Макс Сысоев - Странники
В двадцать первом веке о существовании Матрицы догадывались многие, но в королевстве безыдейности сколько людей столько и мнений. Масштабы и значение Матрицы виделись людьми в различном свете. Наиболее пессимистичной была точка зрения идеалистов, считавших, что жизнь есть сон, и от рождения мы видим совсем не тот мир, в котором живём. Менее радикальной выглядит позиция сторонников жидо-масонского заговора, гласящая, что в действительности Земля управляется единым тайным правительством, владеющим сверхтехнологиями и почти неограниченными экономическими ресурсами. С этой точки зрения в мире практически полностью исчезают случайности, и исторический процесс приобретает черты либо хорошо управляемого механизма, либо не менее хорошо спланированного эксперимента.
Так или иначе, подавляющее большинство людей знало, что положение дел на всём Земном шаре в целом и в нашей стране в частности значительно хуже, чем нам о нём рассказывают.
Кузьма Николаевич говорил так. Нет смысла гадать, как организована Матрица снаружи нас; незачем верить в сказки о масонских ложах и прочей «просочившейся в прессу и Интернет сверхсекретной информации», которую, быть может, подбросили нам сами администраторы Матрицы. В конце концов, сверхсекретная информация на то и сверхсекретная, чтобы не просачиваться никуда. Гораздо важнее отсечь в нашем собственном сознании сказки и мифы от того, что мы видели своими глазами. Надо раз и навсегда разобраться, где кончаются наши извилины и начинаются контакты Матрицы, ничего не принимать на веру и впредь обращать внимание лишь на то, что можно доказать логически. При таком подходе процесс познания, конечно, растянется не на одно поколение, но зато в конце пути человечество ждёт свобода, и истинная природа Матрицы вскроется сама собою. Главное, запустить цепную реакцию мудрости — а уж мудрому человеку безразлично, кто приказал президенту США отстранить от дел министра образования и почему у обеих этих персон пол в туалете выложен шестиугольными плитками.
С чего я вспомнил о Матрице? — А с того, любезный зритель, что попал в Город. В клане Матрицы не было. Не исключаю, что Учитель и его Ученики тоже не торопились рассказывать о себе всё. Вполне возможно и даже очевидно, что я использовался Кузьмой Николаевичем для реализации его далеко идущих планов. Например, для выбивания рун на обелисках. Или, допустим, чтобы сделать меня ещё одним апостолом цепной реакции мудрости. Но Матрицы не было. Я почти уверен в этом, потому что Учитель дал в моё распоряжение два мощнейших орудия против обмана: логику и знания, доказанные логические и проверенные веками. При помощи этих орудий я мог разобрать на мельчайшие детальки любую ложь, проверить на вшивость утверждения какого угодно писаки и обратить в ничто речи всех на свете ораторов. И если и есть Матрица в клане Кузьмы Николаевича, то ничто не мешает мне её обнаружить.
А что же Город? — А Город совсем не таков.
***На следующее утро Катя вышла из ванной с причёской-пальмой рыжего цвета — такая была у Лионы накануне. Изменился и цвет её радужек: из оранжевых они превратились в изумрудные.
— Только не надо, пожалуйста, говорить, что человек должен быть таким, какой он есть, и не имеет права ни под кого подделываться! — сказала Катя, по-видимому, задетая выражением моего лица.
— А я и не собирался такое говорить, — ответил я. — Если человеку не делали пересадку сознания, он остаётся самим собой, независимо от того, подделывается он под кого-то или нет. Просто иногда он может побыть подражателем.
— Хорошо, что ты не разводишь проповеди, как вчера.
Мы сели завтракать, и я увидел на кресле серебряную форму моего размера. На груди было написано «Переплётов Александр Александрович», а должность указана не была.
— Это что ещё такое?
— Форма, — сказала Катя. — Прислали для тебя. Тебе ещё предстоит пройти кое-какие вступительные испытания, но форму ты уже можешь носить.
— Я в этом гейском наряде ходить не намерен, — сказал я ей.
— В гейском? Значит, я хожу в гейском наряде?
— Не в гейском, а в женском, — пояснял я, — а если женский костюм надевает парень, костюм становится гейским. А парень — геем.
— Что-то я ничего не понимаю. В тебе заговорил каменный век. Надевай давай. В чужой храм со своим уставом не приходят.
— Ни в чей храм я не приходил. Меня сюда приволокли такие здоровенные зелёные мужики с винтовками. Я их не просил.
— То есть ты не рад? — передразнила меня Катя.
