Евгений Лукин - Требуется пришелец
— Надо понимать, первые пласты свалки. Устаревшие модели. От нас они отличались примерно так же, как первый «форд» от нынешнего. И обрати внимание, сколько сразу снимается вопросов. Палеонтологи никак не найдут переходные формы. А их и быть не могло. Выбрасывали-то готовую продукцию! Бракованную, но готовую…
— Ага… — Я покосился на Лёху с невольным уважением. — Ты полагаешь, роботы могут размножаться половым путём?
Пожал голыми андроидными плечами:
— Мы же размножаемся…
— А на конвейере нас изготавливать не проще?
— Вряд ли. Андроид — не трактор…
— Почему тогда вымерли первые модели? Почему тоже не размножились?
— Как же не размножились? Размножились… Просто модель «кроманьонец» оказалась совершеннее, агрессивнее… Ну и вывела всех остальных под корень…
Вот если бы и у меня на любой вопрос собеседника тут же находился готовый ответ… Тогда бы я был не Володя Турухин.
— Слушай, — взмолился я. — Давай по-другому. То, что ты рассказываешь, безумно интересно, но… Просто передай свой разговор с Обмылком. Дословно.
— Хренов тачку и полтачки впридачку? — кисло осведомился Лёха.
— Чего-чего?
— Это если дословно, — пояснил он. — Там ещё много народной мудрости было, всего не упомнишь…
— Ну хорошо, тогда хотя бы своими словами… По сути. Что он тебе сказал?
Лёха увял, окончательно утратил интерес к беседе.
— Ну а что по сути… — нехотя произнёс он. — Сказал, что увольняться сейчас нет резона…
— И всё?
— Ну… про свалку ещё сказал…
— А почему нет резона?
— Потому что нас и так скоро рассчитают. Или оформят переводом… Это уж как пожелаем.
— Переводом — куда?
— К другим владельцам… в другую муть…
— Но почему?
— Потому что параллелепипед! — отрезал он.
Я опешил. Лёха посмотрел на меня и осклабился.
— У моего друга сынишка, — пояснил он. — Тоже как привяжется… Пап, почему снег? Потому что холодно. А почему холодно? Потому что зима. А почему зима?.. Ну, папаша возьми да и брякни: «Потому что параллелепипед!» «А почему…» — Лёха изобразил ошарашенную детскую физию. — И всё. Повторить-то не может…
— Отстал?
— Нет, — с сожалением сказал Лёха. — Второй раз этот номер не прошёл. Напрягся пацан — и выговорил…
— Так почему параллелепипед? — спросил я.
Алексей вздохнул. Понимал, что не отвяжусь.
— В каких случаях увольняют всех разом? Банкротство, форс-мажор… Я бы предпочёл первое, но нас, боюсь, ждёт второе. Именно форс-мажор…
— Лицензионные с огнемётами? — не удержавшись, съязвил я и запоздало прикусил язык.
К счастью, Алексей не обиделся.
— Чёрт его знает! Вполне возможно…
— Что ж ты у Обмылка не уточнил?
— Пытался. Но это ж Обмылок…
Прилегающая к полу буро-сиреневая мгла заклубилась, и на пятачок выкатились три ёжика. Посуетились, поныряли во вдавлины — и сгинули.
— Всё равно непонятно, зачем мы им, — сказал я. — Лохматым. Ненавидят, боятся — и покупают…
— Не исключено, что всё предельно просто, — помолчав, отозвался Лёха. — Возьми людей. Что для нас страшнее всего? Смерть. А что мы считаем символом смерти? Череп. Тем не менее находятся особи, у которых татуировка в виде черепа, брелок в виде черепа… Те же панки, скажем. Вот, мол, какие мы бесстрашные! Глядите и ужасайтесь…
— Ты полагаешь, что…
— Почему бы нет? Для лохматых мы символ насильственной смерти. Кстати, с нами и обращаются соответственно: поигрывают, как брелоками… Да и, собственно, всё. Больше мы ни на что не пригодны… И слава богу!
Я слез с крышки — сумрачная акварель вокруг шевельнулась подобно осенней линялой листве. Изобилующей нюансами и оттенками. Мимо, примерно на высоте моего роста, колыхаясь, плыла вперевалку крупная медуза. Приостановилась и на долю секунды приняла идеально круглую форму, отразив голое кувшинное рыло и выгнутую часть футляра, увенчанную другим кривобоким уродцем. Первый раз я узрел здесь своё отражение. Хотя бы в таком виде.
— Обрати внимание… — задумчиво произнёс Алексей. — Как это похоже на последний день перед войной. Тишина, спокойствие… благоденствие… А завтра вдруг — ба-бах!..
— Ты так и не ответил, — напомнил я. — Почему ты остался?
