Алексей Грушевский - Игра в Тарот
Николай подошёл к стоящему посреди сарая накрытому старым пологом дядиному авто. Да нет, конечно, же чепуха, не может быть… Уже тогда эта старая «победа» больше ремонтировалась чем ездила, а теперь… Николай обошёл вокруг, разглядывая длинные и покатые скрытые пыльной материей очертания, словно под пожухлой от времени тканью таился скелет давно уже умершего ящера.
— Ну что ждёшь? Давай, посмотрим, что осталось. Может, сможешь на колёса поставить — раздался тётин голос.
— Пыли будет много. Смотрите сколько её на брезенте. Сдёрнем — непрокашляемся — ответил, отчего-то медля, Николай.
— Там на полках очки должны быть и респираторы — ответила тётя.
— Так ведь такие же пыльные. Столько же лежали. Вы же сколько уже сюда не заходили? Их надо спиртом протереть.
— Давай доставай. Ищи. Я их промою. Раз взялись сделать — надо сделать — подгоняла не в меру разгорячившиеся старуха.
Николай нашёл лестницу-раскладушку. С усилием расправил её, осыпав кучку трухи и подняв облако пыли. Чихая, полез к верхним полкам. Да, там был всё тот же старый покрытый пылью хлам. Но, увы, тех богатств, среди кучи ломаного бесполезного старья, что сводили в детстве с ума, не было и в помине. Пошарив, он скоро нашёл пару летчицких очков, в растрессковшейся от времени кожаной оправе, и армейских респираторов.
Тётя ушла их мыть и протирать. Николай присел рядом с верстаком. Покрутил ручку. Она поддалась. Удивительно, шло тяжело, но работало! Послышался протяжный скрип, словно кто-то не то стонал, то пел похоронную.
— Может и с машиной не всё так безнадёжно — подумал он, поёжившись от озноба порождённого звуками старого верстака.
Стало даже интересно. Нет, конечно, ему и до этого хотелось посмотреть на старую дядину «победу», но сейчас, когда в нём зажглась искра надежды, что машина, быть может, и не окончательно убита, желания взглянуть резко прибавилось.
Наконец полог был сдёрнут. Когда облако пыли немного рассосалось, взору предстала дядина «победа». На первый взгляд, она неплохо сохранилась. Хоть и пожухла, как и всё в этом мире, но, видно, дядя её последние свои годы тщательно готовил к консервации. Колёса были сняты, стояла на кирпичах, всюду были видны следы какой-то иссохшей обильно намазанной гадости, наверное, какого-то теперь уже позабытого современной цивилизацией консерванта. Николай притронулся к шершавой от этого поверхности, почудилось, что он воочию видит, как кряхтящий старик мажет и мажет свою «ласточку» промасленной кистью, словно готовя себе саркофаг, способный пережить вечность.
Саркофаг.
— Да, именно саркофаг — с какой-то пронзительной ясностью он понял, на что была похожа эта машина. Или даже, скорее, чем она являлась на самом деле, как будто он прозрел её скрытую от обычного взгляда суть. Он даже вздрогнул, он боялся этих время от времени пронзающих его не то наваждений, не то прозрений, всегда резко и неожиданно овладевающих им. Это стало с ним случаться, после того случая, когда его изрезали кавказцы, и он в состояние клинической смерти в охватившем его не то бреду, не то прозрении, ярком, удивительно цельном и логичном, спас целую планету. Планету по имени — Туле (Об этом можно прочитать в повести «Скинхед на планете Туле».)
Нет, конечно же, не мог его родной дядя, гордость семьи, коммунист, атеист и герой поддаться суевериям и тёмным ритуалам, ныне столь широко охватившим слабое духом и умом пришедшее за ним поколение. Просто тогда машины были, одно слово — вещь! Их не бросали, попользовав, так как сейчас. Они переживали своих владельцев, а иногда, даже, и их наследников.
— Ну что скажешь? — торопила тётя.
— Надо внутри посмотреть — ответил Николай.
Он протянул руку к ручке двери, взялся за неё, но что-то удерживало его открыть. Наверное, даже у самых прожженных гробокопателей бывает такое мгновение, когда охватывает слабость и нерешительность, перед тем как, который уже раз, сдвинуть в сторону крышку саркофага. И всё ж таки, подгоняемый тетиным нетерпением, с некоторым замиранием Николай открыл, заскрипевшую протяжным стоном полным невероятной тоски и боли, словно протестуя, что её потревожили, водительскую дверь. И лишь только тогда, когда ему открылась девственная, нетронутая несколько десятилетий пустота салона, он понял, что, не смотря ни на что, на все доводы разума, он до самого последнего момента, боялся, что увидит там, сидящую за вычурном эбонитовым рулём мумию своего дяди в парадном мундире, при всех орденах.
