Келли Линк - Милые чудовища
— Я с тобой, — вызвался отец.
— И я, — сказала Наоми. И слегка поерзала, как будто ей не терпелось в туалет.
Я положил мяч на присыпанный щебнем бетон. И стал гонять его по ангару, отбивая ступнями и коленками. Чувство равновесия еще не восстановилось, и все же я смотрелся неплохо. Я рожден для футбола. Пассажиры в белых масках и вооруженные солдаты вертели головами, провожая меня взглядом.
В октябре, после того как мне стукнуло четырнадцать, я стал первым вратарем, причем не в одной, а сразу в двух командах: в команде клуба, за которую я играл уже четыре года, и в команде штата, в которую я попробовался через три дня после дня рождения. Не прошло и нескольких месяцев (и пары серьезных матчей на уровне штата), как я уже проводил в поле больше времени, чем на скамейке. У меня был собственный тренер, Эдуардо Соркен, желчный и вредный мужик, который бурно выражал недовольство, если я играл неважно, и ворчал, если я играл хорошо. Соркен когда-то боролся за кубок мира в составе сборной Боливии, и когда он особенно на меня наседал, я утешал себя тем, что когда-нибудь не только сыграю за кубок мира, но еще и (в отличие от Соркена) в победившей команде.
На ранчо в Филадельфии, где мы с отцом жили, на стене дома была нарисована расплывчатая черная фигура. Это я встал у стены и обвел собственный силуэт куском угля. А потом закрасил все, что внутри контура. Когда отец заметил, то не разозлился. Он никогда не злился. Он просто кивнул и сказал: «Когда на Хиросиму сбросили атомную бомбу, силуэты погибших отпечатались на домах». Будто бы я именно об этом и думал, когда стоял и закрашивал фигуру. А на самом деле я думал о футболе.
Ударяя по мячу, я тщательно целился в собственный силуэт. Мне нравился звук удара мяча об стену. Даже если бы дом при этом развалился, все равно было бы круто.
Я возлагал на свое будущее две надежды, и обе вполне резонные. Во-первых, что я когда-нибудь стану повыше.
Во-вторых, что меня наймет одна из ведущих международных профессиональных лиг. Желательно итальянская или японская. Вот почему я учил японский. Лучше всего я чувствовал себя, воображая, что в будущем, как и сейчас, я буду проводить как можно больше времени на футбольном поле, в воротах, прилагая все усилия, чтобы остановить все, что в меня летит.
На полу ангара по-турецки сидела симпатичная девушка в маске и больших выпуклых наушниках. Она перестала печатать и проводила меня взглядом. Я подкинул мяч в воздух, дал ему прокатиться по плечу, обогнуть шею и скатиться вниз по другой руке. Во время эпидемий гриппа болельщики на трибунах все как один сидели в таких же масках, задирая их наверх, чтобы поорать или пропустить глоточек спиртного. А наши фанаты раскрашивали свои маски в цвета команды или писали на них лозунги. Всегда находились какие-нибудь девчонки, которые писали на маске «ДОРН» и я, когда поднимал голову, видел свое имя прямо поверх их губ. Это типа возбуждает.
Иногда на матч приходил представитель какой-нибудь серьезной лиги. Еще год-два, еще три-пять сантиметров роста, и передо мной откроются светлые, радужные горизонты. Будущее — это я. Ведь никто не может остановить будущее, верно? Если, конечно, он не круче меня как вратарь.
Я описал круг, вернулся туда, откуда начал, и заставил мяч крутиться на месте.
— Эй, привет, — сказал я.
Она помахала мне рукой. Не могу сказать, улыбалась она или нет, на ней же была маска. Но готов поспорить, что улыбалась.
На поле я творил чудеса. Когда стоял в воротах. Мог поймать любой мяч. Я оказывался именно там, где нужно. Когда я выбегал вперед, никому не удавалось обогнуть меня и попасть за спину. Я выставлял руки, и мяч летел в них как намагниченный. Я умел прыгать вертикально вверх, так высоко, что уже неважно было, какой я коротышка. Я будто договорился с силой тяготения. Я не становился у нее на пути, а она у меня. По ночам я видел во сне поле, ворота и летящий ко мне мяч. Ничего другого мне не снилось. Весь год по выходным я потихоньку размазывал тот черный силуэт.
Я не отходил от девушки далеко, чтобы она могла разглядеть, как я умею удерживать мяч в воздухе: сначала отбиваю одним коленом, потом другим, потом левым носком, потом правым, а потом ловлю его, зажимая коленями. Может, она футбольная болельщица, а может, и нет. Но я знал, что смотрюсь классно.
Я уже чуть-чуть перерос ту нарисованную фигуру. Если мерить рост по утрам, то всегда получится на пару сантиметров больше. Меня назвали в честь маминого отца. (Он был итальянец, но вы, наверное, уже и сами догадались. А ее мать была японкой. А мой отец, если вас это интересует, афро-американец.) Я никогда не встречался с дедушкой, только один раз спросил у мамы, был ли он высоким. Он не был. Лучше бы она назвала меня в честь кого-нибудь повыше. Рост моего отца шесть футов и три дюйма.
