скрылась в соседней комнате, захлопала ящиками серванта.
Диктор в "ящике" беззвучно озвучивал последние новости. Потом появился видеоряд: Московские улицы, танки, бронемашины, люди с железными прутьями, сомкнувшиеся в плотную цепь. Попробуй, скажи им сейчас, что демократии не бывает. Любому покажут "права человека".
- Что там, в Москве, за бардак? - полюбопытствовал я, набирая знакомый номер.
- Какую-то "ГКЧП" будут громить, - отозвалась хозяйка. - Что это за зверь, можешь не спрашивать. Сама покуда не разобралась. Ну, что, дозвонился?
Ни одна из московских квартир не отвечала. Может, Наташка что-нибудь прояснит?
Я снова затарахтел диском, выждал четыре безответных гудка...
- Алло! - затрепетало над миром, - алло, папочка, это ты? - И тут же отчаянный крик, - Уходи-и-и!!!
Где-то рядом с Наташкой послышался шум, гул рассерженных голосов. А потом телефон замолчал. Будто отрезало.
Я тупо уставился в телевизор. Изображение дрожало и прыгало. Наверное, оператор бежал. Потом появилась расплывчатая картинка, будто украденная из моей памяти. Широкая московская улица, старенький тесный дворик. Окна знакомого дома почему-то распахнуты настежь. Потом, крупным планом, фотография Векшина... чье-то тело под простыней. Тело какое-то усеченное. Там, где широкие плечи должна венчать голова, белое полотно резко оборвалось.
Я как будто ослеп. Потом все заполнили огромные маманькины глаза. Она отняла у меня телефонную трубку, осторожно вернула на аппарат:
- Что? Плохо?
Я упал на ее плечо и заплакал.
Откуда-то появился граненый стакан с коньяком.
- На, выпей, полегче станет.
- Легче уже не станет. Я пойду... мне идти надо.
- Вот, - сказала Маманька, - здесь ровно...
Ее оборвал колокольчик, затренькавший в тесной прихожей и частый, настойчивый стук в дверь:
- Федоровна, открывай, это участковый! - и уже из-за предохранительной цепочки, - можно к тебе?
- Входи уж.
Я втиснулся в промежуток между плотной гардиной и открытой балконной дверью.
- Спасибо за приглашение. У тебя посторонних нет?
- Откуда ж им взяться? Разве что, ты?
- А деньги в руке? Для кого приготовила? Взятку мне предложить, наверное, хочешь?
- Ну, ты, Огородников, скажешь! Мы, слава Богу, не ГКЧП, законов не нарушаем. Это я для сестры - Танька с вечера позвонила: достала по великому блату импортный холодильник, а три тысячи не хватает. Вот и подумала, что это она, заполошная.
- Танька твоя теперь, разве что утром приедет. Дорога на Мурманск все еще перекрыта.
- Что ж вы? Ловили, ловили, да не поймали?
- Да кого там ловить? - участковый крякнул с досады, - ветра в поле? Ни фотографии, ни толкового описания. Запер я в нашем "клоповнике" пару бомжей. Знаю их как облупленных, а пришлось задержать. Приказано сверху: изолировать всех посторонних. Ну ладно, Федоровна, бывай! Мне еще сорок квартир обойти надо, не считая частного сектора.
