Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец

…Впереди явно происходило что-то новое, но тревогой, гневом почти перестало пахнуть. И ужасом сестры – нет, нисколько. Лишь единожды, года в два, он познал его кисловатый, как бы винный привкус: тогда Серена ухватила поперек шероховатого туловища исси, ящерку-веретенницу, которая сумела – неожиданно для других и даже для себя – вывернуться, поддав по пальчикам хвостом. Тогда сестра перепугалась быстроты, текучести сильного движения, он слушал ее рев и в утешение слизывал слезы со щек мокрым языком, слезы вместе с их позорной причиной. Нельзя бояться – в этом никогда не бывает смысла, учили их обоих.

И теперь он торопился ко славной потасовке, какой – понятное дело: зловоние летучих жестянок пропитало все окрестности. Дать им укорот – вот что надо! Отчасти в этом и сестра преуспела, иначе бы аромат свежей драки так и витал в воздухе. Ничего, поищем, слижем остаточки и еще добавим. Надо же так мирных сукков достать!

На какое-то время запахи чужаков утишились, но внезапно свалились на него прямо клубком шипастых лиан с гнилыми орехами на них. Новые враги, и они скверно мыслят. Арт уже рвал дорогу в клочья, не понимая, что происходит, не разбирая, куда и зачем летит.

…Там появился совсем иной. Тот, «Живущий Многажды», о котором ходят всякие россказни, что будто бы не андр, не инсан, не мунк – но все трое сразу. Сухой, трескучий вкус его имен – будто молнию пробуешь на язык. И еще второй оттенок – еле памятный: при отце, покойнике, был…

Тут он достиг цели.

– Раньше я никогда его не видел и не чуял, мама, – рассказывал он мне в поселении, где нашел после всего. – Мы только слышали о нем, как и ты слыхала от отца. Кхонд умеет переводить звуки в запах, ты ведь понимаешь, и запоминать вместе с ним – потому я и вспомнил, еще не видя. Его клички всегда строятся вокруг двух знаков – Бэ и Дэ. Безумный Даниэль, Бездомник Даниль, Бродяга Дану… Бродяжник Дэн…

Эти сочетания мой сын произносил отстраненно, без привнесенных элементов, поэтому я, с некоторым даже удивлением узнала типично европейские, рутенские имена. Рождались ассоциации: Бэ Дэ – напоминало не столько Белый Дом, сколько аббревиатуру моего любимейшего барда, православнейшего буддиста и возмутителя всяческих спокойствий. Бродяга – иное: запах медуницы и земляничных полян, смоляной капели на коре сосен, глюздики, которые мы любили жевать в детстве. Бродяжник Арагорн – вторая, после Бориса Гребенщикова, веха моего интеллектуально-духовного просветления: первая в жизни настоящая сказка, на которую я, к несчастью, напала уже будучи взрослой и неспособной играть в ее игры. Тогда меня потрясло: как сочно, плотно, с каким живительным юмором и мужеством неподдельного трагизма можно говорить с детьми – и как по-всамделишному. Рутенские народные побасенки по сравнению с этим были точно аляписто крашенный жостовский поднос.

– Он, говоришь, имеет карт бланш на житье во всех андрских пограничных угодьях?

– И во всей Андрии, мы думаем. Про Лес и речи нет: мы любим отшельников, а Дану к тому же и отшельник непростой. Идет – былинки не приклонит, сухого стебля не переломит. Многих навещает; с ним любят потолковать и сукки, и мунки, но больше всего – зверье полусмысленное.

– Я почему его ни разу не видала: он что, кхондов не жалует?

– Почему же? Просто не велит подходить близко к его домам. Там хозяйкой своевольная женщина… Символ охраны… Великолепная Пантера.

Все эти понятия сын вместил в специфический одозвук, каким во время образовательных бесед с мною истолковал черную женскую гвардию короля Дагомеи. Кхха Эноньо. Киэно…

Шли туда мы, как я чувствовала, не менее суток, хотя двинулись поздним утром, а когда достигли цели, солнце стояло еще высоко: должно быть, светило по этому случаю взялось работнуть сверхурочно.

…И вот тогда-то, в разгар духовного противоборства почти не замеченный никем, из куста вылупился Артханг, любезный братик, во всей красе своих темно-яростных глаз, нагих белых клыков, вытянутого стальной саблей тела. Шерсть дыбом, развесистые уши присобраны, хвост лупит по бедру, как полицейская дубинка.

Враг дрогнул и ретировался к транспортному средству, оставив в тайне свои первоначальные намерения. Победители остались вчетвером.

Артханг слегка расслабился, хищно и в то же время с почтением поглядывая на кошачью принцессу.

– Они сейчас улетели, но тебя в покое не оставят, – говорил незнакомец.

