Лев Аскеров - Приговоренные

— Не такая, Лепеста. Не такая. Она — больше правды, — сказал он и, смакуя, словно подтверждая, как понравилось ему ее имя, повторил:

— Лепеста…

— А тебя как зовут?

— Зови варваром.

— Ты на меня обиделся? — с покаянными нотками в голосе поинтересовалась она.

— Нисколько. Просто имя у меня трудное. А придумывать себе другое не хочу, — и пользуясь моментом, осторожно, как что-то очень хрупкое, взял ее ладонь в свою. И больше не отпускал ее. И она не убирала ее. Они говорили и говорили. Ни к яствам, сменяемым одно за другим, ни к чаркам наполненным вином, они не притрагивались.

— Ты неплохо владеешь речью нашей… Каким образом? — полюбопытствовал Аттила.

— Мы слишком долго ждали выхода пред очи вашего царя. Приставленная ко мне женщина, естественно, не знала языка моего народа. Вот я и выучилась.

Говорила Лепеста неправильно. Но речь ее звучала мило и понятно. Мысль выражалась достаточно четко, чтобы уловить ее или догадаться о чем она хочет сказать.

— Ты совсем не похож на них, тихо промолвила она, показав на его соратников.

— Хочу надеяться, — усмехнулся он.

— Нет, я о другом. То, что ты варвар, ты — варвар, — доверчиво пошутила она. — А вот чело твое светлое, высокое, кожа белая. Она не отдает желтизной. Ты широк, статен и ростом выше их. Они же низкорослы. И глаза у тебя не такие…

— А какие?

— Не узкие и не карие. Они у тебя крупные, как две зеленые миндалины.

Немного еще поразмыслив, видимо подбирая и складывая в уме слова чужого наречия, она добавила:

— Мне кажется, в тебе течет другая кровь.

— Ты угадала, Лепеста. Я — сын полонянки. Очень возможно, мать моя из этих краев.

И Аттила стал рассказывать о себе. Чего на удивление самому себе никогда не делал. И о матери, которую не видел с рождения, зато много раз видел во сне, и о сестре, заменившей ему мать, которую очень любил и которую растерзали.

— Не звери, Лепеста. Ее растерзали люди…

Hа глаза полонянки навернулись слезы. Положив ладонь на тыльную сторону его руки, мягко сжимавшей ее запястье, она прошептала:

— Отдай мне боль свою…

— Как хорошо ты сказала… Мне никто так не говорил.

Лепеста покраснела от вырвавшихся независимо от нее слов и отдернула руку.

Аттила опять сделал вид, что не заметил этого и, широко улыбнувшись, принялся живописать, как сестра женила его.

— Умная женщина была сестра твоя, Варвар, — заметила она.

— И очень красивая, — сказал он, отпив вина.

И тут только заметил, что стоявшие перед ними блюда не тронуты, чаши полны и ни к одному из плодов, аппетитно лежащих в вазах, они не прикоснулись.

— Ой, я заговорил тебя, Лепеста. А ты голодная, наверное.

— Ни капельки. Мне приятно слушать тебя.

— А я не могу оторвать глаз от тебя, — прошептал он.

— Мне никто так не говорил, — повторила она недавно произнесенную им фразу.

— Не может быть такого! — не поверил Аттила.

— Говорили, но не так… Из-за высокого положения моего.

— Кто говорил? — и царь спохватился. — Расскажи мне о себе. Я о тебе ничего не знаю.

— А что я прожила, Варвар? И что я могла видеть за свои двадцать лет? Ты — другое дело. Ты мужчина. За тобой громкая слава воина. И тебе уже сорок.

— Не прибавляй. Всего тридцать восемь…. Это так мало и, не поверишь, как много на одного человека. В двадцать лет я самому себе, да и другим со стороны казался зрелым мужчиной.

Аттила умолк. И задумчиво глядя на тяжелые пряди ее золотых волос, проговорил:

— Я опять о себе. А я хочу слушать тебя.

— Это оттого, Варвар, что ты был всегда одинок. Одиночество делает разум изощренным, сердце жестким, а человека потеряным.

— Потеряным, говоришь?… А не кажется ли тебе, что мы все потеряны. И все ищем. То ли кого-то, то ли себя.

— Нет… То есть, да… Впрочем, это тоже от одиночества. Сердце переполнено, кровоточит… А излиться ему не позволяет разум…

— Какая же ты умница, Лепеста. Но ты отвлекаешься.

Судьбы их оказались во многом схожие. Она тоже рано потеряла мать и ее воспитывало много нянек. И очень-очень любила отца. Все его боялись, только не она. Какой бы злой он не был, стоило появиться Лепесте, он отходил… Брата тоже любила, но он был постарше и увлекался охотой, которой она терпеть не могла. Вскоре же, обучившись ремеслу воина, он стал уходить в набеги. А потом женился. Обзавелся детьми.

