Марина Дяченко - Пандем
— Поставить тебе кино? — безнадежно предложила Юлька.
— Кино я себе и сама поставить могу, — возразила Ева. — Поговори со мной, пока мама не придет.
— О чем? Тебе не надоедает все время болтать?
— Не-а, — Ева помотала головой. — Слушай… А правда, когда ты была маленькая, Пандем с тобой разговаривал все время, а не только в беседке?
— Правда, — устало призналась Юлька.
— Вот было классно, — завистливо вздохнула Ева. — Я, вообще-то, просила Пандема, чтобы он со мной почаще играл… А он говорит, что я должна больше думать сама. А что я могу придумать сама? Вот я тебя спрашиваю, в визике Пандем сидит или нет, а ты не отвечаешь… А спросила бы у Пандема — он бы мне сразу четко сказал, да или нет, и все…
Юлька уныло смотрела в зеркало. Биокрем, делающий кожу темнее, действовал еще не в полную силу, но Юлька уже понимала, что его придется отменять. Ну не идет ей имидж негритянки… Попробовать золотистый оттенок?
— А как это было? — не умолкала Ева. — Когда Пандем сперва все время был с тобой, а потом сказал, что только в беседке? Ты, наверное, ужасно огорчилась, да?
— Ничего я не огорчилась, — сказала Юлька резковато. — Тоже мне потеря…
Ева смотрела на нее долго и внимательно. Потом тихо, без единого слова отошла; Юлька вытащила из коробки штамп-татуировку. Повертела в руках, положила обратно. Не миновать «ниже среднего» за практику. Ну и Пандем с ними — она все равно раздумала быть педагогом…
У экстремальной молодежи принято вживлять гибкие сенсоры. Многие делают вместо волос… Иногда красиво. Скажем, идет парень, а появляется девушка в его вкусе — волосы сразу дыбом, и искры бегают… Красиво, смешно. Потешно. Говорят, эта мода пришла из красного слоя. Наверное…
Половину ее группы забрали родители, половина перешла к вечернему воспитателю. Вэйра Георгиевна недовольно разглядывала Юлькин макияж. «Пусть смотрит, — подумала Юлька. — Наверняка сегодня же попрется в беседку и спросит у Пандема, почему он допускает такое падение нравов среди молодежи…»
Юлька рысью выбежала из ворот школьного комплекса. Прыгнула на транспортер, потом на другой, потом на третий; беседок вокруг было как грибов, но Юлька никак не могла решиться. Никак не могла…
Может быть, вот эта, большая, двухэтажная? Нет, лучше вон та, на углу, башенка с зеркальными окнами. Юлька потрогала дверь — никого нет; тогда она вошла — изнутри окна были витражные, непрозрачные — и уселась в деревянное кресло, обхватив себя за плечи.
«Привет».
Юлька обняла себя крепче. Подняла голову к плоскому экрану, с которого без улыбки смотрел знакомый — слишком знакомый… кто он ей? Человек?
— Пан, почему так? Пан, почему? Ты же их свел? Это же ты их свел почти пятнадцать лет назад — значит, они подходили друг другу? Ты же не мог ошибиться?
— Я не сводил их — я же не сваха! Они сами друг друга нашли… Но люди меняются со временем. Потому что они люди, а не камни какие-нибудь. Хотя и камни тоже меняются.
— Не верю. Как полет летящего камня — траекторию — можно высчитать, так и человеческие отношения… Зная все, что знаешь ты… Учитывая каждое событие в прошлом и будущем…
— События в будущем учитывать нельзя. Они не предопределены…
— А что такого случилось? Ни одного события в их жизни, которого ты не мог бы просчитать заранее… Рождение ребенка, ссоры с дедушкой Алексом… Работа… Ничего особенного…
— Тебе сколько лет?
— Двенадцать.
— А иногда мне кажется, что ты старше меня… Судя по твоим речам…
— Ничего смешного! Я не спорить к тебе пришла… Я вот что: соедини их заново. Я так хочу.
Пандем молчал. Смотрел.
— Значит, так, — сказала Юлька, и ей самой показалось, что внутри ее голоса прозвучал упрямый голос дедушки Алекса. — Или ты их снова соединяешь — ты можешь, я знаю…
— Они у нас люди или кто? Куклы?
— Они муж и жена! Они мои родители и должны жить вместе! Чего бы там им не хотелось!
— От того, что они не будут жить вместе, они не перестанут быть твоими родителями…
— Пан, не мути воду… Ты меня любишь?
Тот, кто смотрел с экрана, мигнул.
— Да.
Сказано было коротко и кротко. У Юльки по спине пробежали мурашки: она сразу поверила. Как верила уже много раз.
