Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле
Она не сопротивлялась. Это было бесполезно, и значило бы упорствовать в своей глупости. В конце концов, она и сама не понимала, что с ней произошло. Где-то в глубине души она, наверное, все-таки гордилась тем, что император выбрал ее, и взгляды, которыми провожали ее подруги, подтверждали, что эта гордость оправданна.
– А теперь послушай меня, – сказал он, когда аппарат с тихим свистом взмыл в бирюзовое поднебесье и остановился, поджидая эскорт ураний, которые не могли лететь так быстро. – Давным-давно, а ты ведь знаешь, что я живу уже более трехсот лет, моя мать – Ливьен из племени Сигенонов – рассказала мне о том, как стала женой моего отца…
– Почему ты не наказал меня, а наградил своим выбором? – перебила Наан.
– Не будь же так нетерпелива, невеста моя, – вновь усмехнулся своей загадочной улыбкой Лабастьер. – Именно об этом я и хочу рассказать тебе. Ты, конечно же, знаешь, кто были мои родители. В книгах жрецов вашей Новой Веры они провозглашены святыми. Но нигде не написано о том, что рассказала мне мать. Представь себе, она не хотела выходить замуж за моего отца.
Наан пораженно уставилась на него. Если бы эти слова произнес не Лабастьер Первый, а кто-то другой, их посчитали бы ересью.
– Она была образованной городской самкой маака, – продолжал тот, – а он – неотесанным дикарем. Она, согласно традиции маака того времени, считала всех самцов бабочками второго сорта, он же считал, что жена обязана во всем повиноваться мужу…
– Он взял ее силой? – осторожно спросила Наан.
– Нет. Просто у неё было безвыходное положение, ей грозила опасность, и отец мой, Рамбай, спасая ее, сказал: «Будь моей женой, но я не принуждаю тебя делить со мной ложе. Если это когда-нибудь и случится, то только по твоему желанию…» Знай же, Дипт-Наан из семьи Мари, сегодня я решил поступить так же. Обряд бракосочетания состоится через два месяца, но это только обряд, и он ни к чему тебя не обязывает.
– Я вовсе не была в безвыходном положении…
– Правда? – поднял брови Внук Бога. – После всего того, что ты наговорила?
Наан задумалась. Действительно. Он прав. Месяц содержания в карцере было бы самой мягкой мерой наказания за ее проступок. Изгнание из Храма, пожизненный позор…
– Ты великодушен, – признала она нехотя. И тут же испытующе прищурилась: – Значит ли это, что отныне я получила право говорить тебе то, что действительно думаю?
– Да, – кивнул он, усмехнувшись. – И я даже прошу тебя об этом. Это будет твоей привилегией. Хотя, похоже, по-другому ты и не умеешь. Этим-то ты и понравилась мне. Никто не говорит мне того, что думает, в том числе – ни одна из моих жен.
– Раз так, – глядя ему прямо в глаза заявила Наан, – я и сейчас скажу тебе то, что думаю. Твое великодушие не стоит и пыльцы с цветка одуванчика. Сначала ты строишь тюрьму и заточаешь в неё, а потом ждешь благодарности за то, что открыл двери; сначала бьешь, а затем – лечишь раны.
– Ты нравишься мне все больше, строптивая, – Лабастьер коснулся ладонью ее щеки.
– Я даже не могу ударить по этой руке, – не отстраняясь, произнесла Наан ледяным тоном, – хотя она и трогает то, что пока не принадлежит ей.
Лабастьер отдернул руку и отвернулся.
«Все-таки, я и в правду – неблагодарная тварь», – подумала Наан, слегка раскаиваясь. Но она словно потеряла способность управлять собой. Какая-то упрямая пружина неукротимо разворачивалась у нее внутри, заставляя говорить только опасные дерзости.
Император не смотрел в ее сторону.
За время дальнейшего полета к Фоли – главному городу провинции – они больше не произнесли друг другу ни слова.
Летать, не пользуясь собственными крыльями, Наан не приходилось еще ни разу в жизни, ведь это – привилегия императора и самых близких к нему придворных… Так ей, во всяком случае, казалось, ибо она никогда еще не видела простую бабочку, управляющую антигравом. Чтобы отвлечься от невеселых мыслей и хоть немного снять внутреннее напряжение, Наан сосредоточилась на ощущениях необычного полета.
В конце концов она призналась себе в том, что ей нравится летать на антиграве…
Убранство фолийской цитадели Лабастьера Первого было на удивление простым и неприхотливым. Наан ожидала увидеть толпы слуг и море роскоши, но ничего этого тут не было.