К ней тоже много раз сватались. Но ничего не получалось. То из захудалого рода жених, то сам жених не нравился Лепесте, то отец возражал… Вобщем, те или иные причины находились всегда…

— И вот совсем недавно, — сказала она, — меня все-таки выдали замуж. За мужчину, который был ровесником отца. Он жил через две земли от нас. Владел неоглядным краем и имел многочисленную рать. Свадьба состоялась за две недели до вашего прихода. Отец торопился. Из-за вас. Мы бы одни не могли отогнать гуннов. И Совет рода, и отец решили заключить с ним союз, чтобы объединиться и сокрушить вас. Вот так я и стала его женой…

— Где теперь он? — мрачно спросил Аттила.

— Убит… В битве с вами. Здесь, неподалеку. Стрела угодила ему прямо в глаз и вышла из шеи. И стрела, как сказали мне ратники, была выпущена из лука царя вашего, — она кивнула на отрыгивающего Дагригилла. — На ней его клеймо.

— Ты любила его?

— Нет, конечно, Варвар… Едва терпела. У него были гнилые зубы и липкие руки…

С ненавистью посмотрев на разикавшегося Дагригилла, царь сказал, что ему душно и предложил выйти на воздух.

— С удовольствием, — поддержала Лепеста, вставая из-за стола.

Она совсем забыла, что находится не в своем доме, а на пиру у разорителей ее владений. У варваров. И надо было, чтобы ее мужчина испросил разрешения у царя. А он даже не глянул в его сторону. Он положил ей руку на плечо и они пошли к выходу.

— Как же?… — хотела было спросить она, но Аттила, угадав ее мысли, сказал, что они пьяны и их исчезновение никто не заметит.

Но их заметили. У самого выхода перед ними, как из под земли вырос здоровенный детина с узким лбом и жуткими глазами голодного зверя. Низко склонив голову, он доложил, что послал за толмачем и тот будет их сопровождать.

— Он нам не нужен. Мы понимаем друг друга без толмача, — сказал Варвар.

— Как ни странно, — тихо добавила она.

И узколобый исчез, как провалился сквозь землю.

— Ты посмотри, как подобострастен он с тобой, — удивилась Лепеста.

— Что тут удивительного? Я же военоначальник и родственник царю.

— Так то оно так… А он начальник этого мерзкого Аттилы. — Они с ним часто наведывались к нам. В наш дом, где содержались мы, ни в чем неповинные пленницы.

— Часто говоришь? — как бы мимоходом спросил Аттила. — И вели себя безобразно?

— Со мной, во всяком случае, как могли — вежливо, — уклончиво ответила она.

По обе стороны от них, освещая дорогу, шли факельщики.

— Тебя сопровождают, как царя, — заметила она.

— Лепеста, ведь я одержал победу… И сегодня меня чествуют, — напомнил он.

— И ночь, Варвар, в твою честь. Праздничная. Светлая. Нужны ли нам факельщики?

И Аттила властным жестом руки отогнал сопровождающих.

И стало тихо. И очень темно. И только внизу, до самого окаема, горели костры Аттилова воинства. И легкий ветерок доносил надрывную песню тоскующего гунна. И принес еще ветерок запах поспевшей малины. И пахнул еще душистым тмином, и неверной мятой. И от песни той, и от растворенных в воздухе ароматов, и от женщины, светящейся в ночи сладко ныло сердце и хотелось жить. И очень жалко было плачущего гунна. И очень жалко было потеряно блуждающих во тьме людей. Над миром стояло великое чудо.

Над миром стояла жизнь. И шла она сверху. С загадочных небес.

Ночь обнимала планету, как мать свое беспокойное дитя. И лунным золотом, и серебром мерцающих звезд, она покрывала свое дитя поцелуями. И два очарованных чада ее, прижавшись друг к другу, с восторгом смотрели в ее родное, любящее лицо. Аттила будто пробуждался.

— Еще недавно я не хотела жить, — сказал она.

— Еще недавно я понятия не имел, как прекрасна эта жизнь, — сказал он.

— Пойдем ко мне домой, — сказала она.

— Шатер мой ближе, — сказал он.

И потерял Аттила поводья. И нес его конь против ветра. Упругого, теплого, страстного. И азартно кричал он, понукая и шпоря ошалелого скакуна. И сердце рвалось алыми лоскутами полыхнувшего до небес костра. И в разгоряченной ночи несло его к порогу забытого им и затерявшегося в звездах родного очага. И вот он найден, наконец, и, возвращается домой, переполненный восторгом счастья. И найден он человеком, чей облик и имя, стертые в памяти разума, смутными, но узнаваемыми чертами, оставались в памяти сердца. И летели они вместе по необъятным просторам степей. И покатились зеленые миндалины глаз его то ли по золоту колосившихся хлебов, то ли по прядям роскошных волос Лепесты.