Александр Звягинцев - Принуждение к любви
Что привело меня несколько лет назад в Москву? Ясное понимание, куда движется незалэжная держава Украина, и столь же ясное понимание, что перспективы у меня в ней смутные и нерадостные. К тому времени я уже была сыта по горло нравами и правилами жизни на курорте. Ехать в Киев? Я журналист, пишущий и думающий по-русски, что мне там делать? Да, там есть русскоязычные издания, но в них нужно из кожи лезть, чтобы непрерывно доказывать свою украинскость и преданность Украине. Возможно, люди, там работающие, ничего такого и не ощущают, но я-то ощущаю. И я не виновата в том, что у меня российское, а не украинское восприятие мира. Я не впадаю в тихий экстаз при слове «европейский выбор», у меня какое-то задиристое, а не холопское отношение к американцам… Все-таки мой отец был военным летчиком, а мама преподавала в школе русский язык и литературу. И я с детства знала слова Суворова: «Мы - русские, какое счастье!» Про Пушкина и Достоевского уже не говорю.
В общем, я продала все, что осталось от папы с мамой, и отправилась покорять Москву с уверенностью, что никогда уже на Украину не вернусь.
В Москве все сложилось вполне нормально. Сняла квартиру, устроилась сначала в газету, потом на телевидение. Бегала по тусовкам и мероприятиям - заводила знакомства среди влиятельных людей. Я видела, что при известном терпении и ловкости здесь можно добиться многого. Москва - город жестокий, но и возможностей здесь достаточно, если знаешь правила игры и соблюдаешь их.
И вот в один прекрасный день мне поручили сделать материал про компанию «Крокет», и я предстала пред светлые очи господина Литвинова…
Кстати, я при нашей последней встрече вам солгала. Помните, вы сказали, что этот господин вряд ли мог пройти мимо меня? А я в ответ сказала, что ничего не было? Так вот - было. И было между нами очень многое…
Он «положил на меня глаз» - вот, кстати, выраженьице, от которого меня просто тошнит. И предложил встретиться. Я, надо сказать, прекрасно знала, что такие встречи и предложения на моем пути покорения Москвы неизбежны, и потому спокойно согласилась. К тому же он был вполне ничего себе - респектабельный, элегантный, сдержанно-остроумный. Правда, слишком уж на манекен похож. Мы встретились в ресторане, поговорили. Я, разумеется, сразу поняла, что к чему, и доложила о своей «нелегкой» жизни. Да еще и поканючила на всякий случай. Но в меру. Все сработало.
Через пару дней он пригласил меня в свой кабинет и предложил все сразу - работу в их отделе по связям с общественностью, бесплатное проживание в служебной квартире на Люсиновской, московскую прописку. А в обмен для начала ободряющее похлопывание пониже талии. И взгляд, обещающий многое.
Все было ясно. В ответ на эти щедрые авансы я должна была стать его любовницей. Никаких принципиальных возражений у меня не было. К тому времени я была девушкой и опытной, и свободной. И уже знала расценки на этом рынке.
Вот так начался наш роман. Мне он даже поначалу нравился. Это потом я вдруг почувствовала его гнетущую тяжесть. Дело в том, что Литвинов был по натуре тираном. Властвовать, торжествовать над другими, заставлять их чувствовать себя вечно и непрестанно обязанным ему, великому и неповторимому, было его страстью. Даже в постели он требовал, чтобы я каждый раз восторгалась его достоинствами. Достоинства были, не скрою, но не такие, чтобы я каждый раз исполняла ритуал искреннего благодарения и восторга.
А тяжесть становилась все невыносимее…
Однако я понимала, что если он догадается об этом, то расплатиться придется по самому большому счету. Да и красивая жизнь с хорошими деньгами затягивала.
А потом появился Женя. Человек, совершенно противоположный Литвинову. Во всем. Вот уж для кого свобода другого человека была вещью совершенно не подлежащей ни сомнению, ни обсуждению. Он никогда ничего от меня не требовал, ни на чем не настаивал. С ним я отдыхала от Литвинова, как отдыхают в отпуске на море от осточертевшей работы.
У нас с Женей появились совместные планы. У него была куча проектов, но он не выносил организаторской работы. Я готова была взять ее на себя. О Литвинове мы с ним никогда не говорили. Иногда мне, правда, казалось, что он знает о нем, а потом это ощущение проходило.
В общем, я решилась. Литвинов был за границей, а я сняла квартиру и съехала с Люсиновской. Когда он вернулся, я пошла к нему, чтобы сказать, что все закончено и я ухожу с работы.
