Хольм Ван Зайчик - Дело лис-оборотней
— Гм… Может, Емеля хочет? — с опаской спросил Баг. Михаиле заинтересованно обернулся, но лишь топот да стукнувшая дверь были ему ответом: грохоча сапожищами и подхватывая мешки, пятерка бородатых преждерожденных с неясными воплями вынеслась вихрем прочь, на улицу.
— Нет, про рыжинку лисью не слышал, — помотал русой головой лекарь. — Первый раз слышу про такое снадобье.
Да что ж за рыжинка такая?!
Приятно отяжелевший от обильной пищи Баг вышел из «Пустынника Онуфрия» и, коротая незначительное время, оставшееся до прибытия сампана, медленно двинулся через реку по узким мосткам – слева расстилалась богатая мелкими островками Кемская губа, а справа, на омываемом двумя протоками острове побольше, высился Собор Успения Пресвятой Богородицы. Баг замедлил шаги, любуясь строением. На ум пришли строки великого Су Ши…
— Красота!
Баг живо обернулся.
Недалеко от него стоял, опираясь на перила, незаметно подошедший преждерожденный, неясного возраста: низенький, явно склонный к столь порицаемому лекарем Большковым чревоугодию – круглое лицо его лоснилось в лучах солнца, зайчики прыгали по стеклам небольших круглых очочков; маленькие, слегка заплывшие глазки с большими мешками под ними смотрели, однако ж, внимательно и цепко; преждерожденный как-то приторно улыбнулся Багу, огладил длинную, по пояс, бороду и кивнул на собор.
— Красиво, говорю.
— Да, — согласился Баг, удивляясь простоте и открытости местных жителей: в Александрии обратиться вот так запросто, без надлежащего приветствия и серьезного повода, к человеку незнакомому было немыслимо – разве что к прислужникам в харчевнях да в лавках, да и то прибавив вначале непременное «простите, что беспокою вас». Так на то они и прислужники. — Очень красиво.
— Хоть и новодел, а все равно сердце тает, — нежданный собеседник размашисто перекрестился на ярко горевшие на солнце кресты. — Старый-то сгорел в начале восемнадцатого столетия, — пояснил он. Ткнул коротким пальцем в сторону собора. — Но стоял аккурат тут же.
Баг промолчал. Взглянул на часы.
— Из столиц к нам? — поинтересовался толстяк.
— Из Александрии, — коротко ответил Баг. «Вот ведь какой любопытный…»
— На острова?
— И не только.
— Путешествуете?
«Ну что пристал?!»
— Да.
— Могу показать сказочно красивые места, — оживился, блеснув очками, толстый. — Покажу, где ловят и заготавливают знаменитую беломорскую сельдь. У меня свой катер недалеко…
«Милостивая Гуаньинь, да это, похоже, самодеятельный местознатец, мечтающий получить с приезжих несколько лянов!»
— Нет, спасибо, — Баг повернул к берегу.
— Нигде такого больше не увидите! — устремился следом за ним толстяк. — Никто вам больше такого не покажет! — ухватил Бага за рукав.
«Экий хищник!»
В столь упорной навязчивости усталому Багу померещилось даже нечто подозрительное – словно, проведав, что Баг из самой Александрии, сей чуждый церемоний подданный загорелся идеей заполучить его во что бы то ни стало.
— Вот что, преждерожденный, — Баг решительно, одним движением высвободился. Строго, неприязненно посмотрел на приставалу. — Лов сельди меня не интересует. Всего наилучшего.
Толстый поспешно отступил.
— Ну ладно, ладно! — услышал издали Баг, ступая на гранитную набережную. — Но если что, спросите на Савватьевской дом Виссариона!
«Десять Яньло тебе повсеместно…» – гневно подумал Баг.
С трудом было проклюнувшееся приличное настроение оказалось подпорчено. Баг повернул к морскому вокзалу.
Из-за навязчивого лысого преждерожденного он немного запоздал: водометный сампан уже притерся боком к широкой ленте причала и немногочисленные прибывшие шли навстречу ланчжуну и берегу. Баг шагнул было к кассе купить билет, но тут взгляд его остановился на удивительно знакомой фигуре: фигура приближалась сбивчивой трусцой и вослед ей поспешали еще четверо – два высоких и могучих преждерожденных в монашеском одеянии и двое пониже, в знакомых, давно не попадавшихся на глаза ланчжуну степных шапках.
— Богдан!
Забыв про билет, Баг рванулся навстречу другу; в середине причала они сошлись. Богдан, не сумев сдержать бега, врезался с налету в широкую грудь ланчжуна; Баг заботливо подхватил его.
— Еч…
— Вот и ты…
— Рад тебя видеть.
— А я-то как рад…
«До чего он осунулся! Бледный, как придворная красавица! Что за мешки под глазами!» – думал Баг, вглядываясь в лицо сановника.
