Виктор Слипенчук - Звёздный Спас
С перстнем всё ясно. Но как он появится в разгар празднества без капли спиртного? Его не поймут. То есть поймут не лучшим образом. Ещё и о Фиве подумают, какой у неё парень жмот, самый настоящий хмырь.
Хорошо бы сейчас заявиться с шампанским и апельсинами. Пусть бы старый Новый год раскрылся перед ними, как Новый… Выбежала бы во двор Фива. А здесь в мерцании снега волшебник в серебристом космическом костюме уже ждёт их: с золотым портсигаром, с вмонтированной в него зажигалкой.
«О, VIP-персоны! А мы вас заждались, угощайтесь и проходите на свой небывалый новогодний праздник!»
Он посмотрел на часы с бо́льшим, чем прежде, вниманием – двадцать два тридцать. Ничего себе! Магазины закрыты – только дежурный. Выходит, отдыхал дома «не минуту-другую», как ему мнилось, а часа три, а то и все четыре. Видимо, одушевлённый предмет, перемещаясь во времени, потом восстанавливается по своим законам.
Кеша окинул взглядом двор, похожий на дровяной склад, с покрывалами и шапками искрящегося снега. – Господи, какое отдохновение и умиротворение во всём, что приближено к Фиве. Даже эта «завалюха» на покосившихся столбах, бьющая из всех щелей штандартами электрических лучей, кажется своеобразным НЛО, космической летающей тарелкой. Конечно, этого не объяснить обычными словами, тут всё – «Песнь Песней».
Кеша решил идти за шампанским, надеясь, что успеет вернуться на праздник, – он помнил, что дежурный магазин где-то здесь рядом. И вдруг услышал спешащие шаги и призывающий взволнованный голос.
– Кеша, любовь моя, любовь моя нежданная! Влеки меня, мы побежим за тобою…
– Фива, ты?!
Фива всхлипнула от переполнявших её чувств.
– Не смотрите на меня, что я смугла: ибо солнце опалило меня: сыновья матери моей разгневались на меня, поставили меня стеречь виноградники, – моего собственного виноградника я не стерегла.
– Фива, любовь моя!
Он вдруг понял, почему, вопреки своему желанию не перемещаться с помощью телепортации, всё-таки переместился. Это – она! Они кинулись друг другу в объятия, и теперь говорил он:
– О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные.
– Ах, Кеша!
Поднимись, ветер, с севера и принесись с юга, повей на сад мой, – и польются ароматы его !
Перед ними вдруг развернулся голубой звёздный веер и опахнул свежестью запахов спелых апельсинов и яблок. На какое-то мгновение раскрылись завесы эдемские.
«О, VIP-персоны! А мы вас заждались, угощайтесь и проходите на небывалый новогодний праздник!»
– Кеша! Цветик-семицветик мой! Это ты, ты подстроил?!
Довольствуясь догадкой, Фива восхищённо оглядела его.
– Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти тысяч других.
Всё её тело пело и смеялось. И она всей своей радостью счастья прильнула к нему.
Они не чувствовали ничего, кроме друг друга. Так что – каким образом в руках у них оказались пакеты с шампанским и апельсинами? Они не помнили. Впрочем, Кеша сейчас же причислил их к фантастическим возможностям молодого человека в космическом костюме, а Фива – к возможностям Кеши. В общем, опьянённые встречей, они ни в чём не отдавали себе отчёта. И, появившись под весёлые вопли и вскрики застолья, взывающего распечатывать пакеты прямо сейчас и прямо здесь, они в первый момент никак не могли взять в толк, что от них требуют. И только после восторженного восклицания Агриппины Лобзиковой: «Ой, они стесняются!», подхваченного как бы из солдатского окопа Ксенией Баклажкиной: «А чего стесняться-то? Там что, какашки?» – Фива и Кеша озадаченно переглянулись. Только сейчас они вполне осмысленно обратили внимание, что в руках у них увесистые пакеты.
– Ну, Баклажкина-Какашкина, ты своим юмором кого хошь достанешь, – встав из-за стола и повалившись на сдвинутые кровати залилась в нервном смехе Агриппина Лобзикова.
– А что я такого сказала?! Там, в пакетах, новогодние подарки, а не какие-нибудь…
– Ксюша, замолчи, слышишь, замолчи! – взмолилась Агриппина Лобзикова и, чтобы не слышать подругу, уткнулась в подушку, обхватив голову.
– О, как хотите, но в пакете что-то приятно звякнуло, – заметил дантист.
Кислородный Баллон оживился, привстал над столом, сказал, что звать его Сатир и, хотя он не падок на вино, его стихия – первач, положение обязывает.
Сатир принял пакет и не торопясь извлёк содержимое – две бутылки шампанского, которые тут же с аккуратной симметричностью расставил на столе.
