Владимир Зенкин - Город Зга
А бывшее воинство бывшего «зиждителя», очевидно, совсем не впечатлилось данным явлением. У них хватало своих неотложных забот. И на нас это, слава Богу, не действует. Итак: влияние на людей избирательное. Может быть, пока избирательное? Может быть, в бреднях старика Мануила о том, что скоро «все придут» есть доля опасной истины?
Но, как бы то ни было, меня не занимает результат случившегося. Мне нужна причина. Исток. А это всё — в Стволе. Или рядом с ним. Посему, мой путь — туда.
Я достал из сумки наш мини-дозиметр, ещё раз перепроверил его. Радиация в должной норме. Сомнений нет.
Я зашагал по асфальтовой дорожке между соседни-ми зданиями под белой галереей в ту сторону, где, по моему разумению, должен был находиться Ствол. Любопытно, среагируют ли злотаинственные обитатели комплекса на то, что я прохожу мимо, нимало не тронувшись к ним интересом?
Среагировали.
В торцевой части отворилась дверь, из неё вышла какая-то пожилая женщина и направилась ко мне. Она шла не быстрой, но ровной, сильной, совсем не старческой походкой, легко отрывая ноги от земли, прямо держа спину. Одета она была в светло-зелёный строгий халат, вероятно, спецодежду сотрудников лабораторий комплекса. Правда, снизу из-под респектабельного халата негармонично выглядывала грязно-серая истрёпанная до лохмотьев юбка. И на ногах красовались растоптанные в блины шлёпанцы.
Облик женщины показался мне знакомым. Где-то мы виделись раньше и, кажется, не один раз. Вероятно, она жила в нашем районе.
— Я тоже тебя узнала, — усмехнулась она моим мыслям, — Мы встречались часто. Я работала билетёром в кинотеатре «Мир». Ты был мальчишкой. Потом — парнем. Теперь — вовсе изменился. Помнишь меня?
— Помню! — обрадовался я, — Конечно. Да… Время вас тоже… не обошло.
— Мне восемьдесят три года, — строго сказала старушка, — Меня звали Осанна Вольфовна.
— Почему звали? — удивился я.
— Звали. Сейчас меня зовут иначе. Сейчас всех зовут иначе.
— Кого всех? Там кто, Осанна Вольфовна? — кивнул я на здание.
— Всех. Все — одно. Не каждый сам. Одно — превыше. Там тебе объяснят. А сегодня я — следящая. Моя череда из нижних. Пойдём провожу.
Ну разумеется. Опять кто-то жаждет со мной пообщаться, поучить уму-разуму. Кто? Представители «рая номер два»? Очередного сборища энергетизированных параноиков? Новой высшей расы? Бегу со всех ног к вашим объяснениям.
— Прошу прощенья, Осанна Вольфовна. Я непременно зайду к вам, но на обратном пути. Мне необходимо… — «ч-чёрт, — засомневался я, — говорить — не говорить? ладно… направление моё им ясно, но не цель» — необходимо добраться до Ствола. Неотложное дело. На пользу всех.
Реакция бодрой старушки на мои слова была несколько странноватой. Вся она как-то подобралась, втянулась в себя, словно уменьшилась в объёме: укоротилась шея, сузились без того утлые плечи, ладошки скомкались в кулачки, ноги свелись вместе. Зато выцветшие глазки недобро вздёрнулись — два остреньких шильца, направленных на меня.
— На-до ид-ти. Там. Все. Там… — низким полушепотом взборматывала старушенция. Тёмная ручка-сучёк протянулась к входу в здание, — Надо. Просим.
Но и тени просительства не слышалось в её словах, напротив — повеленье, приказ, скорей всего, не от неё исходящий, от того, кто управлял ею.
Нет, господа. Мной вы не будете командовать. Я вам уже не по зубам. Решаю без вас, что мне надо.
— Извините, глубокочтимая Осанна Вольфовна. Засим — дозвольте откланяться. Недосуг мне.
Я отвернулся от неё и двинулся дальше по дорожке меж двумя громадами корпусов, прошёл под белой галереей и оказался по другую сторону общего фронта зданий.
Оглянувшись, я увидел, что старушенция следует за мной.
— Это вы зря, бабушка. Возвращались бы восвояси. Попутчики мне ни к чему.
— Дальше — нельзя, не сможешь! — как-то ненормально, молодецки звонко-торжественно возопила надоедливая старуха, — Дальше барьер. Не сможешь. Барьер там. Барьер! Барьер!..
Я разозлился.
— Слушай, бабка, проваливай! Какой, к чёрту, барьер? Где ты видишь барьер?
