Александр Житинский - Потерянный дом, или Разговоры с милордом
Генерал закончил. В зале, точно после хорошей лекции, раздались аплодисменты.
– И все же, гражданин… В чем, так сказать, конкретные ваши предложения? – осторожно спросил Вероятнов.
– Конкретные предложения? – генерал лукаво взглянул на бывшего председателя Правления. – Я предлагаю быть потомками. Понимаете? Если есть предки, должны быть и потомки. Правильно я говорю?
Вероятнов растерянно кивнул, а из зала донесся женский вскрик:
– Верно! Очень правильно!
Ирина поискала глазами, но обладательницу этого взволнованного голоса не нашла. Та спряталась, устыдившись эмоций.
…Расходились с достоинством и возникшим ощущением сообщества не только кооперативного, но более широкого – с предками… хотя понимали это смутно, по-разному…
А вечером Егор был поощрен боевыми стрельбами, которые происходили так: в комнатах его и генерала расставили мишени, после чего Григорий Степанович и Егорка поочередно поражали мишень противника через окна, пользуясь пружинными пистолетами с патронами в виде стрел с резиновыми присосками. Смеющаяся Ирина подсчитывала очки, а когда из-за трубы генеральского дома выплыла крутобокая луна, игру прекратила и уложила сына спать.
После чего она пожелала генералу доброй ночи и, затворяя уже окно, вдруг спросила:
– А вы почему Звездочку не носите, Григорий Степанович?
– Звездочку?.. Ах, эту… Как вам сказать. Ношу иногда. Она у меня на другой одежде. Доброй ночи!
Глава 17
БОЛЬШОЙ ПЛОВ
Вторым пристанищем Демилле стало аспирантское общежитие неподалеку от улицы Кооперации – серое четырехэтажное здание из силикатного кирпича, притаившееся в глубине многоэтажного жилого массива.
Встретили его там радушно и уважительно. Математик Тариэль из Баку и кибернетик Мамед из Ташкента действовали по всем канонам восточного гостеприимства. Едва Костя Неволяев представил им Евгения Викторовича (произошло это вечером в воскресенье) и вкратце изложил его историю, воспринятую аспирантами с почтительной невозмутимостью, как Тариэль побежал к комендантше тете Варе с мешочком одуряюще пахнувшей сушеной дыни – лакомством, употреблявшимся аспирантами для улаживания самых пикантных и экстренных дел, – а Мамед, действуя проворно, но без спешки, принялся приводить комнату в порядок.
Мамед был низенького роста, щуплый, с восточной печалью в глазах. Он застелил постели, смел со стола крошки и принялся готовить чай, для чего включил электрический чайник, а на стол выставил синие пиалы и фарфоровый чайничек для заварки, чрезвычайно красиво расписанный.
Демилле присел на стул, огляделся. Комната была просторной, состоящей из двух частей: передней, где стояли обеденный стол, диван, торшер, висели книжные полки и украшения (среди прочих – неизвестный музыкальный инструмент), и закутка, отгороженного платяным шкафом; за ним помещались две койки и письменный стол, заваленный книгами.
Вернулся сияющий Тариэль и сообщил, что за ломтик сушеной дыни тетя Варя готова пустить ночевать не только одинокого мужчину, но и весь кордебалет варьете гостиницы «Советская». Мамед встрепенулся, с надеждой посмотрел на товарища.
– Завтра начинаем отстрел, – деловито распорядился Тариэль.
– Да вы что! – закричал Костя. – Дайте человеку освоиться.
– А мы и Евгению Викторовичу девушку подберем, – учтиво сказал Тариэль.
– Нет-нет, не надо, – сказал Демилле. – Я, знаете, не любитель. У меня жена, сын…
Тариэль подмигнул Косте.
– Да мы жениться не заставляем, Евгений Викторович!
– Для польза здоровья, – с печальной озабоченностью произнес Мамед, и все расхохотались.
…Дух легкомысленного эпикурейства, поселившийся в комнатке, отнюдь не мешал аспирантам заниматься наукой. Как быстро понял Демилле, оба аспиранта всерьез работали над диссертациями – Мамед в области теории чисел, а Тариэль – автоматического регулирования, но за пределами библиотек и кафедр превращались в молодых людей без проблем, со склонностью к легким и озорным увеселениям. Тариэль являл собою современный вариант Ходжи Насреддина – неунывающий, склонный к шуткам и проказам, обаятельный, компанейский. Мамед оттенял его грустным резонерством.
В первый же вечер аспиранты устроили обсуждение методики поисков улетевшего дома.
Расстелив на столе карту города, они принялись разрабатывать математическую модель. Связав воедино исходные данные, полученные от Кости (отрыв дома от фундамента, его полет), и допустив отсутствие человеческих жертв, на что указывала встреча Демилле со Светиками и посещение детсада Ириной, аспиранты пришли к выводу, что дом где-то приземлился в сохранности. Но где? Логика подсказывала: в новых районах. Там много места – в Купчино, на Ржевке, на Комендантском – там однотипные дома, так что приземление дома могло пройти относительно незамеченным, не то что, скажем, на Невском или на Петроградской стороне.