– А ты, Фива, чего стоишь? – приказным тоном поинтересовалась Ксения Баклажкина и потребовала: – Давай сюда свой подарок.
Открыв пакет, с удивлением доложила:
– О, да тут апельсины и на каждом красная ниточка.
Все как по команде сгрудились вокруг пакета. Даже Агриппина Лобзикова поднялась. Она высказала подозрение, что апельсины попали к ним, наверняка с чьей-то детской обобранной ёлки.
– А тебе не приходило в голову, что кто-то мог приготовить их для нас? – вмешалась Фива и многозначительно посмотрела на Кешу.
– Но у нас нет ёлки, – озаботилась Ксения Баклажкина.
– Почему нет? Ты будешь ёлкой, – заявила Агриппина Лобзикова и, упав на кровать, опять закатилась в нервном смехе.
– Да нет, их не обязательно подвешивать, – сказал Кеша и пояснил, что ниточка капроновая, и если её потянуть за петельку с силой, то она взрежет кожуру и апельсин легко почистится без ножа.
Он тут же продемонстрировал нехитрую технологию, чем вызвал неподдельное уважение со стороны Ксении.
– Какая обстоятельность и проникновенность, настоящий мужик, – резюмировала она и, не приемля возражений, потребовала: – Фива, знакомь!
В общем, благодаря апельсинам, которые никак не воспринимались как купленные в магазине и косвенно могли расстроить ход праздника, всё получилось прямо наоборот, то есть Кеша был признан девчатами как парень вполне свойский. А когда дантист сказал, что его зовут Дионисом и в соответствии со своим именем он тоже должен держать в поле зрения пенную живительную влагу, тем более что цитрусовая закусь не может долго ждать, стало ясно, что и мужская половина признала его как равного.
Это был замечательный праздник, шампанское лилось рекой и, главное, не кончалось. Тосты следовали один за другим, а после боя курантов, когда встретили старый Новый год и накал вечеринки несколько приугас, Кеша вдруг объявил, что просит считать продолжение праздника ни больше ни меньше как его помолвкой с Фивой. Он демонстративно поднял руку с перстнем в щепоти и показал всем, чтобы видели.
За столом начались вскрики, шум-гам – в общем, восторженный галдёж. И вдруг – яркий синий всплеск, то ли звёздного полотнища, то ли света, будто от лампочки, сгоревшей в соседней комнате. Показалось, что в фуршетной света заметно прибавилось, как при подпрыгнувшем напряжении.
Фива, сидевшая рядом с Кешей, медленно и торжественно встала во весь рост. Вместо обычного платья в синий горошек, в котором была, всем привиделась она в фате и белом подвенечном платье. В сознании у каждого тоже будто что-то внезапно сгорело. Все разом закричали: «Горько!» И на какое-то мгновение оцепенели. Несуразность свадебного требования ещё звучала в ушах, а Фива вновь предстала в обычном платье. Единственное, что было от той, привидевшейся, – горделивость осанки, с какою она подала свою руку, чтобы принять перстень.
Надевая его на палец, Кеша сказал, что свадьбу сыграют попозже, они не будут загадывать когда, как только – так сразу. Однако всех присутствующих они с Фивой неукоснительно хотели бы видеть на свадьбе. Все радостно зашумели, а Ксения и Агриппина предложили сыграть её Восьмого марта, потому что в апреле у них как геодезистов работа в поле.
Потом ещё повторялись видения с подвенечным платьем. Но более всего запоминались поведенческие действия окружающих. В особенности дантиста – Диониса и Кислородного Баллона – Сатира. На них как будто были надеты те же, что и прежде, чёрные костюмы, белые сорочки и галстуки. Они были так же внимательны и обходительны со своими подругами. Но всякий раз, когда синий всполох выплёскивался как бы из соседней комнаты, парни на мгновение цепенели, а потом надевали солнцезащитные очки, которые каким-то образом извлекали из рукавов.
С девушками никаких заметных метаморфоз не происходило. Лишь в один из всполохов Ксения Баклажкина со свойственной ей бесцеремонностью уличила своего ухажёра в обмане.
– Что ж ты, Сатир, клялся, что обновил лампочки во всех комнатах, а про умывальную забыл?
Она считала, что какая-то из лампочек перегорела в умывальной.
Никто не обратил внимания на её замечание. В сонме других противоречий оно было как бы накрыто всепоглощающей объёмностью настоящего, обильно перемешанного с шампанским. И только Кеша, который, хотя и купался в приятности настоящего (счастье оглупляет), всё-таки обратил внимание на противоречивость в замечании Ксении Баклажкиной. Противоречивость заключалась в том, что ни Сатир, ни Дионис никогда прежде не занимались здесь, так сказать, работами по хозяйству. И вдруг Ксения уличает их в том, чего никак не могло быть по отсутствию самого факта данного действия.