«Ну вот, теперь все будет хорошо… Теперь, когда он приехал…» – думал Богдан, улыбкой отвечая на взгляд.
Бежавшая следом за минфа четверка почтительно остановилась поодаль.
— Ты погано выглядишь, — разжав объятия, сообщил честный человекоохранитель Богдану, — совсем изнурил себя покаянием. Дрожишь весь и дышишь еле-еле, а ведь пробежал всего ничего. Нет, еч, вот вернешься домой, и я заставлю тебя заняться здоровьем. Душа – она, знаешь ли, в теле держится. Начнем с гимнастики, потом перейдем к копьям…
— Ладно, ладно, — согласно махнул рукой Богдан и отер обильный, несмотря на прохладу, пот со лба. — Обязательно пофехтуем. Потом, все – потом…
— Да ты посмотри, на что ты похож! Ровно явившаяся днем душа умершего! Какое «потом»…
— Баг! Баг! — остановил его минфа. — Подожди… Ты узнал о том, что я просил?
— Про Кипяткова?
— Какого Кипяткова?
— Ну ты же сам мне словесное описание послал…
— Ну?!
— Так это преждерожденный Кипятков Ким Семенович, начальник отдела жизнеусилительных средств Лекарственного дома Брылястова. У меня к нему куча вопросов. Только что он здесь-то делает? Йошка… — Баг осекся, потом хмыкнул и продолжал: — Его доверенная помощница сообщила, что Кипятков сейчас где-то на байдарках плавает.
— Так вот оно что… — на бледном лице Богдана отразилась деятельная работа мысли. — Ну конечно же! Теперь ясно. Стало быть, получается, лекарственных дел мастер Заговников убивает и калечит лис… — он осекся и довольно немощно хлопнул себя по лбу, а потом поправил пальцем сразу соскочившие на кончик носа очки. — Господи! Да не просто лис, а – здешних лис!
— Заговников?! — Баг непонимающе уставился на Богдана. Интонация, с коей еч произнес «здешних», его просто поразила. «Что же это за лисы тут? Особо крупных размеров? Со слона, что ли?»
— Ну здесь, на Соловках, этот… Кипятков назвался паломником Заговниковым. Крестьянином с Кубани. А на самом деле он здесь ставит ловушки на лис, а потом… — Богдана передернуло, — что-то вырезает из них.
— Вырезает?.. — Баг тоже начал понимать. — Так вот откуда берется «лисья рыжинка»!
Теперь уже настала очередь Богдана смотреть на друга с недоумением.
Присев на грубую каменную лавочку, каковые в изобилии были натыканы по сторонам причала, и нисколько не замечая текущего из гранита тяжкого холода, ечи наперебой принялись делиться сведениями и предположениями; Богдан рассказал Багу о поисках того, кто резал лис, умолчав, правда, о Жанне, а Баг – о своем неудачном частном расследовании, — также не обмолвившись ни про смерть Кати Ци, ни про принцессу-студентку. Потом Богдан спохватился, неловко вскочил и представил ланчжуну своих молчаливых спутников: тангутов, а также Бориса и Арсения. С последним Баг раскланялся подчеркнуто любезно: в свое время человекоохранителю повезло взять несколько уроков «смертельной животухи» и он не понаслышке знал, какое это трудное, изнуряющее бойца искусство. Чтобы достичь такого уровня постижения «животухи», какого достиг Арсений, требовались годы упорных тренировок и недюжинное упрямство, а стойкие в достижении цели люди всегда вызывали у Бага безусловное уважение. Он и сам был таким.
Вэймины, почувствовав в Баге степняка, были, очевидно, обрадованы встрече, на лице младшего даже проступила скупая улыбка; старший лишь потеплел глазами: гнетущая его внутренняя забота не позволяла пока большего.
— …И выходит, что этот самый Кипятков, прикидываясь Заговниковым, который год уж паломничает на островах, на самом деле охотясь на здешних лис, — разглагольствовал Богдан, методично вышагивая взад и вперед перед скамьей, на которой рядком сидели тангуты, Арсений, Борис и Баг. — Что-то у лис вырезает… наверное, то самое, чем лиса вырабатывает поцелуйное зелье, не зря ж именно после поцелуя, когда жидкости телесные начинают обмен, мужчины рассудок от страсти теряют… — последние слова Богдана прозвучали как-то не в меру напряженно и уж слишком тихо, будто сам с собой разговаривал. Баг покосился на друга, но ничего не спросил.
— Негодяй… — процедил сквозь зубы Богдан. Он с трудом сдерживал удивительно сильную неприязнь, необъяснимым образом охватывавшую его всякий раз, когда мысль хоть о малейшем вреде, наносимом милым рыжим созданиям, приходила ему в голову.