Но, не смотря на то, что внутри была только пустота, в то мгновение, когда его коснулось дуновение заключённого там десятилетия воздуха, ощущение того, что он только что вскрыл могилу, побеспокоил и выпустил наружи томящегося там духа, утвердилось в нём совершенно явственно, до озноба.
Тётка, на которую, судя по всему, совершенно не распространялись охватившие Николая сомнения и предчувствия, деловито его оттолкнула и залезла внутрь, жадно осматриваясь и суетливо хватаясь за всё что можно. Николай отошёл и сел в стороне. На него накатывал, который уже раз за сегодня, нервный озноб. Его всё никак не покидал образ того, как измождённый, умирающий старик, вылизывает и мажет, мажет, мажет свою машину.
— Вложил в неё всю свою душу — пронзила его мысль
Он вспомнил, что он и умер в этом же гараже, и умер, более того в ней, в машине. Его нашли сидящим в салоне. Что-то он там не то чинил, не то начищал, когда случился, на этот раз последний, удар.
Озноб усилился, началось лёгкое покалывание, там, где его располосовали ножи. Плохой признак. Николай называл его — «синдром Туле». Как правило, через некоторое время после этих приступов его накатывала многодневная изматывающая тоска, и посещали странные сны, а иногда и галлюцинации наяву.
— Вложил в неё свою душу. И вот теперь, мы выпустили её — крутилась и крутилась у него в голове безумная мысль. Но тут послышались настойчивые требования не в меру возбудившейся тёти:
— Давай, капот открывай.
Достаточно было беглого взгляда чтобы понять — в моторе не хватает некоторых весьма существенных деталей: куда-то делась катушка зажигания, не было проводов к свечам. Николай выдернул щуп масла — мотор был сухой.
— А, аккумулятор сел — заключила тётя с видом знатока, после нескольких попыток завести машину.
— Надо аккумулятор зарядить — отдала она приказ.
— Так он сухой — ответил Николай, не желая вдаваться в подробные объяснения по состоянию мотора.
— Как сухой?
— Ну, высох весь. Кислоты совсем нет. И наверняка пластины разрушились.
— Про пластины ты мне не гони. А кислота, какая нужна?
— Серная.
— Нет проблем. В подвале должна быть канистра. Она со временем портится?
Николай лишь пожал плечами. Он впервые слышал о подвале, и тем более не мог представить, что где-то тут может быть канистра серной кислоты. Конечно, дядя был запаслив, весьма запаслив, но зачем ему могла понадобиться серная кислота?
— Так, аккумулятор ты зарядишь. Кислота то есть, значит, проблем не будет — старая генеральша, кажется, помолодела не несколько десятков лет. — Не может же она вся испариться, а если испарилась, к Серёге сгоняешь, он автобазой заведует, у него всё для машин есть… а вот чем эту дрянь оттереть. Жирная сволочь, хоть и засохла… — тётя усердно скребла ногтями кузов лимузина.
— Тётя Вера, не царапайте. Попортите полировку. Это ацетоном надо размочить — ответил Николай.
— Ацетон? Ацетон есть. Должен быть. Несколько канистр. В подвале. Пошли туда — и тётя Вера, отодвинув какой-то половик, стала тянуть за торчащее в полу железное кольцо. Николай помог, скоро открылся широкий лаз в подпол.
Щелкнул выключатель и перед Николаем предстал огромный подвал. Посреди него стоял грубосколоченный стол с перегонным аппаратом и какими-то другими химическими установками из разномастных колб и змеевиков. Вдоль стен тянулись стеллажи. Полки на уровне чуть ниже груди были очень широкими, так что они представляли из себя, некое подобие лабораторных столов опоясывающих по периметру помещение.
Куда бы не натыкался взгляд, всюду сквозь осевшую на них многолетнюю пыль и паутину, таинственно и тускло поблескивали пузатые сосуды, какие-то вычурные колбы, огромные старинные бутылки. Было видно, что практически все они были чем-то заполнены. Некоторые какими-то разноцветными растворами, другие порошками, в третьих, похоже, недовольно растопырившись в разные стороны своими стеблями, были затворены неведомые коренья, в другие были насыпаны не-то ягоды, не то какие-то иссохшие и, потому, совершенно потерявшую прежнюю свою форму и, вследствие этого, казавшиеся совершенно фантастическими, плоды…
— А я и не знал, что тут такое есть — промолвил Николай.
— А тебе и незачем было знать. Маленький ещё был. Толя тут, царство ему небесное, алхимией занимался — ответила тётка, что-то ища под полками.