– Уж наверное. Во имя одних чувств к тебе, настолько странных и разнообразных, что я изумлена. Ну, я их тоже так просто не оставлю: они меня с братом еще не попробовали на вкус, цвет и погрыз.

– Тебе это очень нужно? Лично устрашать всех лесных барахольщиков?

– Нет.

– Тогда пойдешь сейчас ко мне, пересидишь сколько-нисколько. Главное, чтобы они вас сверху не засекли.

– У этой дамы шарики в мозгу вертятся получше, чем у молодого кхонда в семьдесят седьмом поколении, – внезапно сказал Арт с завистью. – А уж мысли пахучи – как целая куртина ночных фиалок.

– Знаешь, я все-таки не советовал бы тебе углубляться в эту проблему, – ответил чужак. – Киэно и самолюбива, и на лесть неподатлива, а вам, Лесным Псам, на ее погляд рыцарского вежества еще ой как надо набраться.

– Верно, брат. За моральную поддержку благодарю, а сейчас лучше вернись к маме, оповести, что случилось.

– И приведи инэни Татианну сюда. Я точно произнес ее имя? – властно сказал Бродяга Даниэль.

Жизнь не зависит от набора известных реалий, как-то: жилплощадь и работа, зарплата и пенсия, еда и тепло, государственная безопасность, величие нации и соборность мышления. Жизнь – очень простая штука, почти такая же простая, как Бог: либо она есть, либо ее нет.

…Кхонды, что провожали меня, из уважения к кошачьей даме остались у некоей незримой границы, определенной не нами и, возможно, не Бездомником. Я так поняла из случайных разговоров, что он передвигался с места на место куда реже, чем Триада, эдак раз-два в году, и поэтому его отшельничество и затворничество заботливо оберегали.

До его жилья я дошла без помех. Домик был совсем иной, чем наши, хотя в принципе такой же сборно-разборный: всухую складен из плоских, как лепешки, сланцевых камней и такими же плитами крыт. Подкупала простота конструктивного решения: чтобы все сооружение не развалилось в первый же час, в землю много заранее вбили четыре осиновых кола. Осина в наших местах обладает почти всеми свойствами рутенской ивы или вербы – ткнешь в мокрую землю оглоблю, через месячишко-другой вот тебе и дерево с ветвями. Тут даже четыре, в качестве опор. Можно уложить стены, сплести арку дверного проема, а верхние ветви использовать в качестве стропил. Через год окрестности и внутренность хижины заметно увеличивали свое плодородие: от изобилия воды пол и фундамент взбухали корнями, стены сбрызгивались капелью молодого листа. А вода оказывалась рядом непременно, ибо хозяину было лениво таскать ее за версту. И вот жилище, как и диктовал непоседливый хозяйский нрав, приходилось покидать. Крышу по возможности сбрасывали вниз, чтобы не тяготить деревья, стены наполовину разбирали, наполовину оставляли в качестве живописной руины, и покинутое жилище буйно разрасталось во все стороны. Внутри любили селиться неприхотливые мыши, водяные крысы и мелкие коаты – с гордостью воображали себе, что стерегут хозяйскую недвижимость.

Вода, как было сказано выше, тут имелась в достатке. Ручеек, что нынче вовсю трудился над стиркой белья, кипя и пуская сердитые пузыри, был для того дважды перехвачен поперек двумя загородками из той же вездесущей осиновербы: верхняя была пореже, нижняя погуще. Внутри запруды был помещен двухнедельный запас простынок, наволок, рубах, портов, рушников и утиральников. Местный анахорет умерщвлением плоти явно не страдал и был завидный чистюля.

Сам мой будущий собеседник (или, если дипломатичнее, Высокая Разговаривающая Сторона) стоял рядом с изгородью без комильфо… камуфляжного комбинезона, в белых штанах, засученных до колена, и драил крупным песком небольшой котелок. Голый торс не показался мне шибко впечатляющим, но и следов измождения не носил. На лицо падали потемневшие от брызг локоны, а из них глядел профиль. Собственно, профиль этот состоял из одного тощего носа, самодовлеющего, как в одноименном рассказе Гоголя.

Увидев меня, Бродяжник одним швырком откинул свою прическу за спину. Нижняя часть лица также была погружена в густую волосню, однако выражение того, что оттуда выступало, было обнадеживающим: благостное и слегка ехидное. Я тотчас поняла, чем именно он купил мою строптивую дочь и добился повиновения.

– Привет вам, благородная женщина. Вы и есть матушка Серены?

– Вроде больше некому, молодой человек, если вы не ждали сюда целого дамского гарема. А я имею честь говорить с БД. Как хотите, чтобы я расшифровала это Д – Даниил?