Геннадий Семенихин - Лунный вариант
Горелов повесил трубку и вышел к дежурному.
— Вот какое дело, Федя. Без полковника Иванникова машину до Москвы мы добыть сможем?
— О-ля-ля! — присвистнул Фролов. — Да разве вы ничего не знаете? Есть приказ по гарнизону за вами и за майором Костровым закрепить персональные машины. Номер вашей «Волги» 16–13.
— Смотри ты, какая электронная память!
— Так ведь тринадцать на конце. Чертова дюжина. Не боитесь?
— Ерунда, — засмеялся Алексей. — Для меня тринадцать — самое любимое число. Я, мой милый, обитаю в квартире под номером тринадцать, на самолете реактивном первый раз в жизни тринадцатого вылетал.
— Вот будет работы журналистам, когда об этом узнают, — предположил Федя, — особенно Рогову.
— Рогов такими мелочами не интересуется, — не согласился Горелов.
По первому же звонку к подъезду примчалась черная «Волга». Выскочил из машины черноглазый солдат с узким смуглым лицом и лихо стукнул каблуками кирзовых сапог:
— Товарищ капитан, рядовой Берикашвили прибыл в ваше распоряжение.
— Зови меня просто Алексеем Павловичем.
— Есть, звать Алексеем Павловичем, — вращая большими белками, ответил он лихо.
— А тебя как?
— Вано зовите, товарищ капитан… виноват, Алексей Павлович. Я из Зестафони…
«Волга» помчалась по широкой асфальтированной дороге, оставляя позади подмосковные леса и затерявшийся в них городок космонавтов. Вано включил радиоприемник, и вальс Штрауса наполнил кабину. Откинувшись на мягкую спинку сиденья, Алексей думал, что, раз окружают таким вниманием, значит, сроки полета приблизились и не за горами старт. А может, она уже и началась, предстартовая горячка, та, которая звено за звеном охватывает весь огромный аппарат, связанный с запуском небольшого экипажа, а то и одного человека.
Серая лента шоссе разворачивалась впереди, приближая панораму столичного пригорода. Горелов вспомнил вдруг о Лидии Степановне. Еще и суток не прошло после расставания, а уже тоскует он по ее голосу, по ее синим преданным глазам.
«Волга» въехала на московскую улицу. Того, кто хоть ненадолго покидал столицу, всегда волнует радость возвращения. У Алексея ее удваивало сознание близкой разлуки. Минут недели — и он уйдет в заветный полет, оставив все свои привязанности на земле. А любовь к Москве — одна из этих привязанностей. Ему, парню из тихого Верхневолжска, выросшему на берегах раздольной Волги, Москва давно сделалась родной и необходимой. Он грустил, если неделю-другую не удавалось побродить по ее улицам и площадям, прокатиться в метро, побывать в театре или на одной из художественных выставок. Взгляд отыскивал сейчас перемены. Месяц назад, когда он уезжал в Степновск, вот здесь, на окраинной улице, еще были строительные краны. А теперь вырос целый городок светло-голубых, цвета морской волны зданий. В квартирах окна уже занавешены — появились новоселы. А вот новенькое кафе с декоративными орнаментами, все из стекла и железобетона. Его тоже не было.
«Волга» пересекла центр и выехала на Ленинский проспект. Горелов легко отыскал в новом районе восьмиэтажный дом, остановил машину у подъезда с аркой. Сказал водителю:
— Жди меня до победного конца, друг Вано.
На четвертом этаже ему открыла дверь миловидная темноглазая женщина. Была она в легком темно-коричневом платье, в руке держала портфель.
— Здравствуйте, Алексей Павлович, — обратилась она к нему приветливо, как к давнему знакомому. — По всем описаниям вы и есть тот самый Горелов, ради которого я должна задержаться на полчаса?
— Станислав Леонидович точен в своих портретных характеристиках, — улыбнулся Алексей.
— Зато он не слишком точен в своих поступках. Назначил вам встречу на час дня, а две минуты назад позвонил и торжественно известил, что задержится еще на двадцать минут.
— О, не судите его так строго, — заступился Горелов — он у вас такой занятой…
Темные глаза женщины сузились:
— Смотрите! А я и не предполагала, что у моего мужа может оказаться такой надежный адвокат в лице космонавта Горелова… Однако вы меня должны простить, Алексей Павлович. Спешу на заседание ученого совета. Муж попросил вас ожидать его в кабинете и, если будет скучно, просмотреть папку, оставленную на письменном столе.
Она проводила Горелова в кабинет и ушла.
