Брайан Олдисс - Оксфордские страсти
– Бросил курить – такой кошмар. Я бы сейчас с удовольствием сам затянулся.
Услышав это, негр обернулся и протянул пачку:
– Возьми мои, старик.
Дуэйн с подозрением взглянул на него, потом на Кайл, потом опять на него.
– Блеск! Ну, может, одну… Спаси…
Когда он вынимал сигарету, мужчина наклонился вперед, держа наготове зажигалку, и сказал:
– Меня зовут Уолли Уайт. Не сразу и выговоришь. Зови меня У-У. Как все.
– Приятно познакомиться, – вежливо сказала Кайл. Потом обратилась к Заданке: – А тебя я, кажется, в автобусе как-то видела. Ты здешняя?
– Хочу Прага ехать. Хочу У-У со мной ехать.
– На хлеб заработаем, старушка, не бойся, – успокоил У-У.
В бар вошли двое и направились прямиком к игровому автомату. Сами при этом громко спорили про чемпионат мира по футболу, который должен был вот-вот начаться.
– У Англии нет ни шанса, вообще ни хера, – твердил один, светловолосый.
Его спутник, толстый, невысокий и мускулистый, был иного мнения:
– Нам бы только эту блядскую Аргентину уделать, и – амба…
– Не-а, Аргентина нас сама, блин, сделает как маленьких, как в прошлый раз. Вот увидишь!
Понизив голос, чтобы не вмешиваться в эту перепалку, У-У обратился к Дуэйну:
– Нам есть на что надеяться, как по-твоему, если у Бэкхэма нога заживет?
– Этот вратарь у нас, Дэйв Симэн, он офигенно на воротах стоит, я тебе точно говорю. Второго такого вообще не бывало еще.
И оба пустились обсуждать перипетии футбольного чемпионата. Кайл с Заданкой сидели молча, время от времени обмениваясь скучающими взглядами. Кайл было все равно, как выглядела Заданка. Ей самой сегодня сделали бесплатную прическу в «Салон франсэз», так что у нее на голове громоздилось нечто изысканное. Поскольку ее пригласили «погулять», она не преминула надеть яркие пластиковые брюки и атласную блузку с соблазнительным глубоким вырезом, открывавшим ложбинку между щедрыми грудями. У Заданки были жидкие немытые волосы и неказистое старое платье; грудь у нее не слишком-то была заметна. Короче, подвела итоги Кайл, никакой изюминки.
– Чем на жизнь зарабатываешь? – спросила Кайл с известным пренебрежением.
– Убираюсь. – Ни ответ, ни его отрывистость не способствовали продолжению разговора. Но в конце концов Заданка заговорила сама, доверительно понизив голос, чтобы не помешать мужскому разговору: – Мамичка моя, она вся бояла, чтобы мы не стали – как это по-английски? – ну, простые. Дома мы бедные, но мы читали. Литературу. А вот сижу, да? В пивной. Тебя не знаю. Ты, я думаю, меня не любишь. Эти мужчины, с кем мы тут – они что, читали Достоевского? Моя бедная мамичка была бы в ужасе, если бы знала про меня. Я живу в одной комнате. Я теперь простая…
– Не понимаю, о чем ты, – сказала Кайл. – Живешь, как можешь, вот и все.
– Я о том и жалуюсь.
На этом их разговор зачах.
Спустя час все четверо вместе покинули пивную. Уже смеркалось. Жасмин снаружи изливал невинный аромат.
У-У спросил у Дуэйна:
– Это ты, что ли, вмазал тем двум голубым около «Столяра»?
Дуэйн мгновенно насторожился, ожидая недоброго:
– А тебе какое дело?
– Просто хотел сказать: молодец! – расплылся в улыбке У-У. – Ты думаешь, я тебе почему сигарету дал?
Солнце, весь день как припадочное, в восемь вечера просияло, уложив длинные тени деревьев по зелени газона в Ноулберри-парке. Фрэнк и Мария в обнимку гуляли по парку.
Вдали колокольня церкви Святого Климента вовсю горела на солнце.
Они рано поужинали в Вулфсоне, а теперь гуляли, прежде чем отправиться на покой к себе на Вест-Энд. Они говорили о женитьбе. Мария огорчалась: они с мужем сейчас ладили впервые за долгие годы. Она признавала, что он добр и терпелив; и хотя у них мало что общего, она уже подумывала о том, как бы устроиться, угомониться и спокойно доживать с ним свой век – но тут опять встретила Фрэнка, и ее чувства к нему вспыхнули вновь.
Прервав все эти соображения, она повернулась к нему, поцеловала в губы и сказала:
– А где мы будем жить после свадьбы?
Фрэнк прижал ее к стволу конского каштана и тоже поцеловал.
– Ах, ты такая желанная! Зачем нам жениться? Можем жить, где хотим – тут ли, там ли…
– Я обожаю Рим, у меня там работа, я преподаю взрослым английский и английскую литературу. И еще наука, и еще я телеведущая. Мне все это нравится. Я стала гармоничнее. Мне есть чем поделиться с людьми.