— Нет, всё замечательно. Но на парнях женские костюмы. Парни похожи на геев, на гомосексуалистов.
— Хватит спорить! Ты вчера сказал, что не будешь спорить со мной!
— А ты уже не в розовом халате, так что спорить можно.
— Тогда хоть старую одежду надень по уставу. Что фуражку кинул?
Я подобрал блинообразную кепку, нахлобучил её козырьком вбок Кате на голову и, довольный, начал жевать приторно-сладкий кекс под названием «Dreamers breakfast» — свой завтрак.
— Ешь над столом! Если накрошишь, Максу придётся за тобой убирать, и тогда он тебя возненавидит! — хохоча над чем-то, предупредила Катя.
— Алекс, — встрял робот, услышав своё имя. — Надень. Форму.
— Видишь, — сказала Катя, отсмеявшись. — Народ на моей стороне. Раз тебе дали форму, надо её носить. Все жители Города должны носить форму, пока наша жизнь не изменится к лучшему.
— К какому «лучшему»? Вы и так живёте лучше некуда.
— С точки зрения твоего отсталого века — пожалуй.
— Да с любой точки зрения. У тебя есть кофе и горячая вода, выпивка, мягкий диван, Интернет... Что ещё нужно?
— Комфорт.
— Комфорт! — воскликнул я и выронил недоеденный «Dreamers breakfast». — Какое ужасное слово! Люди узнали его из рекламы!
— Тебе что-то не нравится?
— Нравится. Только, на мой взгляд, диван это вершина комфорта. Ничего комфортнее придумать нельзя.
— Понимаешь, Алекс, в наш век прогресс не стоит на месте. Придуманы вещи поинтереснее дивана.
— Придуманы, — согласился я. — Дождь, Дорога и Руины. Самые лучшие вещи на свете. Особенно, Дорога.
— Нет. На дороге спать неудобно.
— А на ней и не надо спать. По ней надо идти. Вечно. Вот, например, я могу идти вечно. Я и мечтаю только о том, чтобы идти вечно. Если я попаду в рай, то там я буду идти вечно.
— Оуфул! Алекс, с тобой всё в порядке? Ты, случаем, не сошёл с ума?
— Ха! С ума! А почему обязательно я? Можно подумать, я единственный, кто может сойти с ума в этом мире!
— Ладно, — Катя поднялась с кресла. — Мне пора на практику. А ты временами говоришь очень странно.
— Потому что я странник.
— Держи, вот, учебник по истории, странник. Я полкартриджа извела на него. Читай. Я вернусь часам к четырнадцати, и пойдём куда-нибудь, растворимся.
«Растворимся» — значит «отдохнём».
Катя сунула мою блинообразную кепку в сумочку и убежала.
***Страницы учебника были сделаны из хорошей бумаги, переплёт был твёрдым, а обложка глянцевой и очень красочной. И всё это создали при помощи обычного для двадцать второго века домашнего принтера. Прогресс, чёрт возьми.
На обложке был изображён ядерный взрыв. Раньше, в сравнении с голливудскими спецэффектами, подобные картинки никого не впечатляли; теперь же я прямо-таки не мог оторвать глаз. Я смотрел на взрыв, как смотрели на подползающего к ним старого питона Ка обезьяны, обездвиженные его гипнотическим взглядом. Если б злая колдунья показала мне в магическом зеркале мою смерть, я бы не был подавлен сильнее. Думаю, отныне и вовеки веков, пока существует на Земле род человеческий, из подсознания людей невозможно будет изгнать безотчётный ужас перед этим огненным грибом, вокруг которого тают облака.
Ну что ж... Настало время ознакомиться с макроэкономическими показателями. Я долго шёл к тому, чтобы узнать мнение учёных-в-дерьме-мочёных о кромешном аде длиною в век: о том, от чего я, вопреки всем законам мироздания, смог убежать. Перевернём обложку.
«Новейшая мировая история
Учебник для 10-11 классов средней общеобразовательной школы
Рекомендовано Министерством образования и просвещения
Российской Федеративной Народной Демократической Республики
Москва 2057 год»
Первым делом в глаза бросилась орфография учебника. Прочитав по диагонали аннотацию, я обнаружил, что из русского алфавита выбросили буквы Щ и Ъ; сочетания ЖИ-ШИ стали писать через Ы, ЧА через Я, а ЧУ через Ю. Это мне не понравилось, но я заметил и то, что в учебнике везде, где надо, употреблялась буква Ё, а не Е, и отпустил реформаторам языка часть их грехов. К букве Ё я питал маленькую слабость.
