Венера плюс икс. Мечтающие кристаллы - Эдвард Гамильтон Уолдо
Homo sapiens – единственное из живых существ, обреченных на постоянное воспроизводство себе подобных, – разработало сложную и разветвленную систему средств подавления сексуальности.
Есть всего три способа сексуальной реализации. Сексуальный импульс может быть удовлетворен, он может быть подавлен, он может быть сублимирован. Последний способ, как показывает история, следует рассматриваться как идеальный, и он мог бы быть назван самым успешным, если бы не отсутствие стабильных результатов. Практика простого, ежедневного удовлетворения сексуальности, существовавшая в Золотую эпоху Древней Греции, где для этих нужд были заведены женщины трех категорий – жены, гетеры и проститутки, – и где, кроме того, вполне терпимо относились к гомосексуальности, может показаться нам по многим причинам аморальной и варварской, но эта практика обеспечивала обществу необычайно высокий градус душевного здоровья. С другой стороны, внимательный взгляд на культуру Средневековья заставляет наблюдателя содрогнуться от ужаса – мы словно открываем окно в лечебницу для безумных, причем пространственные границы этого желтого дома обнимают весь европейский мир, а временны2е – тысячу лет. И все это – результат подавления сексуальности! Кого здесь только не было! Маньяки, занимающиеся сознательным членовредительством! Хлысты, которые, собравшись сотнями и даже тысячами, подвергали себя самобичеванию! А мистик и аскет четырнадцатого века Генрих Сузо, известный также по имени Амандус! Соорудил себе нижнее белье, усыпанное ста пятьюдесятью остро отточенными медными гвоздями, которые, по его замыслу, должны были помешать ему облегчить свою плоть во сне, а еще кожаные тесемки, которыми он на ночь подтягивал свои ладони к горлу – с той же целью. В дополнение к этому, чтобы сделать свою жизнь еще невыносимее, мистик изготовил кожаные перчатки с торчащими наружу шипами, которые мешали ему расправляться с блохами и вшами, что толпами ходили по его сорок лет немытому телу – если он убивал хотя бы одну, шипы раздирали его кожу, оставляя раны, которые Сузо затем еще и бередил грязными пальцами. Спал он на полу из неструганых досок, водрузив на спину утыканный гвоздями крест.
А святые, облизывающие гнойники прокаженных? А инквизиция?
И все это – во имя любви!
Как могло все измениться настолько кардинально, что любовь обернулась своей полной противоположностью?
Анализ последовательности происходящих событий ясно показывает, как все произошло. Возьмем, к примеру, то, как постепенно был запрещен ритуал совместного ужина, базовый для концепции Агапе, религии одаряющей любви, каковой было раннее христианство. До нас дошли эдикты, направленные против этой практики, но вся процедура запрета реализовалась не одномоментно, а растянулась на три-четыре века, что свидетельствует о замечательном коварстве запретителей.
Первоначально в практики Агапе был внедрен ритуал евхаристии, символическая процедура приобщения к плоти и крови Христовой. На следующей стадии ритуал Агапе подвергся организационным трансформациям, и в нем начал принимать участие епископ, без которого религиозное действо было невозможным, ибо он благословлял пищу. Чуть позже поменялась позиция епископа, который уже не сидел с пирующими, а стоял, то есть был отделен от них позиционно, да еще и возвышался над собравшимися. После этого трансформации подвергся ритуал прощального поцелуя – вместо того чтобы целовать друг друга, участники ритуала целовали епископа, а чуть позже – кусок дерева, которой по окончании ритуала передавался священнику. А еще позже ритуал целования был вообще упразднен. В 363 году Лаодикийский собор утвердил евхаристию в качестве основного и единственного ритуала причащения, а практику Агапе вынес за пределы церкви. Долгие годы эта практика существовала вне христианских храмов, но в 692 году Трулльский собор вообще запретил ее, назначив отлучение от церкви в качестве наказания за ее поддержание.
Эпоха Возрождения способствовала излечению от многих форм безумия, но само безумие побороть не смогла. Поскольку церковные власти по-прежнему контролировали базовые представления о морали, лежащие, допустим, в основании брака (хотя освящение брака не сразу стало прерогативой церкви – еще во времена Шекспира основным документом, легитимизирующим брачные узы, был брачный договор), концепт греха и связанный с ним концепт вины по-прежнему служил фильтром, контролирующим отношения человека и бога. Любовь все еще отождествлялась со страстью, а страсть – с грехом, а потому даже любовь к законной жене, если любовь эта была страстной, объявлялась греховной. В суровые века протестантизма греховным почиталось и удовольствие – каким бы способом оно ни достигалось. Католическая же церковь особо выделяла в качестве греховного эротическое удовольствие. Сдерживаемые втуне вулканические силы сексуальности породили в эти времена множество форм невроза, в создании которых общество оказалось столь же умелым, как в создании мостов, новой архитектуры, фабрик и бомб. И даже в тех случаях, когда нации открыто отказывались от христианства, репрессивные методы подавления сексуальности сохранялись, и главным их инструментом был концепт вины. Поэтому секс и религия, две базовые ценности человеческой культуры, перестали быть смыслом существования человека, и стали лишь средством борьбы за доминирование одних над другими.
Херб Рейли входит в детскую, чтобы пожелать сыну и дочери спокойной ночи. У постели Карен он становится на колени. Дейви внимательно наблюдает. Херб берет Карен на руки, щекочет ей животик, пока она не начинает верещать, целует в шейку и слегка покусывает за мочку уха. Дейви не сводит с отца и сестры широко открытых глаз. Херб с головой укрывает Карен одеялом и быстро приседает, чтобы дочь, когда стянет одеяло с лица, его не увидела. Она ищет его, находит и весело смеется. Он снова целует Карен, разглаживает одеяло и шепчет:
– Папочка любит тебя!
После этого он поворачивается к Дейви, который, насупившись, наблюдает за происходящим. Херб протягивает ему правую руку. Дейви берет его ладонь, Херб жмет ему руку.
– Спокойной ночи, старина! – говорит отец.
– Спокойной ночи, – отвечает, не глядя, Дейви.
Херб выключает свет и выходит из детской.
Дейви выбирается из постели, берет свою подушку, подходит к Карен и изо всех сил бьет ей подушкой по лицу…
– Я не понимаю, – говорит Херб через некоторое время, когда слезы на лицах детей высохли и взаимные обвинения иссякли, – почему он это сделал.
«Ледом отвергает прошлое и все, что с ним связано (продолжает церебростиль). Мы, ледомцы, навсегда расстались с прошлым и всем, что было создано прошлыми поколениями, за исключением чистой, ничем не омраченной человечности.
Это стало возможным в силу уникальных обстоятельств нашего появления на свет. Мы явились в мир из безымянной горы, и как вид мы уникальны. Как все виды, наш вид мимолетен. Мимолетность и преходящий характер нашего существования есть главный объект нашего поклонения. Мимолетность предполагает движение, динамику, изменение, эволюцию, мутации, жизнь.
Зародышевую плазму нельзя подвергнуть идейной обработке, и этот замечательный факт есть важная составляющая условий нашего рождения. Если бы homo sapiens хватило здравомыслия (сил же и возможностей у этого вида было предостаточно),