Алексей с интересом огляделся. Считается, что о характере, наклонностях и увлечениях человека в какой-то мере говорит и его жилище. У человека веселого, но незадачливого вы обнаружите на стенах портреты кинозвезд и балерин в пикантных позах, а недостаток книг на полках будет возмещаться стопками патефонных пластинок. Попробуйте навестить седого рабочего, отдавшего своему заводу лучшие свои годы, и дома у него, какой бы ни была квартира — большой или тесноватой, — где-то в темноватом уголке вы обязательно увидите слесарные тиски. У альпиниста вам бросится в глаза повешенный на стену ледоруб и фотографии покоренной вершины, покрытой синеватой снежной папахой. У отставного летчика уже в прихожей под вешалкой вы споткнетесь о старые унты, а у землемера в углу, возможно, будет стоять подставка от теодолита с острыми ножками.
Кабинет Станислава Леонидовича говорил о высокой организованности и самых разнообразных увлечениях хозяина. Большой широкий письменный стол на высоких старомодных резных ножках был чист: ни пылинки на поверхности, ни окурка в пепельнице. Запечатанная пачка гаванских сигар и открытая «Северной Пальмиры» живописно лежали рядом с бронзовым чернильным прибором. Ровные стопки книг и папок с чертежами, раздвинутая логарифмическая линейка и коробка цветных карандашей. Два пластмассовых человечка, белый и оранжевый, один в легком, другой в массивном скафандрах. Алексей поднял глаза на стены и улыбнулся. Если стол был средоточием технических замыслов и работ конструктора, то стены, вернее, простенки между книжными навесными полками отражали увлечения и привязанности хозяина. Шкура медведя и подвешенное над нею ружье. Несколько пейзажей. Два из них, это Горелов определил сразу, принадлежали кисти великого Айвазовского, авторами остальных были Дубовской и Лагорио. И на всех пейзажах — вода: то черно-голубая, пенящаяся, всесокрушающая, то нежная и светлая, озаренная розовым солнцем. Скалы, паруса, лодки. Значит, очень любит конструктор водную ширь, если в минуты усталости, отрываясь от чертежей и расчетов, отдыхает, созерцая ее. Портреты Байрона, Пушкина и Гейне говорили о том, что музыка стиха ему тоже не чужда. Очень маленькое пианино с круглым стульчиком уютно поместилось в дальней части кабинета, нисколько не нарушая его деловитости.
Горелов приблизился к столу, остановился перед раскрытой папкой чертежей и технических описаний. Взяться за нее не успел, как, бесшумно отворив дверь, в кабинет вошел сам Станислав Леонидович. Был он в приподнятом настроении то ли от встречи с Гореловым, то ли по другой причине. Вольно расстегнутая нейлоновая рубашка и светлые брюки молодили его. Черные волосы аккуратно разделены пробором, в глубоко посаженных глазах — откровенная усмешка. Бас, так не вязавшийся с его высокой тонкой узкоплечей фигурой, сразу заполнил комнату.
— Батенька вы мой! — зарокотал Станислав Леонидович, бросаясь к Горелову и тиская его в объятиях. — Дайте-ка я вас получше разгляжу. А поворотись-ка, сын, как говаривал, бывалоча, Тарас Бульба, повинуясь волшебнику Гоголю, коего сейчас, возможно, и в Союз писателей бы не приняли за старомодность.
Станислав Леонидович шутливо оттолкнул от себя Горелова, покачал головой. Несмотря на веселость, лицо конструктора было осунувшимся, в глазницах лежали тени усталости.
— Экий вы бронзовый! — похвалил Станислав Леонидович. — Совсем как эмир бухарский. Значит, на пользу пошло пребывание в Степновске? А ну-ка, согните руку. Эка твердость в бицепсах! Рад за вас, дорогой мой Алексей Павлович, весьма рад. Вы в ожидании не заскучали?
— Вроде бы нет, Станислав Леонидович.
— Окончательный вариант скафандра, представленный на утверждение, видели?
— Не успел.
— Как так? А чем же вы тогда, позволю себе спросить, занимались?
— Кабинет ваш осматривал, Станислав Леонидович, — признался космонавт.
Конструктор слегка попятился, привстал на цыпочки и наклонил набок голову, словно к чему-то прислушиваясь.
— Ну и как же вы его нашли?
— Занятным. Сколько же у вас увлечений: и живопись, и музыка, и охота, и поэзия!
Станислав Леонидович отмахнулся:
— Бросьте, бросьте, батенька мой. Разве это можно выдавать за разносторонность увлечений хозяина? Если копнуться поглубже, сразу станет ясно, что, кроме точных наук, хозяин этого кабинета ни во что не проник.
— Не прибедняйтесь, Станислав Леонидович.
Конструктор сел в глубокое официально-черное кресло, глазами пригласил космонавта садиться в другое, напротив.
