Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле

И в этот момент их отдых прервал грохот.

С оружием в руках они поспешно летели обратно в сторону поселения ураний, навстречу треску выстрелов, и уже издалека видели пламя пожарища. Только Дент-Байан остался в дупле: так решил Лабастьер.

Махаоны! Никто не произнес этого слова вслух, но каждый понял, что это могли быть только они. Они выследили осквернителей пещеры Хелоу, и теперь разыскивали их там, где прервалась зрительная передача от Дент-Байана. Они напали на селение ураний, и раз они решились на это, значит, их достаточно много.

То, что предстало глазам четверки путников, даже трудно было назвать сражением. Скорее – бойней или избиением.

Несколько десятков мускулистых серо-зеленых варанов носилось по центральной поляне селения и меж прилегающих к ней деревьев. Всадники на их спинах, стреляя долгими очередями, разбрасывали по сторонам веера смертоносных лезвий.

Смерть настигала воинов-ураний еще до того, как те успевали натянуть тетивы своих луков. Спастись бегством в поднебесье было невозможно, смерть настигала и там: махаоны, порхая в воздухе, безжалостно добивали тех, кто пытался вырваться из гибельного круга всадников в небо. Стоны и предсмертные крики оглашали цветущую поляну. Горели деревья.

Путники затаились. У Ливьен заныло сердце. Она вспомнила, как на этом самом месте вели свой прелестный хоровод девушки-урании… Теперь-то она знала, что дикари, несмотря на свой воинственный и дикий вид, нежны душой и поэтичны, пожалуй, значительно более, чем остальные виды бабочек.

Напавшие представляли собой как бы прилипший к земле пузырь, внутри которого бился клубок из воинов-ураний. Клубок этот таял, а гора трупов на земле становилась все выше и выше.

Ливьен вздрогнула, услышав возле себя возню. Она оглянулась и не веря глазам, уставилась на своих спутников. Рамбай и Лабастьер, рискуя сорваться с ветки, ожесточенно боролись друг с другом, а Сейна пыталась разнять их.

Они дрались молча, стиснув зубы, понимая, что быть замеченными махаонами, значит – умереть.

– Да что это с ними?! – шепотом воскликнула Ливьен.

– Рамбай хотел лететь на помощь дикарям, а Лабастьер не позволил ему.

Понятно. Уж если у неё картина истребления ураний отозвалась глубокой душевной болью, каково же тогда было состояние Рамбая?

Лабастьер оказался сильнее Рамбая. Он сумел завернуть отцу за спину руку и теперь держал его в неудобной позе, прижимая лицом к ветке.

– Выслушай меня, – хрипло дыша, зашептал он. – То, что ты хочешь сделать – глупо! Ты погибнешь, и это единственное, чего ты добьешься.

– Лучше Рамбай погибнет в бою, чем будет отсиживаться здесь и смотреть, как убивают его братьев!

– Но я знаю, как спасти их. Во всяком случае, хотя бы некоторых из них.

– Говори, – сквозь зубы процедил Рамбай.

– Они ищут НАС. Они убивают ураний потому, что уверены: мы – среди них. Они руководствуются тем, что видит Дент-Байан, а сейчас этот ориентир потерян ими…

– Отпусти меня, сын, – прошипел Рамбай. – Я все понял. Поспешим!

Лабастьер ослабил хватку.

Уже в полете Рамбай объяснил Ливьен и Сейне их план. Вместе со снявшим с глаз повязку Дент-Байаном они полетят обратно к горам, и махаоны, оставив в покое ураний, погонятся за ними. Через некоторое время они спрячутся в какое-нибудь дупло, а Дент-Байан продолжит путь один, ведя за собой махаонов. Остальные, переждав, вернутся к ураниям. Потом и Дент-Байану нужно будет спрятаться в какое-нибудь темное дупло и просидеть там как можно дольше, чтобы махаоны потеряли его след. У Дента будет шанс спастись, хотя рискует он и больше, чем остальные…

План был жесток, но логичен. Во всяком случае, ничего другого им не оставалось. Слишком высокая степень риска, которому по этому плану должен был подвергнуться Дент-Байан, смущала, пожалуй, только Сейну. Она молчала, но была мрачна, как туча. Рамбай же, успокаивая совесть, бормотал:

– Он – махаон… Его братья убивают моих братьев… Он один может увести…

Дент-Байан принял план Лабастьера без малейших возражений, и они вылетели в направлении гор.

В начале первого дня полета Ливьен еще сомневалась, верно ли они поступают, действительно ли махаоны полетят за ними. Но уже вечером Рамбай возбужденно сообщил:

– Запах махаонов. Они близко опять.

Ливьен привыкла доверять чутью Рамбая.

К концу четвертого дня полета Лабастьер объявил:

– Все. Дальше Дент полетит один.

– Нет, – возразила Сейна, – он полетит не один. С ним буду я.