Я сделал еще один кружок, обогнув отца и Наоми по широкой дуге. Ящерице-ловящие и пауко-топчущие дети продолжали носиться по ангару. Кое-кто из них нацепил одеяла как накидки. Я послал мяч одной маленькой девчонке, и она отфутболила его назад. Неплохо. Теперь я чувствовал себя гораздо лучше. И злее.
Ангар был такой величины, что в нем одновременно можно было провести штук пять футбольных матчей. Если верить моим часам, до матча в Гленсайде оставалось меньше двух часов, мои тренер, Соркен, небось гадает, что со мной случилось. Или гадал бы, если бы не грипп. Матчи вечно отменяют из-за гриппа, или народных волнений, или угрозы терактов. Может быть, я вернусь домой, а никто и не заметит, что меня похищали.
Или, может, я подхвачу грипп и умру, как мои мама и брат. Вот будет тогда отцу наука.
Вдоль стены, где двери, через которые мы вошли, по-прежнему стояли солдаты и по-прежнему караулили нас. Если кто-то пытался к ним приблизиться, они отгоняли его назад взмахом автомата. Респираторы придавали им зловещий вид, но вообще-то сильно раздраженными они не казались. Скорее что-то вроде: «Да-да, не приставайте к нам. Кыш!»
Наспех сооруженные туалеты находились сразу за ангаром. Люди входили в ангар и выходили из него, становились в очередь или присаживались на корточки, чтобы почитать свои наладонники.
— А ты неплохо умеешь обращаться с мячом, — сказала Наоми. Она встала в очередь за мной.
— Хочешь взять у меня автограф? — предложил я. — Настанет время, когда он будет в цене.
Там была невысокая стенка из гофрированной жести, разделенная жестяными же щитами на четыре кабинки. Черные пластиковые шторки вместо дверей. Дыры в земле, причем явно вырытые недавно. Очередь. Прикрытые пластиковые бочки, черпаки и снова черные пластиковые занавески, чтобы можно было обтереться мокрой губкой не на виду у всех.
Я сунул мяч под мышку, пописал, а потом окунул руки в ведро с антисептическим раствором.
В ангаре пассажиры самолета рылись в картонных коробках, полных упаковок с бумажными платками, пачек хирургических масок, бутылок с водой, гостиничных пакетиков с мылом и шампунем и зубных щеток. К отцу подошел в сопровождении небольшой компании мужчина с огромными усами и сказал:
— Миике говорит, вы врач?
— Да, — ответил отец. — Карл Йодер. А это мой сын Дорн. Я терапевт, но у меня есть некоторый опыт по борьбе с гриппом. Правда, мне нужен переводчик. Я недавно начал изучать испанский, но пока далек от совершенства.
— Переводчика мы найдем, — сказал мужчина. — Я Раф Зулета-Аранго. Управляющий отелем. С Аней Миике вы уже знакомы, — это та женщина, которая сделала стул из старых шин. — Том Лаудермилк, работает в юридической конторе в Нью-Йорке. Саймон Парди, пилот. — Отец кивнул каждому из представленных. — Мы обсуждали, как бы нам все это разрулить. Почти всем удалось связаться с семьями, обрисовать им ситуацию.
— И как обстоят дела на самом деле? — спросил отец. — Настоящая пандемия или очередная политическая страшилка? Есть ли случаи заболевания здесь? Я не смог дозвониться до своей больницы. Просто получил довольно туманное официальное сообщение по голосовой почте.
Зулета-Аранго пожал плечами. Зато заговорила Миике:
— Слухи. А как оно там, кто знает… Говорят, в Штатах вспыхнули бунты. В Калексико закрыли границы. На территории Потлач тоже. Религиозные психи, как обычно, толкуют о воле Господа. Если верить кое-кому из пассажиров, уже пошла молва о новой вакцине, которой на всех не хватит. Люди начали осаду больниц.
— Как в прошлый раз, — сказал отец. Прошлый раз был три года назад. — А кто-нибудь пытался поговорить с этими вооруженными типами? Я-то думал, в Коста-Рике нет собственной армии. Тогда откуда эти ребята?
— Добровольцы, — объяснил Зулета-Аранго. — По большей части учителя, хотите верьте, хотите нет. Четыре месяца назад здесь объявили карантин. Небольшая вспышка синей чумы. Продлилась около недели и ни во что серьезное не вылилась. Но действовать по сигналу они научились. Мы с Саймоном подошли и задали им парочку вопросов. Они не рассчитывают держать нас тут больше недели. Как только в аэропорту рассортируют багаж, вещи доставят сюда. Им только нужно проверить чемоданы на предмет оружия и контрабанды.