Это была ошибка, но ошибка честная. Далее аспиранты, пользуясь картой, разбили возможные районы приземления на квадраты и начали составлять алгоритм оптимального пути поиска… Демилле тупо смотрел на карту, по которой скользили пальцы Тариэля.
– Мы минимизируем время поиска, – сказал Тариэль. – Понимаете?
– Нет, – честно сказал Демилле.
– Нужно найти оптимальную траекторию по критерию наименьшего времени… Евгений Викторович, почему не понимаете? Я же ясно говорю?
– Трудный решений, – покачал головой Мамед.
– Эх, почему мы не в Баку! – воскликнул Тариэль. – Если бы мы были в Баку, я пошел бы на базар, я обошел бы ряды, я купил бы орехов, изюма, шербета… Я выпил бы чаю в чайхане, я поел бы халвы…
Тариэль вскинул руку, декламируя, точно стихи:
– И через три часа я знал бы не только, куда делся этот несчастный дом, но и что сказал дядюшка Ибрагим тетушке Галиме наутро, когда не обнаружил во дворе зарытого кувшина с вином, потому что двора тоже не обнаружил!.. Северные люди молчаливы и нелюбопытны! Дом взлетел, как орел, а им хоть бы что! Ва!
Мамед скорбно качал головой.
– В Ташкенте землетрясений был – вся страна узнал, – сказал он.
Демилле с грустью и завистью смотрел на новых восточных приятелей. Их оптимизм, энергия молодой крови, бьющая через границы республик, восхищали и одновременно тревожили: сам он был точно парализован несчастьем.
Из этого состояния его вывел телефонный звонок Любаши, последовавший в понедельник на службу Евгению Викторовичу. Сестра сообщила, что в субботу приходили Ирина с Егоркой…
– Как? – вскричал Демилле, испытав мгновенную радость и благодарность к жене.
– Минут через сорок явилась – как ты ушел. Принесла твои вещи. Чемодан и сумка… – Любаша не скрывала осуждения.
– Понятно… – Демилле потух, спросив со слабой надеждой: – Не сказала, где они сейчас?
– А то ты ее не знаешь. Конечно, нет!.. Зайдешь за вещами?
– Мать видела? – спросил Евгений Викторович.
– Ее, слава Богу, дома не было. Вещи я спрятала.
– Хорошо, молодец… – вяло похвалил сестру Евгений Викторович, а затем попросил вынести чемодан и сумку в назначенный час из дому, опять-таки незаметно от матери.
Встреча с сестрой состоялась неподалеку от родительского дома, на пустыре, где раньше был сад Ивана Игнатьевича. Здесь еще сохранились три-четыре одичавшие яблони.
Демилле тут же, приткнувшись к камням фундамента, распахнул чемодан. Люба обеспокоенно смотрела на брата: он похудел за два дня, глаза были воспалены, движения порывисты.
– Что она говорила? – глухо спросил Демилле, роясь в вещах.
– Сказала, что хватит. Устала, – пожала плечами Люба.
– Выбрала момент.
Он безотчетно искал письмо, записку, какой-нибудь знак, дающий надежду или объяснение. Ничего не было. Вещи сложены аккуратно, паспорт в карманчике крышки, тапки завернуты в газету.
В сумке точно так же тщательно уложены были чертежные инструменты. Ни «прости», ни «бывай». Сентиментальностью Ирина не страдала.
– Такую тайну изобразила, – говорила Любаша. – Тоже мне цаца! Ты плюнь на нее, Женька. Помучился с нею, и хватит.
Демилле судорожными движениями стал застегивать молнию на сумке – та не поддавалась – вдруг отлетел замочек. Евгений Викторович швырнул его на землю и, оборотившись к сестре, закричал:
– Не смей так говорить! Ты ее не знаешь! Ирина святая женщина!
– Да пошел ты к черту… – несколько даже удивленно, но без обиды произнесла Любаша. – Мне-то что. Можешь на нее молиться… Жалости в ней нету.
– А я не достоин жалости! – вскричал Демилле, подхватил сумку и чемодан – в распахнутом плаще он выглядел, как птица с гирьками на крыльях – и полетел, не разбирая дороги, прочь, между голых яблонь, по прошлогодней траве.
– Чокнутый, – сказала Любаша почти с нежностью и крикнула вслед: – Ты хоть звони! Пропадешь!
– Не боись! – сквозь зубы ответил Евгений Викторович и сам удивился мальчишескому слову, забытому с тех пор, как бегал по саду Ивана Игнатьевича с пацанами и грыз кислые яблоки.