– Ты нужна нам! – воскликнула Ливьен, испугавшись, что потеряет единственную подругу, и искательно посмотрела на Рамбая и Лабастьера.

– Я останусь с ним, – твердо повторила Сейна. – И даже не пытайтесь переубедить меня.

Рамбай отвел глаза, а Лабастьер, согласно кивнув Сейне, сказал ей:

– Если ты решила так, то нам это только выгодно. Лети рядом с ним, побольше разговаривай… Сделай так, чтобы тот, кто смотрит его глазами, как можно позднее понял, что вас только двое…

Рамбай тронул руку Ливьен и тихо произнес:

– Наш сын не по возрасту умен.

И Ливьен с горечью осознала, что в интонациях его голоса сквозит презрение.

3

Тронул я ветку, она, шевелясь,

Тайну шепнула мне:

«Ты – это я, но во сне бытия

Тождества правды нет…»

«Я это знаю, – ответил я, –

Вместе сгорим в огне».

Лабастьер Первый замолчал. Он останавливался и раньше, но тогда было ясно, что паузы связаны с желанием более точно восстановить в памяти минувшие события. Сейчас же, как поняла Наан, император свой рассказ завершил окончательно. Но ее это не устраивало.

– И что же было дальше? – настойчиво спросила она. – Дент-Байан и Сейна тоже причислены Новой Верой к лику святых, но святых-мучеников. Я знала о них только то, что они погибли, помогая Внуку Бога. Это случилось как раз тогда?

Сложив крылья на одну сторону, Лабастьер перевернулся на спину и лежал теперь, глядя ей прямо в глаза.

– Да. Сейну и Дент-Байана я больше не видел никогда. С ними исчез и отряд махаонов. Думаю, все они погибли в морозном преддверии пещеры Хелоу… А я и мои родители поселились с остатками племени ураний. Махаоны уничтожили почти всех самцов. Зато самок осталось предостаточно.

– Все вышло так, как ты и хотел, повелитель? – Наан произнесла эти слова без ярко выраженных интонаций, чтобы Лабастьеру не показалось, что она осуждает его. Но сегодня, похоже, император был склонен к самобичеванию:

– Хотел?.. Да, пожалуй. Я не побрезговал воспользоваться тем, как сложилась ситуация. Но мне не нужны были все эти жертвы, и не я устроил побоище… А Сейна и Дент-Байан были близки мне не меньше, чем отец и мать.

– Но ты не побрезговал… – не удержалась Наан.

– Да! – Лабастьер вскочил на ноги. – Да! И все дальнейшие события показали, что я был прав! Хотя я и потерял навечно любовь своих родителей. – Он повернулся, чтобы уйти, но почувствовал, как руки Наан обхватили его сзади за талию.

Он обернулся.

– Прости… – раскаяние на ее лице казалось искренним.

– За что?

– За то, что я посмела осудить тебя. Но все то, что ты рассказываешь, слишком не похоже на то, чему нас учили в Храме. Грязь, боль… А нам говорили, что Лабастьер Первый словами о любви и справедливости убедил правителей тех времен…

Император криво усмехнулся и, отстранившись от невесты, опустился обратно на коврик.

– Не ты убивал воинов ураний, и не ты убивал махаонов-преследователей… – продолжала та. – Так в чем же мне винить тебя? – вздохнув и покорно опустив голову, она присела рядом. – Расскажи мне остальное…

– Если ты смирилась с моим рассказом лишь потому, что гибель я приносил не своей рукой, то лучше не проси меня продолжать. Это было лишь началом. На руках моих столько крови, что ее не смоет и горный водопад.

– Я хочу знать все, и я постараюсь понять. Хоть я и… – Наан запнулась.

Лабастьер молча ждал, когда она наберется мужества, чтобы сказать ему то, что хотела.

– … Хотя я и ревную тебя ко всем самкам, которых ты, по-видимому, оплодотворил в то лето.

Брови императора поползли вверх, а затем, прикрыв рот рукой, он то ли рассмеялся, то ли разразился приступом кашля. Затем объяснил причину своего замешательства:

– Это было так давно… Твоя ревность смешна, но приятна мне… Да и можно ли ревновать к тому, что происходит между самцом и самкой без любви? Если я и виноват, то совсем в другом. Когда-то бескрылые оставили в своем биохранилище эмбрионы четырех видов теплокровных бабочек…

– Четырех? – с удивлением перебила его Наан.

– Да, – кивнул император. Были еще бабочки-приамы. Бескрылые, экспериментируя, наделили способностью к избирательной телепатии два вида из четырех. Это и обусловило наиболее скорое развитие цивилизаций маака и махаон. Урании и приамы значительно отстали от нас, а к тому времени, как моя мать нашла Пещеру Хелоу, приамы исчезли вовсе, по-видимому, не выдержав конкуренции с ураниями. Но теперь нет и ураний. Им уже никогда не возродиться. Теперь осталось только два вида.