Пройдя несколько шагов, я вдруг наткнулся на что-то невидимое, упругое. Вытянув руки, я попытался ощупать препятствие. Ни поверхности, ни формы не ощущалось, руки проходили словно сквозь кисель. Но стоило мне двинуться вперёд, как кисель мгновенно сгущался в какую-то резину, она упиралась мне в грудь, слегка пружинила, но не на шаг не пропускала. Глаза же мои видели лишь безвинную пустоту. Я сошёл с асфальтовой дорожки, попытался обогнуть препятствие с одной стороны, с другой стороны — нет, прозрачный резинокисель был повсюду на моем пути.
— Что, ваши сюрпризы, да? — свирепо посмотрел я на замершую в отдаленьи старуху, — Энергетические штучки-дрючки. Сейчас поглядим.
Я отошёл от барьера. Сконцентрировался, завертел мысленно перед собой горячий сгусток, сгусток быстро превратился в шар, шар вытянулся в раскалённое веретено, в сверкающий снаряд, всесокрушающую коническую молнию. Она пробьёт, прожжёт, разнесёт к чёртовой матери ваш дурацкий барьер — полюбуйтесь-ка!..
Молния рванулась вперёд, я — следом. Вновь — удар о невидимую резину. Барьер был на месте и пропускать меня не собирался.
Вот как. Хорошо сработано, господа! Но ничего, пойдём в обход, подальше от вас, от этих ваших корпусов. Не может он быть везде непробиваемым. Уж я, господа, постараюсь…
Я решительно двинулся в сторону, вдоль зданий, напрямик по густой траве.
— Друг мой! Остановись. Опомнись. Ты болен.
Чей голос? Не снаружи. Во мне.
Я оглянулся на Осанну Вольфовну. Старуха потухшим взглядом смотрела мне вслед. Не она. Голос мужской. Слишком густой и многослойный для обычного человеческого голоса.
— Ещё один благодетель. Как-нибудь сам разберусь в своих болезнях.
Но шаги мои замедлились.
— Да. Благо. Твоё. Неведомое тебе. Ты должен разъяться с несобою. Ты должен превозмочь болезнь.
— Что ты пристал? Какая такая болезнь?
— Ты болен тщетою целесообразья. Как и все в том мире. Тебе — труднее всех.
— Роскошная болезнь. Целесообразье никогда не бывает тщетным.
— Всё не то и не так, как ты знал раньше. Проще. Сложнее. Прекраснее. Неужели ты не хочешь взглянуть на всё совсем по другому! Разбить кандалы своей самоизбранности. Это есть на что заменить, есть… Абсолют гармонии. Абсолют счастья, какого ты и взмыслить не мог. Неужели ты не хочешь излечиться?
— Слушай ты, таинственный «прорицатель». За последние дни мне пришлось выслушать чересчур много развесистой словесной галиматьи. Я к ней привык, и она мне надоела. То, что вы все здесь доотказно помешаны, кто — буйно, кто — тихо, я давно понял. Но мой рассудок пока в полном порядке и я руководствуюсь только им.
— Не спорю насчёт твоего рассудка, — вольготно гулял во мне голос, — но ты ведь знаешь, друг мой, что всё относительно в мире. Во всех смыслах. То, что являлось необходимой и непреложной истиной там, перестаёт быть таковой здесь. Ничто не обязательно, ничто не фатально. Закон предопределенности — худший закон мирозданья. И самый шаткий. Тебе, згинцу, сподобному должно быть это яснее, чем остальным. Незнакомо не значит недостоверно, не значит плохо. Чтобы оценить новую достоверность, надо проникнуть в неё, надо осветиться ею. Надо стать её восторженной частью.
— В чём ты меня убеждаешь? Кто ты такой? И чего ради я вообще с тобой разговариваю? — сказал я, выныривая из пелены его слов, его голоса.
Я вдруг обнаружил себя не шагающим прочь, а, наоборот, вопреки своим намерениям, поднимающимся по ступеням, открывающим массивную дверь и входящим внутрь здания. Впереди маячила спина безучастной старушки — сопроводительницы.
«Куда?! — мысленно гаркнул я на себя, — Назад!»
В висках у меня звонко застучали холодные молоточки. Вслед за тем что-то сдвинулось, распрямилось во мне, словно мощный маятник принялся медленно раскачиваться. По-всему — это мой некий внутренний энергогенератор приходил в боевой режим противодействия. Я резко повернулся к двери, рванул её на себя.
— Наглеть с гипнозом не надо, любезный. Не на того напали.
— Погоди! Извини! Прошу тебя! — в голосе и в самом деле — живой просительный тон, — Назад всегда успеешь. В любую секунду. Ты волен уйти, никто не принудит тебя, это не в наших силах. Я прошу выслушать. Не согласиться, нет… Только выслушать. Я не знаю, для кого это важней, для меня или для тебя.
Я оглянул большой изысканный холл: стены, отделанные тиснённой искусственной кожей, ромбические зеркала, вычурные гравюры на стенах, модерновые светильники: полушары-полукубы на длинных нитях.
— Дальше никуда не пойду. Говори здесь. Коротко и конкретно. Без измышлизмов.
— Может, присядешь? — участливо предложил голос.