Он выслушал меня внимательно, но спокойно. А потом вдруг сказал:
- Ты думаешь, тебе будет с ним на Таганке лучше, чем нам с тобой на Люсиновской?
То есть он все знал и за нами с Женей следили по его приказу.
Он был в каком-то бешенстве. Я уже слишком хорошо знала его и хорошо представляла себе, о чем он думает. Что-то вроде того, что вот эта крымская тварь предпочла ему, замечательному и великолепному, щедрому и неотразимому, какого-то безвестного журналиста!.. Как булгаковского прокуратора, его душил самый страшный гнев - гнев бессилия. И вот эта детская обида - что не он бросил, но его посмели бросить!
- Трахнуть тебя, сучку, прямо здесь, чтобы запомнила, - вдруг прошипел он.
Тут я просто рассмеялась - нашел чем пугать.
И грубо ответила:
- Если тебе это поможет, могу отпустить по старой памяти.
Он позеленел. А я просто ушла.
Честно говоря, я очень боялась, что он будет мстить, но прошел месяц, другой, и ничего не случилось. Мы с Женей занимались проектом собственного сайта, искали деньги. Он, кстати, иногда говорил, что если дело раскрутится, то надо будет обязательно привлечь Ледникова. Про Литвинова я и не вспоминала.
Так прошло полгода. И тут на меня вышли знакомые люди из «Крокета» с предложением опубликовать материал о скандале в компании, показали документы. Почему-то меня не насторожило, что они хотели публикации именно в «Эхе». Деньги были не такие уж и большие, но на них было вполне возможно прокатиться вдвоем на недельку в Европу. Да и немного насолить Литвинову, ближайшему человеку Бучмы, захотелось по ходу дела…
Женя поначалу отказывался, потом, убедившись, что документы подлинные, согласился. Но при условии, что он сам на основе этих документов напишет текст, такой, какой считает нужным, а документы останутся у него. Заказчики, мои бывшие коллеги, не возражали…
Как я и ожидала, публикация не вызвала никакого шума, и мы спокойно отправились в тур по Скандинавии. Когда вернулись, Женя уехал в Киев, писать про оранжевую революцию.
Он вернулся раньше, чем должен был, страшно встревоженный и подавленный. Рассказал мне о вашей встрече. Я пыталась, как могла, его успокоить, но он говорил, что Ледников просто так в Киев не примчался бы. Больше всего он переживал за меня, говорил, что ищут именно меня, источник сведений, а сам-то он никому не нужен…
Я пыталась выяснить, что случилось, связалась с людьми, которые предоставили мне документы. Мне сказали, что ситуация странная и необъяснимая. Бучма в истерике, топает ногами и рычит на службу безопасности, хотя никаких оснований для этого вроде бы нет, потому что наверху нашу публикацию проигнорировали…
Я пыталась сообразить, что происходит. Наконец кое-что выяснила - истерика Бучмы вроде бы как-то связана с событиями в Киеве. Еще до выборов разрабатывалась многоходовая акция, в результате которой технологии и секреты «Крокета» оказывались на Украине. А так как проигрыш России во время президентских выборов оказался оглушительным, а Украина оказывалась целиком под американским влиянием, раскрытие этих тайных замыслов могло дорого обойтись и Бучме, и его покровителям…
Впрочем, думаю, вам это все известно гораздо лучше, чем мне, Анна Юрьевна ведь тоже имела отношение к этому проекту. Она мне, кстати, очень нравится, возможно, она тот идеал, к которому я всегда стремилась и стремлюсь…
Поэтому, когда Женя пропал, у меня были все основания считать, что он не загулял и не прячется где-то сам. Я бросилась к вам. Для этого, согласитесь, у меня тоже были все основания. Во-первых, ваша контора занималась этим делом. А во-вторых, Анна Юрьевна, по моим расчетам, знала очень многое. Я даже не могла себе представить, что вас, Валентин Константинович, ни о чем не поставили в известность…
Конечно, я перепугалась, не знала, куда деваться и что делать. И тут позвонил Литвинов. Очень участливым и сочувствующим голосом сказал, что знает, что произошло, просит принять искренние соболезнования, и предложил встретиться вечером на Люсиновской - ему есть что сказать мне…
Это было как раз во время той презентации в «Мариотте», где мы с вами встретились. Помните, потом еще подошла Анна Юрьевна?
В общем, прямо оттуда я поехала на Люсиновскую. Он уже был там.
Едва увидев его, я поняла, что совершила глупость. Поняла по его торжествующему и презрительному взгляду, по высокомерной ухмылке, с которой он смотрел на меня. А когда он демонстративно запер дверь и положил ключ в карман, мне стало страшно…