— Пан… Милый… Послушай меня. Только послушай. Ты ведь можешь это сделать. Никому не будет хуже. Будет лучше! Пусть мама… Молчи! Я все знаю, что ты мне скажешь. Но это ведь особенный случай. Ты признай: я ведь особенный ребенок тоже… Другим хоть бы что, пусть их родители хоть на Полярной платформе… А я так не могу! Ну пожалей ты меня… Никто ведь не узнает, что ты отступил от своих этих проклятых принципов… Пожалуйста!
— Пятнадцать лет назад, — глухо сказал Пандем, — другая девочка… Она была чуть постарше. Хотела выйти замуж за твоего отца. Она его действительно любила. И говорила очень похоже… Только если бы я тогда «подсудил» ей, тебя бы не было, Юль…
— Если ты меня не послушаешь, — сказала Юлька тихо, — значит, я для тебя — ничто.
— Это неправда. Юлька, ты для меня очень многое. Ты — это часть меня. Тебе надо не темный и не золотистый, а наоборот, бело-розовый, очень светлый оттенок лица, и тогда ты сможешь хорошо менять цветовую гамму глаз…
Тот, что смотрел с экрана, протянул вперед руку; в руке было круглое зеркало, и Юлька увидела в нем свое отражение — со светящейся молочным светом кожей, с вишневыми выразительными глазами — тот самый эффект, который она тщетно пыталась отыскать в коробке с новейшей косметикой.
Юлька облизнула губы.
— Я знаю, каково тебе, — тихо сказал тот, что смотрел с экрана. — Твоим родителям не легче… Позвони отцу.
Юлька глубоко вздохнула. Тряхнула головой, будто сбрасывая наваждение:
— Я не понимаю. Нам троим плохо — почему ты не можешь сделать хорошо?
— Потому что ты человек и твои родители люди.
— А люди — значит, должны мучиться? Человек — это тот, кому плохо?
— Человек — это тот, кто обладает волей.
— А в моей воле отказаться от воли?
— У тебя очень сильная воля, ты не можешь от нее отказаться.
— Ты врешь, — сказала Юлька и испугалась собственных слов. Но потолок беседки не обрушился на нее, и мир вокруг не вывернулся наизнанку; она посмотрела в глаза тому, кто был по ту сторону экрана, и повторила теперь уже твердо: — Ты врешь! Либо в том, что меня любишь, либо в том, что не можешь ничего изменить!
Пандем молчал. Зеркало в его руке отражало некрасивую, красную от злости, с перекошенным ртом Юльку.
— Я для тебя всего лишь муравей на муравейнике, — сказала Юлька и снова услышала в своих словах дедовы интонации. — Если ты меня не послушаешь… я уйду от тебя. Я больше никогда с тобой не заговорю. Я стану «Без Пандема». Ты этого хочешь?
— Нет, — сказал ее собеседник быстро, даже слишком быстро, так, во всяком случае, Юльке показалось. — Я этого не хочу.
— Так вот это мое последнее слово! — сказала она и поднялась. — Даю тебе один день на размышление… Один день! Если завтра мама не позвонит отцу — я не скажу тебе больше ни слова, никогда! Понял?!
Экран погас.
Некоторое время Юлька оторопело смотрела на черный прямоугольник. Никогда прежде Пандем не уходил первым, никогда.
* * *Арина Каманина любила свое утро. В восемь часов заводил песню будильник — негромкую, осторожную, прогоняющую сон моментально и напрочь. В восемь сорок она выходила из физкабинки голая, мокрая, горячая, ни о чем не думающая, кроме предстоящего завтрака с чашкой горячего тоника.
В девять ноль девять она открывала дверь беседки и ровно в десять минут десятого усаживалась перед железным зеркалом в серебряной раме. Сегодня, впрочем, она пришла на минуту раньше; села, положив подбородок на сплетенные пальцы, глядя на собственное отражение.
Для женщины на пороге пятидесятилетия она выглядела, пожалуй, идеально. Овал лица почти не изменился. Веки оставались упругими. Редкая седина в светло-русых волосах не старила, скорее, придавала шарм. Арина могла бы родить ребенка, если бы захотела.
— Доброе утро, Пан.
Зеркало потемнело. Вместо Арины в нем отразился Пандем — иногда ей казалось, что он такой же, каким был и пятнадцать, и двадцать, и двадцать пять лет назад. А иногда — что он изменился; во всяком случае, если бы отражавшийся в зеркале был человеком, она не могла бы определить его возраст.
Пандем кивнул. Ничего не сказал в ответ; это не была грубость. Арина откуда-то знала, что их утренние встречи — короткие — столь же много значат для него, как и для нее. Может быть, поэтому они говорили всегда мало.
Сперва она не верила, что Пандем приведет в действие свой план насчет беседок. Потом злилась. Потом впадала в отчаяние. Потом успокаивалась, поддаваясь на уговоры Пандема.