– Со мной тебе точно есть чем поделиться, – рассмеялся Фрэнк.
– Да-да, я это чувствую.
– Пошли скорей ко мне.
Они заспешили к нему на Вест-Энд, а по пути Мария с восторгом описывала странные вещи, какие случаются только в Англии: она слышала, будто в газетах писали, что осел превратился в человека. Она спросила Фрэнка, часто ли у них такое случается.
– Каждый год «Фортеан Таймс»[43] сообщает о подобных курьезах. Наука такое объяснить не в состоянии. Насколько мне известно, этот осел и прежде был человеком. Жил у нас в Феррерсе. Говорят, он был двоеженец и одной из его жен была первая жена писателя Джереми Сампшена. Полиция его арестовала.
– За то, что превратился в осла?
– Ну, на этот счет еще нет законодательства. Нет, за двоеженство и, видимо, за контрабанду наркотиков.
Едва войдя в дом, оба ринулись в спальню, срывая с себя одежду. Он погрузился в ее гибкое, уступчивое, нежное тело. Она же ощущала его в себе как волнолом, о который бились волны морей ее жизни. Это страстное интимное объятие увело их за пределы личностей, вовне себя, и они растворились в океане чисто физического.
Позже, когда они лежали в объятиях друг друга, Мария слабо проговорила:
– Знаешь, я часто представляла себе, что меня нет на свете. Не только потому, что меня насиловал тот человек и я от этого страдала – нет, у меня дедушка едва не погиб до рождения папы.
И она рассказала Фрэнку историю деда, которого звали Эрнесто Бальдини. Он был из известной семьи Бальдини, но стал приверженцем Муссолини, и дуче поместил его на высокий дипломатический пост. Во время Второй мировой Эрнесто во главе высокопоставленной итальянской делегации отправился в Японию, которая была союзницей гитлеровской Германии и, соответственно, фашистской Италии. Война складывалась не в пользу Италии, и поддержка со стороны Японии была бы очень кстати.
Но судьба им не благоприятствовала. Не успели отзвучать слова официальных приветствий на конференции в Токио, как пришло сообщение, что Италия капитулировала и теперь сражается на стороне союзников против сил оси Берлин-Токио, воюющих ради общих целей.
Мария рассмеялась:
– Ох, это жутко смешно! Представляешь? Хорош подарочек для дедушки и его делегации! Конференцию, разумеется, тут же свернули. Японцы окрысились. Бедные итальянцы удалились к себе в гостиницу. Когда они попытались заказать еду, хозяин гостиницы отказался принять заказ. Они же теперь были враги японцев. Представляешь: у итальянцев ни еды, ни вина! Кошмар!
– И… и что же дальше? – спросил Фрэнк, давясь от смеха.
– Наконец, где-то около полуночи к ним явились японские офицеры, целая группа, все в форме, очень торжественно настроенные. Их приняли в апартаментах у деда. Они весьма церемонно презентовали деду большой самурайский меч. Они, разумеется, ожидали, что он воспользуется им, чтобы совершить сэппуку, в соответствии с японской традицией: важно сохранить лицо, даже ценой жизни. У них ведь свое понятие о чести. А наша делегация истолковала их намерения совершенно превратно. Итальянцы понятия не имели об их эксцентричной традиции самопотрошения. Они решили, что японцы желают расстаться друзьями и так выказывают сочувствие. Поэтому они тут же подарили им в ответ небольшой кинжал хорошей итальянской работы…
Теперь уже оба корчились от смеха, и кровать под ними ходила ходуном от хохота.
Наконец Фрэнк отдышался и спросил, чем дело закончилось.
– О, японцы удалились в полном недоумении. Нашу делегацию на следующий день под конвоем отвели на корабль, который тут же отплыл в Италию. Японцы вели себя согласно кодексу чести. А дедушка, к счастью, поступил совершенно бесчестно и не разрезал себе живот самурайским мечом, как полагается, – так что впоследствии его жена родила моего папу.
– Прекрасная история! Позволь мне в награду поцеловать тебя всюду-всюду…
Мария изобразила ужас:
– Фу, как противно!
– Хотелось бы надеяться.
Тонкий месяц взошел над Моулси, посеребрив переплетенные тела. С точки зрения луны подобные частности, сами по себе несущественные, есть часть панорамы бесконечной борьбы за обожание, дружбу, власть и успех. Той борьбы, что не прекратится, пока люди считают нужным бороться за место под солнцем в обществе, исполненном стресса, которое они сами и создали.
В случае Мэрион Барнс, правда, едва ли можно говорить о положении в обществе. Мэрион сидела в темной маленькой гостиной, в старом, потемневшем от времени кресле, а рядом с ней на полу лежала Лорел, которая время от времени яростно чесалась.