Низ двухъярусного полусферического строения, расписанного снаружи прекрасными фресками, занимали придворные воины-урании со своими женами и личинками. Наан же предстояло поселиться в верхнем семикомнатном ярусе. Сейчас там жили только двое: сам император и немолодая уже самка – то ли служанка, то ли нянька его будущих детей.
Император повел себя так, словно никакой размолвки не было.
– Знакомься, Наан, – произнес он, когда они спустились с крыши в центральный зал, – это – Реиль. Она будет заботиться о тебе. Ты должна доверять ей и быть послушной, ведь она старше тебя и годится тебе в матери. А ты, – продолжил он, обращаясь к пожилой самке, – сделай так, чтобы Наан подошла ко дню свадьбы такой же красивой, как сейчас. Но еще и счастливой.
– Хорошо, сынок, хорошо, любимый, – закивала самка и приветливо улыбнулась Наан. А та от изумления просто окаменела: «Сынок» назвала эта несчастная обезумевшая бабочка сына святой Ливьен?! «Любимый»?! Да кто она такая, эта старуха, чтобы так обращаться к императору?!!»
– Пойдем, пойдем, милая, я покажу тебе твою опочивальню… – потянула Дипт-Реиль Наан за руку. А следующая же ее фраза развеяла недоумение новенькой: – Когда-нибудь и ты так же поведешь в спальню его новую невесту…
«Она – прежняя жена императора! – догадалась Наан. – Он бессмертен, а жены его старятся и умирают…»
Это была не самая веселая мысль. Да Наан и забыла уже, когда в ее голову приходили веселые мысли. Она послушно двинулась за предшественницей.
…Жизнь Наан в цитадели Внука Бога протекала странно. Дни напролет император занимался какими-то непонятными ей делами, то отдавая приказания главам кланов и воинам посредством коммуникационных устройств, то беседуя со своими бесконечными посетителями. Она же была полностью предоставлена сама себе.
Отношения с Дипт-Реиль стали почти дружескими. Пожилая бабочка советовала Наан те или иные, в том числе текстовые, мнемоносители маака из императорской мнемотеки, и Наан с интересом знакомилась с ними. Дипт-Реиль, правда, всякий раз подчеркивала, что все тексты маака, по ее мнению – более или менее талантливые перепевки махаонской Книги Стабильности. Но Наан они казались если не мудрее, то, во всяком случае, интереснее: в них подробно описывались хитросплетения судеб героев, рассказывалось об их приключениях и переживаниях, вывод же чаще всего предлагалось сделать самому читателю…
Иногда Дипт-Реиль вылетала с Наан на прогулки по Фоли и учила ее по цветам и покрою костюмов бабочек различать их профессиональные кланы.
– Черные шальвары говорят о том, что основа жизни клана – земные недра, желтый пояс означает огонь, а голубой верх – металл. Так к какому клану принадлежит этот самец?
– К клану литейщиков? – предполагала Наан.
– Верно, девочка, – поощрительно кивала Дипт-Реиль, – ты очень догадлива. А если бы и шальвары были такими же голубыми?
Наан задумалась, а затем призналась, что ответ найти не может.
– Металл проходит через огонь, оставаясь металлом. Так одеваются кузнецы.
…Дипт-Реиль охотно отвечала на любые вопросы Наан, но тотчас замыкалась, лишь стоило той поинтересоваться ее прошлым и отношениями с Лабастьером.
Как-то в разговоре Дипт-Реиль высказалась в том смысле, что признательна императору уже за то, что продолжает жить, несмотря на преклонный возраст. Наан знала и раньше, что в прежние времена срок жизни махаонов был ограничен, но потом эта традиция отошла в прошлое. Однако, как и почему это случилось, Наан не знала, и Дипт-Реиль объяснила ей.
Эвтаназия была объявлена вне закона одним из первых указов Лабастьера в самом начале его правления. Поначалу это вызвало волну недовольства: право на добровольную смерть махаоны считали почетным и естественным, а жизнь дольше установленного срока – позорной. Но мало-помалу роптать перестали. Ведь необходимость уходить из жизни в расцвете сил была вызвана прежде перенаселенностью и экономическими трудностями, а руководство Лабастьера экономикой устранило эти причины. К тому же протест приверженцы старого порядка выражали демонстративными суицидами, и вскоре недовольных просто-напросто не осталось.
…На занятиях в Храме Невест Наан рассказывали, что раньше в жизни бабочек царил хаос, что общества махаон и маака из года в год потрясали кризисы, заставляя их воевать друг с другом; урании же, находясь в искусственной изоляции от цивилизации, не могли подняться на уровень выше дикарского. Но однажды явился Внук Бога и сказал: «Я пришел сделать вас равными в благоденствии». И правители всех трех видов покорились ему. Тогда и наступила нынешняя Эпоха Стабильности.
