Айн Рэнд - Или – или
Согласно процедуре, установленной указами, дела подобного характера рассматривались не присяжными, а комиссией из трех судей, назначенных ОЭПом. Процедура, установленная указами, оглашалась как неофициально-демократичная. По такому случаю из старого зала суда Филадельфии убрали скамью судьи, вместо нее поставили стол на деревянной платформе; это придавало помещению атмосферу собрания, где президиум пытается облапошить умственно отсталую публику.
Один из судей зачитал обвинение.
– А теперь вы можете высказаться в свое оправдание, – объявил он.
Стоя лицом к судейскому столу, Хэнк Реардэн ответил несгибаемо-чистым тоном:
– У меня нет оправданий.
– Вы… – Судья запнулся; он не ожидал такого поворота. – Вы отдаете себя на милость суда?
– Я не признаю права этого суда судить меня.
– Что?
– Я не признаю права этого суда судить меня.
– Но, мистер Реардэн, это легитимно назначенный суд для разбирательства преступлений такого рода.
– Я не признаю свои действия преступными.
– Но вы признали, что нарушили указы, контролирующие продажу вашего металла.
– Я не признаю за вами права на контроль над продажей моего металла.
– Должен вам заметить, что признания этого вами и не требовалось.
– Я полностью отдаю себе в этом отчет и действую соответственно.
Реардэн заметил, что в зале царит тишина. По правилам многослойного обмана, в который все эти люди были вовлечены во благо друг друга, им следовало рассматривать его сопротивление как непостижимое безрассудство; Реардэн ожидал ропота удивления и осуждения – не было ни звука; люди сидели в безмолвии. Они поняли.
– Вы хотите сказать, что отказываетесь повиноваться закону? – спросил судья.
– Нет. Я подчиняюсь закону – до буквы. Ваш закон гласит, что моей жизнью, моим трудом и моей собственностью можно распоряжаться без моего согласия. Отлично, вы можете распоряжаться мною без моего участия. Я не стану оправдываться в ситуации, когда невозможны никакие оправдания, и не буду делать вид, что предстал перед справедливым судом.
– Но, мистер Реардэн, закон специально оговаривает для вас возможность высказать свое мнение и оправдать себя.
– Человек, привлеченный к суду, может оправдывать себя только тогда, когда судьи осознают объективные принципы справедливости, принципы, защищающие его права, которые они не могут нарушить и к которым он может призывать. Закон, по которому вы меня судите, гласит, что у меня нет никаких прав, что не существует никаких принципов и что вы можете сделать со мной все, что пожелаете. Что ж, действуйте.
– Мистер Реардэн, закон, который вы обвиняете, основывается на высшем принципе – принципе общественного благосостояния.
– Что это за общество? Что оно считает для себя благосостоянием? Было время, когда люди верили, что «благо» есть понятие, определяемое сводом моральных ценностей, и что ни один человек не имеет права добиваться блага для себя путем нарушения прав другого. Если узаконено, что мои собратья могут жертвовать мною, как пожелают и ради чего угодно, если они верят, что могут присвоить мою собственность только потому, что нуждаются в ней, – что ж, так поступает любой бандит. Существует единственная разница: бандит не просит моего согласия на свои действия.
Ряд мест в зале суда был предназначен для почетных гостей, приехавших из Нью-Йорка наблюдать за ходом процесса. Дэгни сидела неподвижно, на ее лице застыло торжественное внимание, понимание того, что слова Реардэна определят дальнейший ход ее жизни. Рядом с ней сидел Эдди Виллерс. Джеймс Таггарт не пришел. Пол Ларкин сидел сгорбившись, с вытянутым лицом, напоминающим морду животного, заострившуюся от страха, переходящего в злобную ненависть. Мистер Моуэн, сидевший рядом с Ларкином, был человеком простым и недалеким; его страх носил не такой глубинный характер. Моуэн слушал с негодованием и недоуменно шептал Ларкину:
– Господи, все пропало! Теперь он убедит всю страну, что бизнесмены – враги общественного благосостояния!
– Должны ли мы понимать ваши слова так, – спросил судья, – что вы ставите собственные интересы выше интересов общества?
– Я придерживаюсь мнения, что подобный вопрос может быть поднят лишь в обществе каннибалов.
– Что вы имеете в виду?
– Я считаю, что между людьми, которые не требуют незаработанного и не практикуют человеческих жертвоприношений, не возникает столкновения интересов.