— Думаешь, опять из высоких соображений? Ничего подобного! Мне теперь что лохматые, что лицензионные… Просто из любопытства. Хочу досмотреть, чем всё кончится…
* * *Чего у Алексея не отнимешь, так это умения нагнать мурашек одной-единственной фразой. Надо же было такое придумать: последний день перед войной! Однако время шло, а в нашей мути ничегошеньки не менялось. Всё так же мирно плавали медузы, катались колобки, играли оттенки, ветвились страшилки, всё также беспредельничала Мымра.
Странный человек Лёха. Хлебом не корми — дай постращать себя и других. Хотя здесь хлебом и не кормят — из дозаторов питаемся.
Может, он просто лодырь? Сколько он проторчал на Карининой даче? Тоже, наверное, не меньше недели. Скважину не запустил, калитку не исправил… Так, покопался в грядке перед домом… А чем-то же надо своё безделье оправдать! Чем? Только философией… Некогда, мол, умствую…
Но вот Обмылок… Удивительная личность. При том, конечно, условии, что он вообще личность. Торговец в горячей точке. Почти маркитант. Рискующий жизнью, рискующий товаром… Горячая точка… Нет, не верю. Всё это, братцы вы мои, Лёхины фантасмагории. По-моему, он и сам в них не очень-то верит…
Но что бы я особенно хотел узнать: каким образом здесь расходятся слухи? Вроде толковали мы с Алексеем наедине, без свидетелей, если, конечно, не считать тех же колобков с медузами, тем не менее Лере о нашей беседе откуда-то стало известно. А может, брала на пушку. Как я Обмылка.
— Ну так что он тебе сказал?
Я решил по примеру Лёхи быть скрытным. Просто не хотелось пугать Валерию.
— Да почти ничего. Ты ж его знаешь! Чисто контрразведчик…
Подсунулась почти вплотную, раздула зрачки.
— Тоже догадался, да?.. — шепнула она.
— О чём?
Конспиративно огляделась, снова повернулась ко мне.
— Его сюда внедрили…
— Лёху?
— А что ж ты думаешь? Я его сразу вычислила! Только никому не говори…
Кому ж это, интересно, никому? Вадиму, что ли?
— Да ладно тебе! — сказал я. — Станет шпион на расчёт подавать, истерики закатывать…
— Да это провокация была! — досадуя на мою твердолобость, прошипела она. — Он из Обмылка сведения вытрясал… Не веришь — Вадима спроси!
О господи, Вадиму-то откуда знать? Хотя… Вполне мог подползти и подслушать — штука нехитрая. Я готов был принять это на веру, однако неуёмная Валерия ухватила меня за локоть и поволокла к нашему трудяге.
Дальше начались потрясения. Для начала мы заблудились. Мы! Опытные андроиды, способные с закрытыми глазами выйти к любому из четырёх футляров, вышли чёрт знает куда. Место вроде то, но смутного ледяного холма нигде не вздымалось. Беспомощно озираясь, мы бродили по знакомым вдавлинам и выпуклостям, пока я наконец не разозлился.
— Да не может такого быть! — рявкнул я и ринулся в самую гущу плотной ежиной стайки, копошившейся неподалёку. Колобки метнулись врассыпную. На ровном участке почвы обозначился прямоугольник со скруглёнными углами, внутри которого мшистый газончик был заметно короче. Вне всякого сомнения, здесь, именно здесь стоял раньше футляр Вадима.
* * *Кинулись за Лёхой. Этот, слава богу, был на месте. Услышав, что стряслось, он, к нашему удивлению, нисколько не встревожился, даже не слишком удивился.
— Да-а… — с насмешливым уважением процедил он, когда мы привели его на место события. — Я знал его… Человек бесконечно остроумный…
— Что с ним? — в страхе спросила Валерия.
Мы стояли над прямоугольником подрастающего мха, как над свежей могилкой, а вокруг, очень недовольные нашим присутствием, крутились колобки.
— Успокойся, Лера, — сказал Алексей. — С кем, с кем, а с Вадиком наверняка всё в полном порядке. В отличие от нас к себе он относится крайне заботливо…
— Где он?
— Полагаю, на новом рабочем месте. Которое, впрочем, ничуть не отличается от старого.
— Ты уверен?
— Дело в том, Лерочка, что сначала это место Обмылок предлагал мне, но я отказался…
В суровом недоумении Лера смотрела на прямоугольный отпечаток во мху — всё, что осталось от футляра со всем его содержимым, включая Вадима.
— Свинья! — вырвалось у неё. — Хоть бы проститься зашёл!
— Некогда было, видать… Или не до того…
— Ты правда отказался? — спросил я Лёху.
— Сам не видишь? Вот же он, я, никуда не делся…
— Не поняла! — возмущённо произнесла Валерия. — Мне почему-то никто ничего не предлагал. Что происходит вообще?