– Следует ли понимать, что если общество считает необходимым сократить ваши прибыли, то вы не признаете его права на это?
– Почему же, признаю. Общество может сократить мои прибыли в любое время, когда пожелает, отказавшись покупать мою продукцию.
– Мы говорим о других методах.
– Любой другой метод сокращения прибыли – это бандитская разводка, и я понимаю его так.
– Мистер Реардэн, вряд ли это способ оправдать себя.
– Я сказал, что не буду оправдываться.
– Но это неслыханно! Вы осознаете серьезность предъявленного вам обвинения?
– Я не собираюсь принимать это во внимание.
– Вы представляете себе возможные последствия своей позиции?
– Полностью.
– По мнению суда, факты, представленные обвинением, не дают повода для снисхождения. Наказание, которое суд имеет право наложить на вас, чрезвычайно сурово.
– Валяйте.
– Простите, не понял?
...
– Налагайте.
Трое судей переглянулись. Затем один из них обратился к Реардэну со словами:
– Небывалый случай!
– Это нарушает все правила, – произнес второй судья. – Закон требует, чтобы вы представили на рассмотрение петицию в собственное оправдание. Единственный другой вариант – вы должны подтвердить для протокола, что отдаете себя на милость суда.
– Я этого не сделаю.
– Но вы должны!
– Вы хотите сказать, что ждете от меня добровольных действий?
– Да.
– Я ничего не сделаю добровольно.
– Но закон требует, чтобы позиция обвиняемого была представлена в протоколе!
– Вы хотите сказать, что вам нужна моя помощь, чтобы сделать эту процедуру законной?
– Гм, нет… да… Именно так, для соблюдения процедуры.
– Я не стану помогать вам.
Третий, самый молодой судья нетерпеливо огрызнулся:
– Но это смешно! Вы хотите, чтобы дело выглядело так, словно человек вашего положения садится в тюрьму по ложному обвинению без… – Он осекся.
В конце зала раздался долгий свист.
– Я хочу, – мрачно произнес Реардэн, – чтобы характер этой процедуры был именно таким, каков он есть. Если вам нужна моя помощь, чтобы замаскировать его, я не стану вам помогать.
– Но мы даем вам шанс оправдаться, а вы отказываетесь от него!
– Я не буду помогать вам притворяться, что у меня есть шанс. Я не буду помогать вам сохранять иллюзию справедливости там, где не признаются права, сохранять видимость рациональности, вступая в дискуссию, последний аргумент которой – ствол. Я не стану помогать вам притворяться, что вы вершите правосудие.
– Но закон требует от вас оправдания! В конце зала раздался смешок.
– Вот это и есть пробел в вашей теории, господа, – мрачно произнес Реардэн. – Если вы предпочитаете общаться с людьми посредством принуждения – пожалуйста. Но вы обнаружите, что вам намного чаще, чем вы думаете, будет необходимо добровольное сотрудничество ваших жертв. А жертвам следует уяснить, что только их собственное волеизъявление, к которому вы не можете их принудить, дает вам возможность так поступать. Мне хочется быть последовательным, и я подчинюсь вам в рамках ваших принципов. Чего бы вы от меня ни потребовали, я сделаю это только под дулом пистолета. Если вы отправите меня в тюрьму, вам придется послать вооруженных людей, чтобы они доставили меня туда, сам я и не пошевелюсь. Если вы оштрафуете меня, вам придется отнять мою собственность, чтобы получить штраф, сам я не соизволю заплатить. Если вы уверены, что у вас есть право принуждать меня, расчехлите свои стволы. Я не стану способствовать маскировке истинной природы ваших действий.
Старший из судей перегнулся через стол; его голос прозвучал иронически учтиво:
– Вы говорите так, словно боретесь за какие-то принципы, мистер Реардэн. Но в действительности вы боретесь только за свою собственность, разве нет?
– Конечно. Я отстаиваю свою собственность. А вы знаете, какого рода принципы она символизирует?
– Вы становитесь в позу борца за свободу, но это всего лишь свобода делать деньги.
– Да, конечно. Я хочу только свободы делать деньги. Вы знаете, что подразумевает эта свобода?
– Конечно, мистер Реардэн, вы бы не хотели, чтобы ваше поведение было превратно понято? Вы бы не хотели подтвердить широко распространенное мнение, что вы человек, лишенный чувства общественного долга, человек, которому наплевать на благосостояние своих соотечественников, который работает исключительно ради собственной выгоды.
